Прикосновение - Маккалоу Колин - Страница 79

Слишком взволнованная, чтобы плакать, Яшма целыми ночами лежала без сна в комнате Анны, прислушиваясь к сонному дыханию своей выросшей малютки, и размышляла, как найти человека, который разрушил мир Анны и лишил ее права быть счастливой.

– Мисс Лиззи, – обратилась Яшма к Элизабет после визита доктора Уайлера, – отпустите меня из дома. Хун Чжи из аптеки говорит, что у меня слабое сердце, и хочет полечить меня иголками. Крылышко Бабочки уже согласилась заменить меня – Нелл она не нужна, и ей нечем заняться.

– Ну конечно, ступай, Яшма, – закивала Элизабет и вдруг встревожилась: – Надеюсь, за свободные дни тебе все еще платят? В последнее время мистер Александр помешался на экономии.

– О да, мисс Лиззи, мне заплатят.

– Скажи, а сколько вам платят? Я спрашиваю просто так, из любопытства.

– Больше, чем старшим рабочим на руднике. Мистер Александр говорит, что слуг надо беречь – нас труднее найти.

– Слава богу! Ты уже решила, как проведешь свой отпуск?

Яшма искренне удивилась:

– В Кинроссе, мисс Лиззи. Сначала полечусь у Хун Чжи. А жить буду у мисс Теодоры, которая как раз красит дом. Я ей помогу.

– Какой же это отдых, Яшма?

Но Яшма поспешила уйти, ликуя от того, что первая часть плана выполнена успешно. Уложив саквояж, она спустилась с горы в вагоне. У подножия ее уже ждала недоумевающая Теодора Дженкинс.

Несмотря на то что времена уроков музыки в Кинросс-Хаусе остались в прошлом – Нелл давно превзошла учительницу, а Элизабет после рождения Анны утратила к музыке всякий интерес, – Теодора Дженкинс прижилась в Кинроссе. Благородный сэр Александр назначил ей щедрую пенсию – за что, она понятия не имела – и предоставил в ее полное распоряжение миленький домик. Теодора давала уроки музыки и пения местным детям, подающим надежды, играла на великолепном органе в церкви Святого Андрея, состояла во всех клубах и обществах города – от клуба садоводов до любительской театральной труппы. Хлеб ее выпечки пользовался шумным успехом и каждый год получал первые призы на городской выставке, но застенчивая и благодарная Теодора уверяла, что все дело в чугунной газовой плите, которую сэр Александр распорядился установить у нее в кухне.

Он такой сложный человек, этот сэр Александр! Теодора подозревала, что для близких и любимых он готов на все, но для тех, кого недолюбливает или просто причисляет к своим рабочим, даже пальцем не шевельнет – разве что и впредь будет заботиться, чтобы город Кинросс превосходил все города округи. К сожалению, он уволил китайцев, благодаря которым в Кинроссе было так чисто и красиво.

А недавно Яшма зашла и попросила разрешения пожить несколько дней у Теодоры, пока Хун Чжи из китайской аптеки лечит ее больное сердце иголками. Просьба удивила Теодору: почему бы Яшме не поселиться в отеле у Руби или не ездить каждый день на гору и с горы в вагоне? Впрочем, Руби снискала славу строгой и прижимистой хозяйки, и, наверное, поездку в вагоне после сеанса иглоукалывания трудно перенести. Кто знает! В одном Теодора Дженкинс была твердо уверена: уж она-то никому не даст колоть ее иголками!

– Ах, бедная девочка! – причитала она за ужином – рагу из капусты и картофеля. – Неудивительно, что ты заболела – совсем исстрадалась за нее!

– Хун Чжи говорит, что мне станет легче, как только мы найдем виновника, – объяснила Яшма, которая очень любила капустное рагу.

– Да-да, он прав, но увы! Никто ничего не знает. – Теодора увидела, что тарелка Яшмы пуста. – Боже мой, я совсем отвыкла готовить на двоих! Хочешь, я поджарю тебе гренки? Или лучше кекс с маслом?

– А можно мне кекса, мисс Теодора? Завтра я сама приготовлю свинину по-китайски, с рисом и яйцами, и кокосовый заварной крем на десерт.

– О, для разнообразия это было бы чудесно! Дождаться не могу!

– Вы ведь знаете всех в Кинроссе, мисс Теодора, еще лучше, чем мисс Руби. Она-то видит мужчин, которые заходят в отель выпить, но не все могут себе это позволить даже по праздникам. И потом, мисс Руби не ходит в церковь, – сказала Яшма, уплетая ломоть кекса, щедро намазанный маслом.

– Верно, – кивнула ее собеседница.

– Подумайте хорошенько, мисс Теодора. Вспомните всех одиноких мужчин, которые живут в Кинроссе или часто приезжают сюда.

– Уже пыталась.

– Значит, плохо вспоминали, – невозмутимо парировала Яшма.

И она дала Теодоре возможность перевести разговор на ремонт дома – оказалось, что красить его надо снаружи.

– Сэм согласился покрасить его в кремовый цвет с коричневой отделкой. Я уже закупила для него краску, кисти и наждачную бумагу, как он просил. Завтра и начнет.

– Сэм? – нахмурившись, переспросила Яшма. – Какой Сэм?

– Сэм О’Доннелл. Один из рудокопов, которых уважаемый сэр Александр уволил в прошлом году, в июле. Остальные перебрались в Брокен-Хилл или в Маунт-Морган, а Сэм решил остаться. Он одинокий, непьющий, по воскресеньям ходит к вечерне в церковь Святого Андрея и поет прекрасным альтом. На маляра Скриппса надежда плохая – как жаль, Яшма, что некоторые мужчины предпочитают спиртное заботе о своих близких! Вот Сэм и решил красить дома кому понадобится, и другую работу берет, когда красить нечего: колет дрова, копает картошку, возит уголь. – Разговорившись, Теодора раскраснелась. – А мне он никогда не отказывает, потому что я даю ему целый каравай в придачу к нескольким шиллингам, которые он просит за работу. Дом он обещал покрасить всего за двадцать фунтов, притом как полагается: подпалить старую краску, счистить ее, обработать стены наждачной бумагой. Все честь по чести. Раз уж уважаемый сэр Александр пустил меня в этот дом, я обязана содержать его в порядке за свой счет.

– А где живет Сэм? – спросила Яшма, пытаясь представить таинственного маляра.

– Где-то возле плотины, в палатке. У него такой большой чудной пес по кличке Ровер – эти двое неразлучны. Завтра ты увидишь их обоих.

Наконец Яшма вспомнила, откуда знает это имя.

– Сэм О’Доннелл? Это не тот, который перед забастовками привез сюда деятеля из профсоюза, Бэду… как бишь его…

– Чего не знаю – того не знаю, дорогая, но рудокопы его недолюбливают. В отличие от всех остальных – я про женщин Кинросса, которым самим трудно колоть дрова и копать картошку. Сэм незаменим, особенно для тех, у кого нет мужей, как у меня.

– Похоже, этот Сэм умеет охмурять женщин, – заметила Яшма.

Теодора встрепенулась и стала похожа на взволнованную курицу.

– Нет-нет, что ты! – затараторила она. – Сэм – истинный джентльмен: в чужой дом он никогда не зайдет, будет ждать, когда ему протянут в окно чашку чаю с печеньем. – И вдруг ее осенило: – Яшма, неужели ты подозреваешь Сэма? Это не он, клянусь тебе, не он! Сэм так добр к женщинам, он такой почтительный, и потом, мне всегда казалось, что он… не то чтобы равнодушен к ним… словом, ты меня понимаешь.

– Стало быть, его тянет к юношам? Или к мальчикам? – уточнила Яшма.

Теодора возмутилась:

– Яшма, как не стыдно! Нет-нет, я совсем не то имела в виду! Просто он, по-моему, доволен своей жизнью. Есть в городе несколько вдовушек, которые… ну, ты понимаешь… делали ему авансы, но он отказал им так тактично, что никто не обиделся. К примеру, миссис Хардакр – и молодая, и хорошенькая, и при деньгах, а Сэм ей даже дом не стал красить.

– Вы так защищаете его, мисс Теодора! Придется вам поверить.

Теодора начала убирать со стола посуду и вдруг пожалела, что пустила к себе Яшму. А если она обидит милого Сэма, пристанет к нему с расспросами? Меньше всего Теодора хотела лишиться старательного маляра и помощника в других делах. Ох, господи, господи!

На следующее утро ровно в семь, когда Сэм О’Доннелл явился снимать слой старой краски, Яшма вышла вместе с Теодорой, чтобы поприветствовать его.

«Для белого даже слишком хорош собой, – решила она. – Рослый, гибкий, со слишком длинными жилистыми руками бывшего стригаля, светловолосый, а глаза так и искрятся, и цвет постоянно меняется – то они голубые, то серые, то зеленоватые». Яшму он окинул равнодушным взглядом, но не потому, что сразу признал в ней китаянку. Она сохранила былую красоту, благодаря примеси крови белых ее глаза были большими, широко раскрытыми, как у олененка. Яшма знала, что нравится как белым, так и китайцам. Но Сэма О’Доннелла ее прелесть не тронула. И с Теодорой, которая при виде его раскраснелась, он обращался безукоризненно вежливо, но не подал ей ни малейшей надежды, давая понять, что он только друг – не более.