Непримкнувший - Шепилов Дмитрий - Страница 49

Приговором Военной Коллегии Верховного Суда все 16 учащихся были признаны виновными в контрреволюционной деятельности. Слуцкий, Гуревич, Фурман были расстреляны. Ирэн и другие приговорены были к 25 годам лишения свободы в лагерях каждая, а самая младшая из них, ученица 9-го класса Нина, приговорена была к 10 годам.

Ирэн отбывала наказание в лагерях строгого режима сначала на медных рудниках в районе Джезказгана Карагандинской области, затем на слюдяной фабрике в районе Тайшета Иркутской области, затем в Сельскохозяйственном лагере Новосибирской области.

Я рассказал здесь о муках и лишениях только одной советской семьи, связанных с ежовско-бериевским произволом. А нужно взять тысячи, десятки, сотни тысяч таких семей, которые стали жертвами этого произвола, чтобы представить себе действительно океан человеческих страданий. Только тогда можно понять, какое величайшее значение имели принятые партией и Советским государством меры по восстановлению в стране революционной законности после XX съезда партии.

Примерно в то самое время, когда следователь по особо важным делам Рюмин допрашивал И.В. Аргинского обо мне, он учинил такой же допрос дочери Ильи Владимировича Ирэн. Но естественно, он ничего не мог выжать из этой девочки, что помогло бы ему в изготовлении его грязного следственного варева.

И тогда Ирэн доставлена была в огромный и торжественный кабинет министра государственной безопасности Абакумова. Перед ней сидел человек высокого роста, статный, широкоплечий, в генеральской форме. На груди — несколько рядов с орденскими ленточками. Породистое лицо. Серые глаза под полуприкрытыми веками. Густые черные брови нависали над глазницами. Время от времени движение бровей поднимало веки, и тогда на собеседника устремлялся тяжелый кабаний взгляд.

— Что вы можете сказать о вражеской деятельности Шепилова? — отрубая, словно топором, каждое слово, спросил Абакумов.

— Я ничего не знаю.

— Ничего?

— Ничего.

— Но вы знаете Шепилова?

— Нет, не знаю.

— Как, и фамилию такую не слышали?

— Слышала.

— От кого?

— От мамы.

— Что же вы слышали?

— Что это генерал, папин начальник на фронте.

— А он у вас дома бывал?

— Да, был один раз.

— И какие он вел разговоры с вашим отцом?

— Никаких, папа в это время был на фронте.

— А зачем он приходил?

— Он привез нам с мамой посылочку от папы.

— Что привез?

— Засахаренные фрукты, сладости.

— С кем же он говорил?

— С мамой. Он был несколько минут.

— А вы где были в это время?

— В школе.

— Значит, вы его никогда не видели?

— Не видела.

Вся нелепость, трагикомизм и бесплодность допроса были совершенно очевидны. Но если сам зловещий Рюмин и сам министр госбезопасности снизошли до личного допроса рядового советского журналиста, мои отношения с которым не выходили за пределы обычных отношений двух фронтовых политработников, уважающих друг друга; до допросов его дочери — 16-летней школьницы — следовательно, в этой процедуре заинтересованы были самые высокие верхи.

Но к счастью или несчастью, в то время я об этом не знал ничего.

Много позже станет известно, что в период, когда я стал депутатом Верховного Совета СССР, членом ЦК партии, выполнял ответственные задания, — в секретных лабиринтах МГБ продолжали создаваться зловещие материалы против меня. Абакумовым фабрикуется справка, что, будучи в тридцатых годах слушателем Института Красной профессуры, я будто бы выступал с критикой Центрального Комитета партии. И вот сам министр госбезопасности ведет допрос школьницы — дочери моего однополчанина, чтобы наскрести хоть какой-то материал, опорочивающий меня как патриота и воина!

Мне неизвестно, какое очередное «дело» вынашивалось в недрах МГБ и роль в чем обвиняемого отводилась по сценарию мне. Неизвестно также, почему замысел не был доведен до конца.

Возможно, что Берия и Маленков, по зрелом размышлении, пришли к тому несомненному выводу, что я не являюсь никаким препятствием на их пути: советский интеллигент, ученый, я, после возвращения с фронта, настойчиво добивался единственного — возвращения меня на научную работу в Академию наук, и не претендовал ни на какие посты, больше того, решительно отказывался, когда их мне предлагали.

Возможно, что смерть А. Жданова и уничтожение Н. Вознесенского сделали ненужным стряпню очередного «дела» с ранее задуманным сюжетом и намеченными действующими лицами.

Девятнадцатый съезд

«Поселиться в избе, забрать библиотеку и писать, писать…» Сталин как оратор. Лебединая песня диктатора. Меня избирают членом ЦК. Молотов, Ворошилов и Микоян не заслуживают доверия. «Дело врачей». Прекрасная дама — Идеологическая комиссия. Я возглавил «Правду». Сталин пошутил.

Морозным февральским утром 1952 года мы, авторы учебника, снова направляемся в «изгнание». Теперь уже не в благословенные Горки-2. Нам отвели для работы в Подмосковье комнаты в доме отдыха ЦК партии «Нагорное».

Ленинградское шоссе. Грандиозный в этом месте канал Москва—Волга и Химкинское водохранилище. Немного в стороне от главного шоссе Москва—Ленинград небольшое русское село Куркино. Церковь на переднем плане. Деревянные избы. Иззябнувшие на морозе кусты сирени в палисадниках. Старые, старые липы. Набитые снегом грачиные гнезда на ветлах.

Вплотную к селу пристроились два корпуса дома отдыха «Нагорное». За корпусами — молодой фруктовый сад, молочная ферма, а дальше — пшеничные и овсяные поля.

В субботний вечер и на воскресенье сюда, в дом отдыха, приезжают работники аппарата ЦК с семьями. На столах — множество закусок, горячих, мучных и жирных блюд, батареи графинов и бутылок с водками и винами.

Но мы с этой жизнью не связаны. Теперь в течение шести дней в неделю (до субботнего вечера) здесь царство политэкономии. Полное безмолвие. «Ученые у нас работают», — таинственно перешептываются между собой работники дома отдыха.

У нас — железный распорядок. Время подъема, приема пищи, работы, прогулок нами же самими строго регламентировано. Питание легкое, разумное, никаких излишеств. Абсолютный «сухой закон». За год предстоит проделать огромную работу: капитально переработать проект учебника. И мы трудимся с полным напряжением сил.

Рабочий день длился у каждого из нас не менее 10 часов. Проект очередной подготовленной главы учебника подвергался всестороннему обсуждению и критике на авторском коллективе. В дни обсуждений мы засиживались часто допоздна. Словесные баталии порой бывали очень жаркими.

21 апреля 1952 года мы получили «Письмо Сталина А.И. Ноткину». Затем последовали его теоретические работы «Об ошибках т. Ярошенко Л.Д.» и «Ответ товарищам Саниной А.В. и Венжеру В.Г.». Все эти работы, вместе с «Замечаниями…», составили затем его книгу «Экономические проблемы социализма в СССР». Само собой разумеется, что в своей авторской работе мы должны были теперь учесть эти новые работы Сталина.

Словом, и в «Нагорном» мы трудились в поте лица своего.

В свободные часы ходили на лыжах или совершали пешеходные прогулки по окрестностям. Правда, частенько во время этих прогулок мы невольно возобновляли свои споры, хотя много раз давали зарок в свободные от работы часы отключаться от политэкономических мыслей полностью.

В феврале над «Нагорным» бушевали метели. Деревню по макушку завалило снегом. Лес — в глубоком сне. Голубовато-белые дымы курятся по утрам из закоптелых труб. Вкусно пахнет печеным хлебом. Заиндевелые куры жмутся к завалинкам. Беспокойно шныряют взъерошенные воробьишки. Над церковью, домами, парком, закованной во льды Сходней — великий покой.

Я смотрю на эти шоколадные избы, погруженные в сугробы, на весь этот уклад деревенской жизни, и предаюсь мечтаниям: хорошо бы поселиться вот в такой избе на постоянно. Забрать сюда библиотеку, и писать, писать… В окна бьют осенние косые дожди. Зимой на полях бушуют метели. А ты сидишь и работаешь. В конце концов, много ли мне нужно? Я сам могу сварить в чугуне и картошку в мундире, и кашу гречневую… Зато какая тишина, как легко дышится, как хорошо думается…