Непримкнувший - Шепилов Дмитрий - Страница 47

Через некоторое время в кабинет входит другая группа:

— Что это за птица у тебя? Аргинский!! Так, так… Всё-таки поймали… И много ты думаешь ему дать?

Розов:

— Да думаю дать на полную катушку.

Часа через три в комнату вошел человек, одетый в генеральскую форму.

— Ну, привезли? Запомни: тебя здесь знают как облупленного. Запомни: ты не выйдешь отсюда живым, пока не выложишь нам всё. Запомни…

И так продолжалось почти сутки. Розов и Кравченко сменяли друг друга, а отвратительная инсценировка продолжалась. Наконец, майор Розов положил перед Ильей подготовленный лист бумаги:

— Распишитесь в том, что сегодня, в такой-то час с минутами, вам предъявлено обвинение в преступлениях, предусмотренных 58-й статьей Уголовного кодекса, пунктами 8, 10 и 11.

— Я не знаю, что это за пункты.

— Потом узнаешь. Сейчас распишись только в том, что обвинение тебе предъявлено…

После этого Аргинский был отведен в камеру.

Верхние этажи тюрьмы назывались «генеральской надстройкой»: она была сделана в 1937 году, и первыми водворены были в эти камеры выдающиеся советские полководцы — Тухачевский, Якир, Уборевич и другие. Так за этими камерами и закрепилось название «генеральская надстройка».

Илью привели в камеру номер 113. Окно в камере прорублено высоко, под потолком, чтобы из него ничего не было видно, оно затянуто большим козырьком: заключенный не должен видеть неба, солнца, и на его окно не должны садиться голуби или воробьишки, чтобы развлечь узника.

В камере привинченные к полу койки и столик. В двери глазок, У дверей параша. Все камеры «генеральской надстройки» рассчитаны на одиночное заключение. Но в этот период, ввиду массовых арестов или по другим соображениям, подставляли вторую койку.

Когда Илью ввели в камеру 113, там уже находился один обитатель. Он назвал себя безвинно заключенным «старым большевиком». Но очень скоро даже такому неопытному арестанту, как Аргинский, стало ясно, что это «наседка», которому новичок, подавленный и ошарашенный всем виденным и пережитым, должен излить душу и раскрыть все свои «преступления». Через несколько дней «наседка», исчерпав все свои возможности, исчезла. Отныне потянулись мучительные дни и ночи подследственного внутренней тюрьмы МГБ.

Обвинение, как и во всех других случаях, было разработано в МГБ задолго до ареста. Технология этого дела была очень несложной. В недрах следственного аппарата МГБ изобреталась очередная легенда об очередном «заговоре». Наиболее ходким и беспроигрышным товаром были легенды о подготовке новых «покушений» на Сталина и других руководителей партии. Затем тщательно, в зависимости от фантазии изобретателя, расписывались все детали готовившегося «покушения» и расставлялись действующие лица.

Илье Аргинскому предъявлено было обвинение в том, что, будучи до войны сотрудником редакции «Курортной газеты» в Сочи, он, вместе с редактором газеты и другими журналистами, готовил покушение на Сталина, приезжавшего ежегодно на отдых в район Сочи, а также на Героев Советского Союза летчиков Чкалова, Байдукова и Белякова.

Теперь ему предстояло пройти все муки подследственного, из которого «выколачивают» подтверждение легенды и оговор новых лиц. Здесь нет возможности дать даже кратчайшее описание того арсенала средств, который использовался в процессе следствия для достижения таких целей. Отчасти это уже сделано в ряде публикаций, появившихся после XX партсъезда. И несомненно, будет ещё сделано в многочисленных описаниях, чтобы навеки предать анафеме, зарыть глубоко в землю и засыпать хлорной известью все орудия и средства чудовищной ежовско-бериевской процедуры человекоистребления.

Испытав адовы муки всех этих средств — вплоть до нанесения тяжелых и необратимых увечий, — лишь очень немногие подследственные сохраняли решимость не оговаривать себя и других. Большинство оказывались в ходе следствия раздавленными.

Но Илья не признавался. Следствие затягивалось. И через 3 месяца Аргинский был переведен в Лефортовский изолятор. Даже в беспощадно суровых условиях внутренней тюрьмы МГБ на Лубянке о Лефортове ходила зловещая слава, и перевод туда предвещал трагический оборот дела.

Перебазирование с Лубянки было произведено в специальной тюремной машине, всё в том же «черным вороне», Это большие глухие металлические автобусы без окон, перегороженные на отдельные металлические клетки с тем, чтобы один заключенный не мог видеть или слышать другого. Задняя часть кузова отделена для охраны.

С усилением репрессий увеличивалась и стая «черных воронов», вызывая в народе тревожные пересуды. Тогда этот специальный транспорт был усовершенствован. Внутри автобусы остались передвижными металлическими изоляторами, а внешность изменилась в корне: черные автобусы с металлическими решетками в задней стенке исчезли, их заменили белые, желтые, голубые автобусы с крупными надписями «Хлеб», «Мясо». И кто, глядя на эти живописные машины, мог додуматься, что за их металлическими стенками находятся люди, страстно желающие хоть одним глазком, хоть на одно мгновение взглянуть на живую жизнь?

Никаких свиданий никому в Лефортове не разрешалось. Никаких газет не давалось. Книги получать было можно. В определенные дни и часы к дверям камеры подкатывала тележка с книгами, и через дверную форточку можно было взять книгу и даже заранее выписать себе другую. Однако на книги Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина и на книги с партийными решениями наложен был запрет: презренные руки «врагов народа» не должны были касаться таких изданий.

Пища арестантам в Лефортове выдавалась 3 раза в день. Утром миска жидкого, мутного, отталкивающего варева, именовавшегося супом, и кружка чая. К этому — на целый день паек черного хлеба и сахар. В обед снова суп и ещё каша: пшенная, овсяная и др. На ужин тоже полагалась каша и кружка чая.

Средством давления служил продовольственный ларек: правом покупки в ларьке могли пользоваться лишь арестанты, которые ставили свои подписи под показаниями.

Аргинский не давал своей подписи. Все средства воздействия были пущены в ход, но безрезультатно. Тогда заменен был следователь. Новый следователь начал с «пряника»:

— Илья Владимирович, вы пользуетесь нашим ларьком?

— Нет.

— Что же вы? Ай-яй-яй… Вы любите белые батоны? Выпишите ему три батона. А колбаски хотите? Выпишите ему килограмм…

Но как только выяснилось, что намерений оплатить батоны и колбаску дачей своей подписи под показаниями нет, вопрос о них сразу же отпал.

Так проходил месяц за месяцем. Изнуряющие допросы. Инсценированные очные ставки. Карцер и другие изощренные наказания. Кровоточащие десны и выпадающие зубы. Мучительные мысли о Родине, о партии, о доме, о семье и близких.

В конце августа И. Аргинского привезли из Лефортово на Лубянку для очередного допроса. Но допроса не было. Следователь предъявил ему два полных тома и сказал:

— Вот обвинительное заключение и ваше дело. Ознакомьтесь и распишитесь в том, что вы прочитали дело.

Из обвинительного заключения Илья узнал, что он обвиняется в том, что, будучи сотрудником газеты «Труд», он, редактор газеты и ещё три журналиста, получив от американского художника-коммуниста Фреда Элиса, работавшего в тридцатые годы в «Труде», директиву от Л. Троцкого, во исполнение таковой переехали в Сочи. Здесь они поступили в редакцию «Курортной газеты» и, образовав террористическую группу, готовили покушение на Сталина, Чкалова, Байдукова и Белякова.

Аргинский сказал, что всё, что написано в обвинительном заключении и собрано в этих томах, является ложью и чепухой.

Следователь попросил расписаться в том, что он ознакомился с делом.

Илья был убежден, что теперь вся эта чепуха будет отброшена и начнется настоящее следствие. Однако никакого следствия больше не велось, и судебного разбирательства не было. А через несколько дней Аргинского вызвал начальник тюрьмы и в присутствии какого-то человека сказал:

— Вот, ознакомьтесь.

Это была выписка из постановления Особого совещания. В нем говорилось, что И.В. Аргинский, 1906 года рождения, обвиняется по 58-й статье УК, пункты 8, 10 и 11, и осуждается на 10 лет содержания в лагерях особого режима.