Непримкнувший - Шепилов Дмитрий - Страница 45

Мы были вполне удовлетворены и тем, как Сталин отнесся к разработанным нами «Предложениям по улучшению проекта учебника». Высказав ряд важных новых теоретических положений, он писал далее: «Что касается остальных вопросов, у меня нет каких-либо замечаний к „Предложениям“ товарищей Островитянова, Леонтьева, Шепилова, Гатовского и других».

15 февраля 1952 г. в Кремле состоялось широкое совещание, в котором приняли участие члены Политбюро ЦК, авторы учебника и наиболее видные экономисты страны. На этом совещании имелось в виду, на основе «Замечаний» Сталина, обменяться мнениями по ряду вопросов, которые должны были быть освещены в учебнике. Фактически на совещании присутствовавшие экономисты задавали вопросы, а Сталин отвечал на них. Сталин был в очень хорошем, даже веселом настроении и охотно делился своими мыслями.

В итоге, для того чтобы реализовать все разумные замечания и предложения, сделанные в ходе экономической дискуссии, а также указания Сталина по проекту учебника, нам решением Политбюро ЦК предоставлен был ещё один год работы.

Под дамокловым мечом

Засахаренные фрукты вместо хлеба. Технология ареста. 58-я статья. С Лубянки в Лефортово. Классиков марксизма заключенным не выдавали. 10 лет за подготовку покушения на Сталина. Следователь по особо важным делам Рюмин. «Дело юных ленинцев». «Не хочу убивать Малиновского». На допросе у Абакумова.

…Глядя на Аргинского холодным, безразличным взглядом, Рюмин произнес:

— Расскажите, что вам известно о вражеской деятельности Шепилова…

Это было после того, как Сталин неожиданно вспомнил обо мне и сказал, что «такими, как Шепилов, нельзя разбрасываться»; после того, как он принял меня на даче и имел со мной большую беседу; после того, как меня избрали депутатом Верховного Совета СССР и впоследствии членом ЦК партии. Даже и тогда зловещая машина Берии продолжала двигаться в заданном направлении, и меч Дамокла оставался над моей головой и мог упасть в любое мгновение.

Но для того чтобы показать, как вокруг меня плелись сети и одна за другой включались шестеренки, приводные ремни и передачи той страшной машины, которая через 2—3 года после победы в Отечественной войне снова работала на полную мощность, я должен сделать довольно длинное отступление. Отступление, чтобы рассказать об одном из своих однополчан, настоящем коммунисте и настоящем советском патриоте — Илье Владимировиче Аргинском, который и был, собственно, главным героем событий, имевших самое прямое отношение ко мне.

В июне—июле 1941 года, когда формировалась наша 21-я Московская ополченческая дивизия, в числе других пошла добровольно на фронт группа научных работников и литераторов, которая стала создателем нашей дивизионной газеты «Боевое знамя».

Это — ученый-историк, старый член партии, профессор Владимир Мирошевский, ученый-экономист, ставший после войны доктором экономических наук, профессором, Яков Кронрод, философ, профессор Александр Макаровский, опытный литератор, журналист, поэт Илья Аргинский.

Были и другие, много других. Всё это — безукоризненно честные и чистые люди, достойные сыны своей партии и своей Отчизны. Они создали первоклассную боевую дивизионную газету и, пунктуально выпуская её, а затем армейскую газету, в любых условиях, порой буквально в бушующем огне сражений, протопали по всем тернистым путям войны до её победного завершения.

Илья Аргинский чаще всего использовался как разъездной корреспондент газеты. Его постоянно можно было видеть в ротах, батареях, в первой линии окопов, на наблюдательных пунктах. Там, где самое пекло боя, там, где часть попадала в трудное положение, там, где штурмовая группа шла на прорыв — там всегда можно было видеть Илью Аргинского.

Спокойный, невозмутимый, внешне рассеянный и будто бы безразличный к окружающему, даже когда вокруг него рвались мины или участок покрывался шквальным огнем пулеметов, Илья заботливо собирал боевую информацию, писал заметки, стихи, беседовал с бойцами, рассказывал о новостях на белом свете.

Он был фанатично одержим в труде. Постоянно сосредоточенный, со щетиной на щеках, с пытливыми серыми глазами, прикрытыми толстенными стеклами очков, какие носят почти слепнущие люди, Илья всегда вынашивал идеи, художественные образы героев, строфы стихов. И в этом своем постоянном творческом накале он совершенно забывал о себе. Если товарищи не накормят его, он мог сутки оставаться без пищи. В лютый мороз он мог выйти из землянки без шапки и отправиться на передовую.

И так Илья прошел со всей дивизией, а потом с армией (прошел в буквальном смысле — по грязи, пыли, снегу, воде и морозу) весь путь — от Москвы и Сталинграда до Вены.

С виду он был худющий, как Кощей Бессмертный, хотя человеком был наидобрейшим. Трудно себе представить более бескорыстного, честного и чистого в моральном отношении человека, чем Илья.

Он преданнейше любил свою жену Антонину Николаевну и единственную дочурку Ирэн, оставшихся в Москве. Но он был настолько непрактичен и беспомощен в житейских делах, что даже в периоды затишья в боях не мог оторваться от дела и собрать им какую-нибудь посылку. Часто голодал сам, голодали и они. Кажется, только единственный раз, уже после окончания войны, я, выезжая из армии в Москву по вызову, предложил ему послать что-нибудь со мной его семье. И он купил в Военторге и послал со мной родным… коробочку с засахаренными фруктами. Не хлеб, не масло, не сало, чего так жаждали наши голодавшие близкие в тылу, а коробочку с фруктами. Другое посылать он считал неудобным.

Была на исходе весна 1945 года. Я встретил Илью на дороге западнее Вены, где-то в районе Амштеттена. Илья был в больших, не по росту, кирзовых сапогах, пилотка сбилась набекрень, обнажив сильно поседевшую за годы войны голову. На гимнастерке побренькивали многочисленные боевые награды. Из карманов штанов у него торчали какие-то рукописи, а под мышкой свернутые трубкой свежие экземпляры армейской газеты. Он, по обыкновению, был небрит и курил одну сигарету за другой, а через толстенные стекла очков отдавали ласковой теплотой его серые глаза.

— Ну что, Илья, дотопали-таки мы с вами до победного конца.

— Дотопали.

— «Гремит боевая тревога, и в сумрак июльских ночей…» — напел я слова боевого марша нашей дивизии, написанного Аргинским вместе с писателем С. Березко.

— Теперь боевые тревоги закончились, наверное, и домой скоро тронемся? — спросил Илья.

— Да, пожалуй, скоро, — согласился я. — Вот давайте, Илья, завершим наше дело изданием книги о боевом пути нашей армии от Сталинграда до Вены — и тогда по домам.

Илья Аргинский играл очень большую роль в подготовке этой книги. И он действительно остался в армии ещё более чем на год, довел дело выхода книги до конца. Капитальная история 4-й Гвардейской армии «От Сталинграда до Вены» была стараниями Ильи богато и полиграфически великолепно оформлена в венских типографиях. И только тогда, отгрузив весь тираж в Москву, Аргинский прибыл домой и сам. В 1946 году он возобновил свою работу в редакции газеты «Водный транспорт».

В сутолоке московской жизни мы долго с ним не виделись. И вдруг как-то летом 1948 года пронесся слух, что Аргинский арестован. Я не верил. Илья, бескорыстнейший и преданнейший человек, арестован? За что? Нет, этого не может быть.

И всё же это оказалось правдой.

В начале 1948 года поползли упорные слухи, что в стране снова начались аресты: заново, непонятно по какому признаку арестовывают людей, репрессированных в 1937—1938 годах и реабилитированных позднее или отбывших наказание. Однако верить этим слухам не хотелось: аресты теперь, после такой блестящей победы? Не может быть. Это вранье. Скорее можно было бы ждать широкой амнистии, а не новых арестов. Но зловещие слухи росли и ширились. Становились известными уже отдельные конкретные факты и пострадавшие лица.

Достоверную картину хода последующих событий нарисовал мне через несколько лет сам Илья Аргинский. 2 апреля 1948 года около 2 часов дня, когда Аргинский вышел из здания ГУМа, к нему подошел человек в гражданском: