Золотая кровь - Уильямсон Джек - Страница 8

Защитит ли танковая броня от смертоносных замораживающих лучей? Спасет ли от холода, в единый миг превратившего бедуина в ледяную статую? Прайс боялся, что нет.

Ужас, какого Прайсу еще никогда не приходилось испытывать, объял его сердце. Пот холодными каплями покрыл лоб. С мрачной решимостью американец взялся за ручки пулемета.

Прайс нажал на гашетку, и треск выстрелов врезался в слитное гудение мотора. Танк бросало из стороны в сторону, и целиться было трудно. Пули щелкали по камням вокруг замораживающего устройства, но человек в синем казался заговоренным.

Внезапно серебряное зеркало озарилось голубым светом. И сразу же в танке заметно похолодало. Прайс даже вскрикнул от неожиданности.

Негнущимися, мгновенно замерзшими руками он упорно сжимал гашетку, отчаянно пытаясь попасть в цель. И вот наконец пулеметная очередь перечеркнула загадочную машину. Полыхнула алая вспышка, что-то загрохотало, и от причудливого устройства осталась только груда покореженного металла и разбитых кристаллов. Человека в синем взрывом отбросило в сторону.

Когда Прайс и Сэм подошли к нему, он был еще жив. Обгорелый, весь в крови от множества пулевых ран, незнакомец глядел на белых людей с фанатичной ненавистью.

Высокого роста. Лицо такого же типа, как и у всех арабов, с орлиным носом и тонкими губами. Красивое лицо. Красивое и жестокое. При других обстоятельствах он вполне сошел бы за умирающего бедуина-кочевника. Прайс склонился над ним, глядя прямо в горящие ненавистью глаза.

— Я умираю, — прошептал человек в синем на каком-то незнакомом Прайсу диалекте арабского. — Я умираю, но на тебе, пришелец, лежит проклятие золотых богов. Клянусь Викирой, клянусь тигром, и змеем, и Маликаром, их господином, ты скоро последуешь за мной!

Араб закашлялся, из горла у него хлынула кровь, и он умер со зловещей ухмылкой на искаженном лице.

Только потом, когда стихли предсмертные судороги, Прайс заметил на лбу араба, под накидкой бурнуса, татуировку в виде золотой змеи. Точнее, даже не татуировку, а скорее клеймо, раз и навсегда выжженное на смуглой коже.

Что оно означало? Принадлежность к таинственной секте, поклоняющейся золотой змее? Можно было только гадать…

— Давай переберемся на ту сторону, — внезапно предложил Сэм Сорроуз.

— Хорошая мысль, — согласился Прайс — Не исключено, что нас ждет еще кто-нибудь.

Они снова забрались в покрытый серебристым инеем танк.

Проход расширялся. Переехав через небольшое плато, машина оказалась у спуска.

В глубине души Прайс рассчитывал увидеть плодородный цветущий оазис. Но впереди расстилалась только безжизненная пустыня.

Длинные барханы, словно застывшее море смерти. Темные участки каменистых пустошей. Потеки желтой глины. Солончаки, белеющие пятнами проказы. Низкие, стертые веками холмы серого известняка и черного гранита — мрачные, обглоданные временем скелеты позабытых горных хребтов.

Поистине проклятый край!

И нигде никаких признаков жизни. Ничто не двигалось, не шевелилось. Только жаркое марево волнами призрачного моря плясало над раскаленными камнями и песком.

Но через весь этот край зловещего запустения вела дорога белых черепов. В бинокль Прайс видел, что она тянется на много миль, до самого горизонта, в глубь мертвой, запретной земли.

Что ждет их на том конце тропы, — конечно, если они доберутся до конца живыми? Древняя наука… Столкновение на перевале наглядно показало Прайсу реальность угрозы. Опасность со стороны того золотого человека, который грозил им палицей в мираже. А еще опасность, которую Прайс прочитал в зеленых глазах золотой женщины.

У выхода из ущелья поджидал Гарт. Холодок неприятного предчувствия пробежал у Прайса по спине. Глаза Якоба Гарта глядели все так же холодно, лицо по-прежнему оставалось непроницаемым и невозмутимым.

— Дюран, — сказал он, — Фархад смылся.

— А верблюды? — хрипло спросил Прайс.

— Их больше нет. Мы в западне. Как когда-то испанец.

Отчаяние Прайса выплеснулось вспышкой бесполезной ярости:

— Я же просил тебя следить за ним! Как ему удалось…

— Мы смотрели на танк. Когда он побелел, покрывшись инеем, а потом остановился, арабы, все, как один, повернули верблюдов и пустились наутек. Мы ничего не успели сделать. И вьючных верблюдов они прихватили с собой.

Прайс мог бы много чего сказать по этому поводу, но сдержался. Какой смысл? Теперь уже что ни делай, все без толку. Оставался последний бой, отчаянный и безнадежный. Бой не с людьми, а с не знающей жалости пустыней.

Глава шестая

БЕЛЫЙ ВЕРБЛЮД

Черные стены Джабаль-Херба остались в шести днях пути позади, а караван все шел и шел. Впереди снова ехал старый шейх Фархад аль-Ахмед. За ним длинной цепочкой тянулись усталые вьючные верблюды, верховые бедуины и белые наемники Тайного легиона. Замыкал процессию, как и раньше, лязгающий и ревущий мотором танк.

Два дня они отдыхали у источника в горах. Первую ночь белые провели в одиночестве — без своих арабских союзников, без верблюдов, беспомощные, в западне… Но с рассветом бедуины вернулись. Они вернулись посмотреть, чем закончилась битва. Что еще им оставалось делать? Положение у них было совершенно безвыходное. И люди, и верблюды страдали от жажды, вода кончилась, и ни малейшего шанса добраться до лежащего в трех днях пути по пустыне колодца. Обнаружив, к своему неописуемому изумлению, что белые все-таки победили злых джиннов проклятой земли, Фархад и его люди с радостью вновь присоединились к экспедиции.

Дважды за последние шесть дней тропа черепов приводила путешественников к скудным источникам, едва сочившимся горькой водой. И за все это время караван не встретил ни одного живого существа.

Позади остались и быстроногие газели, и гиены, и хищные шакалы, временами забредающие на окраины пустыни. Здесь, в самом сердце безжизненных песков, не росли ни тамариск, ни акация, ни верблюжья колючка. Даже пауки, муравьи, скорпионы и прочие пустынные жители и те куда-то все исчезли. Пропали и чернокрылые грифы, сопровождавшие путников первые пару дней за Джабаль-Хербом.

Уже вечерело, и караван разворачивался, готовясь расположиться на ночлег. Вот тут-то Прайс и увидел белого верблюда.

Прекрасное белоснежное животное стояло на вершине бархана в паре миль от каравана. Его стройный, одетый во все белое всадник, похоже, наблюдал за караваном.

Прайс поспешно потянулся за биноклем, но едва успел поднести его к глазам, как всадник исчез за гребнем бархана.

В это время Прайс и Фархад как раз пытались найти взаимоприемлемое решение очередного мелкого конфликта, которые то и дело возникали в экспедиции. Воровские наклонности арабов и издерганные нервы белых не способствовали тихой и спокойной жизни. На этот раз Мэсон, маленький лондонец-пулеметчик, набросился с кулаками на Хамида. Он обвинял араба в том, что тот на привале вытащил у него из кармана золотые часы и еще кое-какие мелочи. Хамид, у которого и в самом деле обнаружились названные предметы, утверждал, будто нашел их на песке, когда караван уже покинул лагерь. Он даже представил несколько явно небеспристрастных свидетелей, якобы видевших, как все было.

Рядовой конфликт, но для разрешения его требовалось проявить и такт, и дипломатичность. Бедуины уже успели установить шатры, когда наконец мир был восстановлен. Мэсон получил назад свои вещи, а Хамида отпустили, предложив впредь ничего подобного не находить.

Только тут Прайс узнал, что Якоб Гарт выслал за одиноким всадником погоню.

— Мне не хотелось, чтобы он поднял тревогу, — сказал Гарт. — Кстати, я обещал людям, что добычу они смогут поделить между собой.

А три бедуина уже возвращались в лагерь. Они вели и пойманного верблюда, и его наездника, точнее, наездницу — всадником оказалась молодая женщина.

— Она недурна собой, — заметил Гарт. — Де Кастро она явно приглянулась, и тут я его прекрасно понимаю.