Лишь частично здесь - Шепард Люциус - Страница 5

Бобби стоит под душем, кажется, целую вечность; он не торопится на работу и даже думает, не прогулять ли сегодня. Но сознание долга, привычка и врожденное упрямство оказываются сильнее ненависти и страха перед ямой – хотя в действительности он испытывает не ненависть и страх, а некое смешанное чувство, сплавленное из них обоих, подобное продукту алхимической реакции, для которого еще не придумано подходящего названия. Перед уходом Бобби внимательно рассматривает содержимое верхнего ящика своего комода. Прежде всего он должен объяснить Алисии значение этих предметов. Но какое бы значение он им ни приписывал, они все равно остаются в известном смысле сувенирами, а, следовательно, поводом для стыда, свидетельством душевного расстройства. Однако, глядя на них, Бобби вдруг понимает, что данная коллекция имеет некий смысл, который он еще не разгадал и который поймет Алисия, если он объяснит ей все. Он выбирает половину женской туфельки. Собственно, другого выбора нет. Единственный предмет, достаточно впечатляющий, чтобы дать представление о чувствах, которые Бобби испытывает при виде него. Он засовывает туфельку в карман куртки и выходит в гостиную, где сосед смотрит мультфильмы по телевизору; его затылок виднеется над спинкой дивана.

– Что, проспал? – спрашивает сосед.

– Немного, – говорит Бобби, на мгновение сосредоточивая внимание на ярких красках и дурацких голосах и жалея, что не может задержаться и посмотреть, как Скуби Ду и Джекки обведут вокруг пальца болотное чудовище. – До вечера.

Незадолго до конца смены он испытывает приступ паранойи, во время которого вдруг воображает, будто стены ямы поднялись на высоту небоскреба и все пространство неба над головой сузилось до крохотного круга пламенеющих облаков. Даже потом, шагая с Мазуреком и Пинео по холодным туманным улицам под аккомпанемент автомобильных гудков, звучащих, как авангардная духовая секция, Бобби почти убеждает себя, что такое могло случиться. Яма стала глубже, он уменьшился в размерах. Тем вечером они начали раскапывать вновь отрытый слой цементной крошки, и он понимает, что приступ паранойи и сопутствующее желание спрятаться в мире иррационального вызваны предметами, которые они там находят. Но, хотя у него есть вполне понятная причина для страха, это не исключает других возможностей. Каждую минуту могут произойти невероятные вещи. Все они теперь это осознают.

По пути в «Блю леди» трое мужчин молчат. Словно ночные походы в бар перестали приносить облегчение и превратились в тяжелую обязанность, в продолжение работы, столь же губительно действующее на психику. Пинео шагает, засунув руки в карманы, отведя глаза в сторону, а Мазурек смотрит прямо перед собой и решительно размахивает своим термосом, напоминая троцкистского героя, доблестного рабочего с завода номер тридцать девять. Бобби идет между ними. Угрюмая сосредоточенность товарищей приводит Бобби в состояние неустойчивого равновесия, словно его притягивают в разные стороны два огромных магнита, – он хочет броситься вперед или отступить назад, но тащится между ними, влекомый неодолимой силой притяжения. Он оставляет Пинео и Мазурека, как только они входят в бар, и садится рядом с Алисией в конце стойки. Ее лицо освещается слабой двадцатипятиваттной улыбкой, и Бобби думает, что, хотя наверняка она улыбается лучезарней и шире своим коллегам и родственникам, именно эта улыбка свидетельствует о толике истинной радости, еще сохранившейся в душе после многих лет, отданных карьере и несчастной любви.

Чтобы проверить свое предположение, он спрашивает, есть ли у нее парень, и она говорит:

– Боже мой! Парень. Как странно. Ты с таким же успехом мог бы спросить, есть ли у меня поклонник.

– Так у тебя есть поклонник?

– У меня была куча поклонников, – говорит она. – Но в данный момент я не испытываю надобности ни в одном, благодарю покорно.

– Занята карьерой, да?

– Не только. Хотя сейчас пожалуй. Я... – Она сардонически усмехается. – Я карабкаюсь по служебной лестнице. Во всяком случае, стараюсь.

Алисия словно отстраняется от него, словно растворяется в полумраке, царящем за стойкой бара, где телевизор безостановочно болтает о сибирской язве, о страданиях простых людей и о незыблемой демократической свободе.

– Я хотела детей, – наконец говорит она. – Я постоянно думаю об этом в последние дни. Возможно, вся моя печаль вызвана причинами чисто биологического свойства. Ну, ты понимаешь. Продолжение рода и все такое.

– Тебе еще не поздно завести детей, – говорит Бобби. – С твоей гребаной карьерой можно и подождать.

– Не от мужчин, с которыми я имела дело... только не от них! Я бы не доверила ни одному из них заботиться о своем потомстве.

– Значит, у тебя есть в прошлом пара-другая душераздирающих историй, так?

Алисия выставляет вперед ладонь, словно придерживая закрытую дверь.

– Ты себе не представляешь!

– У меня самого есть несколько таких историй.

– Ты мальчишка, – говорит она. – Что ты можешь знать?

Рассказывая Бобби свои истории, она саркастична, самоиронична, почти весела, словно, описывая примеры мужской двуличности и смеясь над своей наивностью, она демонстрирует неиссякаемый запас жизнелюбия и душевных сил. Но когда Алисия рассказывает о мужчине, который преследовал ее целый год, засыпая конфетами, цветами и открытками, пока она не решила, что он действительно ее любит, и не провела с ним ночь, хорошую ночь, после чего он перестал обращать на нее внимание... когда она рассказывает все это, Бобби видит за внешней веселостью тяжкое недоумение и обиду. Он задается вопросом, как она выглядит без макияжа. Более уязвимой и беззащитной, наверное. Макияж отражает позицию, которую она изо дня в день занимает по отношению к миру. Красиво нарисованная маска разочарования и холодности, призванная скрыть смятение души. Жизнь сложилась не так, как она надеялась, однако она еще не отказалась от надежды окончательно, хотя уже не рассчитывает на лучшее, и отсюда смятение. Наверное, он слишком упрощает. Бессистемное воспитание в каком-нибудь оазисе на Среднем Западе – Бобби слышит детонированное «а», наводящее на мысль о Детройте или Чикаго. Второсортное образование, приведшее к второсортной карьере. Утренние разочарования. Это все ясно. Но правда, лежащая в основе ее историй; свет, который она принесла в мир; как изменилось ее мироощущение в течение жизни... вот это остается непонятным. Однако вдаваться глубже не имеет смысла, да и времени нет.

«Блю леди» наполняется поздними посетителями. Среди них мужчина и женщина среднего возраста, которые держатся за руки и целуются через стол; три молодых парня в спортивных костюмах; два чернокожих верзилы в гангстерском прикиде, сопровождающие толстомясую блондинку в крашеном меховом палантине и блестящем вечернем платье (Роман смотрит на них волком и не спешит обслуживать). Пинео и Мазурек молчат в пьяном оцепенении, отгородившись от окружающего, но жизнь в баре кипит вокруг Бобби и Алисии, из динамиков музыкального автомата гремят старые песни Сантаны, «Кинкз» и Спрингстина[5]. Бобби впервые видит Алисию такой непринужденной и раскованной. Она снова сбросила правую туфельку, сняла жакет и, хотя потягивает свой коктейль еле-еле, хмелеет на глазах, словно откровения о прошлом подействовали на нее, как три выпитых залпом мартини.

– Наверное, не все мужчины сволочи, – говорит она. – Но нью-йоркские... пожалуй.

– Ты встречалась со всеми ними, да? – спрашивает Бобби.

– С самыми приличными.

– Что значит «приличный» в твоем представлении?

Вероятно, слова «в твоем представлении» он произнес с излишним упором, придал вопросу чересчур личный характер, поскольку Алисия перестает улыбаться и испуганно взглядывает на него. Когда последние ноты «Славных дней» стихают и наступает относительная тишина между песнями, она кладет ладонь на щеку Бобби и не столько спрашивает, сколько утверждает:

– Ты ведь не поступишь так со мной?