Из последней щели - Шендерович Виктор Анатольевич - Страница 9

Первое, что я увидел, когда, пошатываясь, вышел из-под отставших обоев, был Семёнов. Семёнов стоял ко мне спиной и держал в поднятой руке какую-то штуковину, из которой с шипением вырывалась струя. Сначала я ничего не понял, а только увидел, как со стены, к которой протянул руку Семёнов, срываясь, летит вниз Дмитрий Полочный, как падает он на кухонный стол и вместо того, чтобы драпать, начинает быстро-быстро крутиться на месте, а Семёнов не бьёт по нему ладонью, а только с интересом смотрит. Когда Дмитрий перестал крутиться, подобрал лапки и затих, узурпатор взял его за ус и бросил в раковину.

Паника охватила меня. Я бросился обратно под обои, я помчался к Нюре, дрожь колотила моё тело — я понял, что приходит конец. До наступления ночи от семёновской струи погибло ещё трое наших, и всё в кухне провоняло ею до последней степени.

Ночью, убедившись, что убийца уснул, я зажал нос и снова бросился к Еремею. Еремей, сидя по холостяцкой своей привычке в полном одиночестве, раз за разом надувался и, поднося лапки ко рту, пытался свистнуть. Он ещё ничего не знал.

Услышав про струю, Еремей перестал надуваться, обмяк и устало поглядел на меня. Только тут я заметил, как постарел мой верный товарищ за минувшие сутки.

— Что же теперь будет? — спросил Еремей.

— Боюсь, что не будет нас, — честно ответил я.

— Прав был Геннадий, — тихо выдохнул он. — Надо было договариваться с Семёновым.

— Геннадий был прав, — согласился я.

— Надо собрать тараканов и пойти к Геннадию, — сказал вдруг Еремей.

Эта простая мысль почему-то не пришла мне в голову: очевидно, я уже успел нанюхаться семёновской дряни. Через пять минут, собрав кого можно и зажав носы, мы двинулись в сторону ванной. Делегация получилась солидная: кроме нас с Еремеем и Нюры, пошли Альберт с супругой, его тёща и ещё пятеро тараканов. Примкнул к колонне и разбуженный нашим топотом Степан Игнатьич. По дороге ему объяснили, куда идём.

Зашли и за Иосифом, но он идти к Геннадию отказался: лучше, сказал, умру здесь, как собака, а к этому семёновскому прихвостню — не пойду. И отвернулся очень гордо. Делать нечего, вышли мы от него, в цепочку построились и след в след прокрались в ванную.

Мы зашли за ножку, Еремей встал на стрёме у косяка (обещал-таки свистнуть, если что), а остальные проползли к Геннадию. Сильно исхудавший изгнанник лежал под ванной, раскинув лапки. Мы подползли и стали вокруг.

— Ты чего? — спросил его наконец Альберт.

— Не мешай мне медитировать, путник, — мирно ответил Геннадий, продолжая лежать.

— Чего не мешай? — попробовал уточнить Степан Игнатьич. Геннадий не ответил, а только скрестил нижние лапки и закатил глаза.

— Слушай, — сказал я тогда, — ты давай быстрее это слово, а то народ ждёт.

Геннадий осторожно расплёл лапки и перевернулся.

— Говори, странник, — сухо сказал он.

Тогда я рассказал ему обо всём, что произошло у нас после Второго всетараканьего. Геннадий не перебивал, но смотрел отрешённо.

Сообщение о ядовитой струе встретил с завидным хладнокровием. Спрошенный совета, рекомендовал тантры, самосозерцание и укрепление духа путём стойки на усах, после чего опять закатил глаза.

— А договор? — напомнил я, волнуясь. — Помнишь, ты хотел заключить с Семёновым договор?

— С каким Семёновым? — спросил Геннадий.

Мы немного постояли и ушли.

Развязка приближалась неотвратимо. Наутро, по вине высунувшегося из-под колонки Терентия, узурпатор залил дрянью всё зашкафье, плинтуса, батареи и трубу под раковиной. К вечеру те из нас, которые ещё могли что-либо чувствовать, почувствовали, что дело швах.

Ночью, покинув щель, я вышел на стол. Стол был пуст и огромен, полоска лунного света косо лежала на нём. Меня подташнивало. Бескрайняя чёрная кухня простиралась вокруг; ручка от дверцы шкафа тускло поблёскивала над хлебницей.

И тогда я закричал. На крик отовсюду начали сходиться уцелевшие, и сердце моё защемило — разве столько сошлось бы нас раньше? Когда приполз Степан Игнатьич — а он всегда приползал последним — я сказал:

— Разрешите Третий всетараканий съезд считать открытым.

— Разрешаем, — хором, тихо отозвались тараканы.

— Я хочу сказать, — сказал я.

— Скажи, Фома, — подняв лапку, прошептал Еремей.

— Тараканы! — сказал я. — Вопрос сегодня один: договор с Семёновым. Буфета не будет. Скандирующей группы не будет. Антресольные, если хотят автономии, могут её взять хоть сейчас и делать с ней, что хотят. Если плинтусные имеют что-нибудь против подраковинных или наоборот — пожалуйста, мы готовы казнить всех. Но сначала надо договориться с Семёновым.

И мы написали ему письмо, а Степан Игнатьич перевёл его: он, пока жил за обоями, выучил язык. Вот это письмо, от слова до слова:

Семёнов!

Пишут тебе тараканы. Мы живём здесь давно, и вреда от нас не было никому. Ещё ни один человек не был раздавлен, смыт или сожжён тараканом, а если мы иногда едим твой хлеб, то, согласись, это не стало тебе в убыток. Впрочем, если ты не хочешь есть с нами за одним столом, никто не станет неволить тебя — мы согласны столоваться под плитой.

Мы не знаем, за что ты так ненавидишь нас, за что терпели мы и голод, и индивидуальный террор — но химическое оружие, Семёнов! Тебя осудят в ООН, если только какая-нибудь гадина не успеет наложить вето.

Семёнов!

Мы хотим мирного сосуществования с различным строем и предлагаем тебе Большой Договор, текст которого прилагается.

Ждём ответа, как соловьи лета.

Тараканы.

Руководствуясь интересами мира и сотрудничества, а также желанием нормально поесть и пожить, Высокие Договаривающиеся Стороны принимают на себя нижеследующие обязательства.

Жильцы Тараканы:

1. Обязуются не выходить на кухню с 6-00 до 9-30 (в выходные — до 11-00), а также быстро покидать места общего пользования по первому кашлю.

2. Гарантируют неприкосновенность свежего хлеба и праздничных заказов в течение трёх суток со дня приноса.