Выбор - Спаркс Николас - Страница 41

Грязь оказалась скользкой, и Тревис ничего не смог сделать. Он крутанул руль – напрасно. На мгновение ему показалось, что время замерло. Последнее, что он помнил, перед тем как потерять сознание, – это кошмарный звук разбивающегося стекла и скрежет металла.

Габи даже не успела вскрикнуть.

Тревис отвел прядку волос с лица жены, заправил ее за ухо и прислушался к бурчанию в собственном животе. Он был голоден, но не мог даже думать о еде. В желудке как будто стянулся узел – а когда это ощущение проходило, пустоту тут же заполняли мысли о Габи.

Это было своего рода наказание, потому что на второй год брака Габи решила приучить мужа к иным блюдам, нежели та простая еда, которой он долгое время отдавал предпочтение. Видимо, она со временем устала от его аскетизма. Следовало бы догадаться, что грядут перемены, когда Габи начала словно невзначай намекать, как вкусны поутру в субботу бельгийские вафли, а в холодный зимний день нет ничего лучше тарелки тушеного мяса.

До тех пор еду готовил Тревис, но мало-помалу Габи начала отвоевывать свое место на кухне. Она купила несколько поваренных книг, и по вечерам Тревис мог наблюдать, как жена, лежа на кушетке, время от времени загибает страничку. То и дело она спрашивала, нравится ли ему то или иное блюдо. Вслух читала рецепт телятины со сливочным соусом «Марсала» или джамбалайи по-кажунски. Тревиса пугало и то и другое, и сам тон его намекал, что если Габи приготовит эти блюда, то он скорее всего не станет их есть.

Но она была крайне настойчива и принялась вносить небольшие изменения. Добавляла к своей ежевечерней порции цыпленка масло, сливки или винный соус и просила, чтобы Тревис хотя бы понюхал. Обычно он соглашался, что запах действительно аппетитный. Потом она начала подавать небольшое количество приправ к столу и предлагала их Тревису вне зависимости от того, хотел он того или нет. Понемногу, к собственному удивлению, Тревис начал пробовать.

На третью годовщину свадьбы Габи приготовила мясной хлеб в итальянском стиле и попросила мужа вместо подарка разделить с ней трапезу. На следующий год они уже готовили вместе. Хотя завтрак и ленч у Тревиса оставались такими же непритязательными, как и прежде, и ужины чаще всего были столь же просты, он признал, что в совместной стряпне есть нечто романтическое. Со временем они начали делать это как минимум дважды в неделю. Во время процесса приготовления дочерей обычно просили оставаться в игровой. На полу там лежал берберский ковер изумрудного цвета, и девочки называли эти дни «днями зеленого ковра». Пока Габи и Тревис нарезали, смешивали и тихонько беседовали, он испытывал редкостное удовлетворение.

Интересно, выпадет ли ему еще когда-нибудь шанс готовить вместе с женой? В первые недели после аварии он настаивал, чтобы у ночной сиделки был под рукой его номер телефона. Через месяц Габи начала дышать сама, и ее перевели из реанимации в палату. Тревис надеялся, что смена обстановки разбудит жену. Но дни шли, ничего не менялось, маниакальная уверенность Тревиса сменилась тихим непреходящим ужасом. Некогда Габи сказала, что полтора месяца – крайний срок. Потом шансы пациента на выход из комы катастрофически снижаются. Но он по-прежнему надеялся. Тревис твердил себе, что Габи – мать, Габи – настоящий боец, Габи не похожа на других. Прошло полтора месяца, потом два… Тревис знал, что по истечении трех месяцев пациентов, остающихся в коме, перевозят в отдельную клинику. Роковой день наступил сегодня, и нужно было уведомить администрацию о своем выборе.

Тревис вспоминал о Кеннете и Элеоноре Бейкер. И хотя он знал, что не стоит винить Габи, сейчас ему особенно не хотелось думать о них.

Глава 18

В доме, который они построили, Тревис готов был провести всю жизнь. Несмотря на новизну, сразу же после переезда он ощутил некое постоянство. Хозяйка приложила все силы к тому, чтобы человек чувствовал себя уютно, едва успев открыть дверь.

Именно жена подбирала детали, которые сделали эту постройку их домом. Если в процессе строительства Тревис размышлял, оперируя терминами вроде квадратных метров и влагоустойчивых материалов, Габи привносила некую эклектику, о которой он бы в жизни не подумал. Однажды – стройка шла полным ходом – они проезжали мимо полуразрушенной фермы, давным-давно заброшенной, и Габи потребовала, чтобы Тревис остановился. К тому времени он уже привык к ее периодическим прихотям и не стал возражать. Они подошли к дверному проему и двинулись по полу, густо покрытому грязью, мимо заросших плющом стен и выбитых окон. У дальней стены стоял камин, сплошь облепленный сажей. Габи как будто заранее знала, что ищет. Она присела на корточки рядом с камином и провела рукой по бокам, а потом – по каминной полке.

– Видишь? Изразцы ручной работы, – сказала она. – Их здесь сотни. Представляешь, как красиво они выглядели, когда были новые?

Габи взяла мужа за руку.

– Нам тоже нужно что-нибудь в этом роде.

Понемногу дом обретал черты, о которых Тревис даже не помышлял. Они не просто скопировали пресловутый камин; Габи разыскала владельцев, нагрянула к ним домой и убедила продать эту штуку, причем покупка обошлась дешевле, чем отчистка. Еще она хотела массивные дубовые балки и высокий, обшитый сосной потолок в гостиной, повторяющий очертания остроконечной крыши. Стены штукатурили, выкладывали кирпичом или оклеивали цветными обоями, которые сами по себе представляли произведение искусства. Жена проводила целые дни в магазинах, подыскивая мебель и безделушки, иногда Тревису казалось, что сам дом прекрасно понимает, чего добивается хозяйка. Когда она случайно обнаружила скрипучую половицу, то прошлась по ней несколько раз с широкой улыбкой, чтобы удостовериться, что ей не мерещится. Габи обожала коврики – чем ярче, тем лучше, и они были щедро расстелены по всему дому.

Его любимая жена отличалась практичностью. Кухня, ванная, спальни были светлыми, просторными, современными, с огромными окнами, откуда открывался потрясающий вид. В ванной стояли джакузи и просторная душевая кабина. Габи хотела большой гараж, чтобы Тревису было где мастерить. Поскольку оба любили проводить время на веранде, она настояла на приобретении гамака и кресел-качалок, а также гриля. Веранду спроектировали так, что во время грозы можно было сидеть там, не боясь вымокнуть. В итоге гости обычно терялись в догадках, где им уютнее – внутри или снаружи. Это был дом, куда можно войти в грязной обуви и не нарваться на неприятности. В первую ночь после переезда, когда они лежали на большой кровати под пологом, Габи взглянула на Тревиса с выражением искреннего счастья и промурлыкала:

– Именно здесь мне хочется жить долго-долго. И непременно с тобой.

У детей были проблемы, хотя Тревис и не упоминал об этом Габи.

Неудивительно, конечно, но в большинстве случаев он понятия не имел, что делать. Кристина то и дело спрашивала, когда же мамочка вернется домой. Хотя Тревис неизменно повторял, что однажды это случится, Кристина, кажется, не верила – возможно, потому, что отец сам сомневался. Дети крайне восприимчивы к такого рода вещам, а восьмилетняя девочка уже начала понимать, что мир не так уж прост.

Она была прелестной девочкой с ярко-голубыми глазами и любила носить банты в волосах. В ее комнате всегда царил порядок, и Кристина отказывалась надевать что-нибудь не в тон. Она не спорила и не плакала, даже если что-то шло не так, предпочитала рассаживать кукол или примерять новые туфли. Но после аварии девочка начала легко терять равновесие, истерики стали обычным явлением. Родственники Тревиса, включая Стефани, посоветовали обратиться к психологу. Кристина и Элайза дважды в неделю посещали консультации, но приступы гнева как будто еще усугубились. Накануне вечером, когда Кристина пошла спать, в ее комнате царил хаос.

Элайза, которая всегда была маленькой для своего возраста, походила на маму цветом волос и неизменно солнечным настроением. Она бродила за Габи по всему дому, как щенок. Девочка любила украшать тетрадки наклейками, и ее классная работа обычно удостаивалась отличных отметок. Теперь Элайза плакала по вечерам, перед тем как уснуть. Сидя внизу, Тревис слышал, как ребенок всхлипывает. Ему приходилось щипать себя за переносицу, чтобы не разрыдаться вместе с дочерью. В такие ночи он обычно поднимался к девочкам (после аварии они пожелали спать в одной комнате), ложился рядом с Элайзой, гладил ее по голове и слушал, как она шепчет: «Я скучаю по маме». Ничего печальнее Тревис в жизни не слышал. Слезы душили его, и он отвечал: «Да. Я тоже».