Опытный аэродром: Волшебство моего ремесла. - Шелест Игорь Иванович - Страница 45

— Виктор Григорьевич, как там у вас?

— Сковородка шкварчит.

Сергей берет фанерку с рыбой и направляется к костру. Доктор, приподняв трубу, ожесточённо хлопает своей рыбацкой кепкой по самоварной конфорке, приговаривая: «Ах ты, мать честна, подбери подол, а то вата горит!» — и самовар, как бы встрепенувшись, начинает пронзительно петь.

Каждый кусок опускаемой в масло рыбы вызывает взрыв сковородочного негодования, и Сергей опасливо поджимает голые ноги (он в шортах). Ему же приходится отчаянно жмурить заслезившиеся от дыма глаза. Сергей давно приметил любопытное свойство: откуда бы ни подошёл к костру, когда жаришь рыбу, дым тут же поспешает за тобой и обязательно норовит вызвать слезы и выесть глаза, чтоб дух перехватило. Поэтому женщины готовки на костре совершенно не терпят. А ведь только на костре и можно по-настоящему изжарить рыбу, да так изжарить, что свежепойманного голавля по вкусу и виду не отличишь от форели.

Но для этого надо терпеливо и даже жертвенно попрыгать вокруг костра, не выпуская из внимания ни на секунду кипящую в масле рыбу… Только боже избавь тут закрыть сковороду крышкой!.. (Так делают по обыкновению хозяйки, чтоб не попал пепел.) Сергей ни за что этого не сделает, потому и рыба у него отлично прожаривается до цвета золотистой сепии, выпаривая излишнюю влагу, вкус приобретает такой изумительный, что и косточки во рту тают.

Горка золотисто-коричневых кусков возвышается над краями эмалированной миски. Виктор Григорьевич успел нарезать хлеб, вымыл помидоры и огурцы, выставил на стол бутылочку с молдавским коньяком, две старинные гранёные рюмки из толстого стекла. Сергей пристроил воду для кофе на уголья прогоревшего костра, и оба, заулыбавшись, наконец сели за стол. Солнце поднялось высоко, и лучи, пробившись сквозь листву вётел, весело пятнают и обширный стол, и помидоры, и огурцы, и даже цаплю на бутылочной этикетке, отчего первозданные цвета приобретают кричащую яркость. Коньяк чуть слышно булькает, его с торжественностью, обстоятельно и неторопливо разливает по рюмкам доктор. Рюмки кажутся солидными из-за толщины стекла, а так в каждой граммов по тридцать, не больше. Впрочем, как оба считают, это как раз что надо. Теперь будто бы все готово, и Сергей посыпает разрезанный огурец солью и перцем, трёт половинки одна о другую и поднимает рюмку. Доктор держит свою высоко, глаза и все его рыхлое лицо с вытянутой вперёд верхней губой удивительно добродушны.

— Ну, мастер! — восклицает доктор, отведав рыбы, чмокает и качает головой. Сергей скромничает в том смысле, что и голавль в этом деле имеет кое-какое значение. Кулебякин наливает по второй и произносит монолог:

— Сидя в лодке, убеждаю себя, что ужение рыбы — процесс эмоциональный. И тогда мне кажется, что конечный результат безразличен. Важен сам эмоциональный процесс.

Для меня этот процесс состоит в основном из отрицательных эмоций и, разумеется, достаточно острых.

Ругаешь рыбу, что она не клюёт. Ругаешь вас, Сергей Афанасьевич, что, по всей вероятности, знаете голавлиное слово, а мне не говорите… Клянёшь все на свете, когда оборвёшь леску и видишь её уплывающей по течению вместе с поплавком… Тут, должен вам сознаться, поношу и самого себя такими последними словами, что и подумать-то о них сейчас за столом неловко… И вообще, как я заметил, на рыбалке подвергаешь себя самокритике так, как никогда и нигде в другое время… И груз выверен, и крючок такой же, и лодку ставлю бок о бок с вашей — у вас клюёт, а у меня нет!.. В чём же дело?!

— В чём? — переспрашивает Сергей, смеясь.

— Именно, в чём?

— В голавлином слове.

— ?

— В том, что для вас конечный результат эмоционального процесса безразличен.

Внизу послышались плеск весел и чавканье резиновых сапог. Сергей взглянул: из-за кустов показался, поднимаясь с прихромом, Иван Григорьевич — знакомый из серпуховских рыбачков-любителей, инвалид войны, рабочий человек, весёлый и приветливый.

— День добрый! — говорит он. — Приятного аппетиту!

— Здравствуйте, Иван Григорьевич!.. Завернули бы к нам откушать?

— Да ведь что ж?.. Я ведь не против. Спасибо, Сергей Афанасьевич, на добром слове… Позвольте спросить, как сегодня успех?

— Да ведь вот он, Иван Григорьевич, — вся рыба на столе.

— Ну вы, Сергей Афанасьевич, и мастак поджарить рыбку… Я старухе говорю, как это у вас красиво да вкусно получается, — не верит баба, что молодой мужчина, да ещё и лётчик, кухарит сам и с таким уменьем!.. Заведём с ней об этом да и разругаемся!

Иван Григорьевич сдёрнул с головы плоскую старую кепку, бросил её на скамью и сел за стол. Пригладив рукой влажные волосёнки, обнаруживающие на макушке лысину, глядя на бутылку с коньяком, совсем потеплел. Сухонькое, некрупное его лицо, смуглое, обветренное и не бритое с неделю, улыбалось тихо, а небольшие, выгоревшие, с морщинками вокруг глаза чуточку даже увлажнились от предвкушения удовольствия.

Ивану Григорьевичу рюмка коньяку что слону дробина. Он предпочитает свою «тульскую», изжог от неё не знает и, хватив полстакана «варварушки» — как её ласково величает, — разговорился.

О чём говорят удильщики за столом? Конечно же, о необыкновенных случаях на рыбалке.

— Приехали мы как-то с компанией на Протву, — начал Иван Григорьевич, занимаясь самокруткой, — раскинули донки с берега под кручей. Присели рядочком, притихли, как новобранцы по команде… Сидим час, а рыба не берет: хоть бы у кого дрогнул кончик удилища!.. А тут ещё чибис над нами вьётся-потешается — по-бараньи блеет, и жабы проклятущие — бух да бух в воду!.. А одна всплыла супротив меня, выпучила бельмы да как захохочет: «К-к-к-к… КВА!» Вот те истинный крест, гадюка, захохотала!.. Нащупал я ком земли правой рукой, сам всматриваюсь в чёрную воду, откуда потешается надо мной жаба… И что же вижу?.. У коряги, что чуть просматривается сквозь слой воды, неподвижно стоит большущая рыбина… Я сперва и глазам своим не поверил: зажмурился, посмотрел снова!.. Нет, не померещилось!.. Так и есть, рыбина!.. Да какая!

Тут уж забыл я о жабе. Руки даже, чувствую, затряслись… «Мать честна! — думаю, а сам все ещё глазам не верю. — Это ж судак!»