Опытный аэродром: Волшебство моего ремесла. - Шелест Игорь Иванович - Страница 31

Ну а уж после третьей Виктор Никанорович непременно вспоминал свою любимую историю, как, ужиная раз у костра, перепутали одинаковые по виду банки и закусили бутербродами с мотылём, а уже на рассвете, размотав удочки, обнаружили, что красная икра целёхонька, а мотыля нет как нет и ловить рыбку вроде бы не на что.

Словом, необыкновенно хороши были эти вечера. О них Виктор Никанорович со вздохом вспоминал потом всю неделю, особенно когда приходилось отгонять от себя мучительную дремоту на очередной защите диссертации.

Из мастерских Стремнин внутренними переходами прошёл в главный корпус и тут в вестибюле неожиданно столкнулся с профессором Островойтовым. «Здравствуйте, Пантелеймон Сократович!» — сказал. «День добрый!» — посмотрел на него профессор с достоинством верховного жреца. Обоим встреча удовольствия не доставила, и, разминувшись, они подумали друг о друге. Маститый учёный, заместитель начальника института по научной части не без досады спросил себя: «И что за дерзкая убеждённость в этом Стремнине?!» А Сергей заметил про себя не без иронии: «Трехмачтовый барк, входящий в гавань!.. Все лодчонки рассыпаются по сторонам!»

В это утро он не скоро сумел отделаться от мыслей о профессоре.

Многое в Островойтове импонировало Стремнину. И прежде всего обстоятельность во всём, начиная с момента, когда он подъезжал — всегда в одно и то же время — девять ноль пять! — к подъезду главного корпуса, несуетно выбирался из машины и направлялся к входу… Летом в безупречном светлом костюме, зимой в бобровой шапке, в дорогом касторовом пальто, опять же с бобровой шалью… Его поступь была так выразительна, что ИТ-работники, коим полагалось быть на местах, шмыгали в боковые ниши под лестницей, как мышата в щели при появлении кота. Нет, не то чтобы такой ежедневный выход на научную сцену Пантелеймона Сократовича был близок по духу Сергею Стремнину. Ему было интересно наблюдать, как шеф даже этим артистически отработанным приёмом ещё основательней утверждает свою руководящую роль в институте.

Стремнина восхищало умение профессора организовать своё рабочее время.

Пока другие руководители в своих кабинетах, принимая по делу работников института, без конца отвлекались на телефонные разговоры, умудряясь говорить по двум и даже трём аппаратам одновременно, Островойтов успевал многое сделать без суеты и спешки. В определённые часы он требовал от секретаря не соединять с ним никого, и это относилось не только к «мелкой пастве», но и к министерским служащим, которые горазды иногда «звякнуть самому» для наведения пустяковой справки. Если же в институте, кроме Пантелеймона Сократовича, не было никого из руководства и секретарь, вплывая на цыпочках в кабинет профессора, шептал что-то ему на ухо, он обращался к сидящему напротив собеседнику: «Прошу прощения…» — и брал трубку: «Слушаю, Островойтов… моё почтение… Я затрудняюсь дать вам справку о причине задержки с вылетом ноль третьей, но дам указание диспетчеру все немедленно вам сообщить… Будьте здоровы». И уже к собеседнику: «Итак, вы утверждаете…» И, воспроизведя в самой краткой форме то, о чём только что докладывал специалист, профессор, чуть попыхивая в сторону дымком сигареты, принимался внимательнейше слушать, о чём пойдёт разговор дальше.

Сергей вспомнил свои встречи с профессором. Даже в тех случаях, когда Островойтов не разделял оптимизма Стремнина относительно какого-нибудь нового предложения, беседы с ним оставляли в душе известное удовлетворение тем, что тебя не унизили поминутым хватанием трубки и всеми этими, в том числе и подобострастными, возгласами, малопонятными взрывами хохота, за которыми уже не оставалось никакой надежды на то, что руководитель сумеет вернуться к сути излагаемого тобою, и тогда наступает уныние, которое можно выразить лишь словами: «И за каким чёртом я сюда явился?.. Разве тут добьёшься поддержки в таком тонком деле, как творческая инициатива?!»

Сергей был однажды прямо покорён профессором, когда после обстоятельной беседы Пантелеймон Сократович решительно поддержал предложенный им новый метод стабилизации катапультного кресла и поручил ему как автору провести необходимые исследования в воздухе и выступить с аргументированной статьёй. Уж эта-то беседа запомнилась Сергею на всю жизнь! Он вышел тогда от шефа настолько окрылённым, что последующая деятельность ему представилась увлекательнейшим занятием. Да и как было не возгореться, когда профессор, вникнув скрупулёзно во все аспекты теоретических обоснований проекта, вызвал Стремнина на горячий спор, в котором молодому инженеру пришлось показать и свою творческую эрудицию, и авторскую убеждённость.

Но, увы, и другая беседа с профессором, состоявшаяся вскоре после успешного завершения порученной Островойтовым работы, запомнилась Сергею не меньше. Вышел он тогда от шефа в таком настроении, что в ясный день небо представилось с овчинку.

— Сергей Афанасьевич, — начал профессор совершенно лучезарно. — Я ознакомился с вашим отчётом и рефератом и рад поздравить вас с отлично выполненной работой… Просмотрев кинокадры, заснятые при экспериментах в воздухе, убедился, что предложенный вами метод стабилизации катапультных кресел дал отличные результаты, и нахожу его весьма перспективным для внедрения в промышленность. Сергей счастливо потупился.

— Надеюсь, вас порадует и следующее моё сообщение, — пыхнул сигаретой профессор. — Институт склонен выдвинуть эту работу на соискание Госпремии… Что вы на это скажете? — спросил Островойтов.

— Это очень высокая оценка моего труда. Я вам, Пантелеймон Сократович, весьма благодарен.

— Тем лучше! — оживился шеф как-то неестественно для себя. — Тогда позвольте вас спросить, как вы отнесётесь, если в качестве руководителя этой работы мы включим в список соискателей доктора Опойкова?

Эффект был равносилен удару бича над ухом. Сергей даже тряхнул головой. Некоторое время они молча глядели друг на друга. Потом Сергей пробормотал:

— Тогда почему бы и вам не быть руководителем в этой работе…