Собрание ранней прозы - Джойс Джеймс - Страница 87

– Нет-нет, – с живостью возразил мистер Фогарти, – тут вы, по-моему, ошибаетесь. По-моему, это было Lux in Tenebris, то есть Свет во Тьме.

– Ну да, – сказал Маккой, – служба Tenebrae[78].

– Позвольте мне заявить, – твердо промолвил мистер Каннингем, – что это было именно Люкс на Люкс. А у его предшественника, Пия IX, девиз был Крукс на Крукс, то есть Крест на Крест, чтобы показать различие между двумя понтификатами.

Заявление было принято, и мистер Каннингем продолжал:

– Папа Лев был, понимаете ли, великий ученый и поэт.

– Лицо у него волевое было, – вставил мистер Кернан.

– Да, – сказал мистер Каннингем, – и он писал стихи на латыни.

– В самом деле? – спросил мистер Фогарти.

Маккой с довольным видом прихлебнул виски и покивал головой в двойном смысле, говоря:

– Да-да, тут, скажу вам, без дураков.

– Мы, Том, этого не учили, – сказал мистер Пауэр, следуя поданному примеру, – когда ходили в школу на медные деньги.

– Немало добрых людей ходили в школу на медные деньги, таща с собой торф для печки, – назидательно произнес мистер Кернан. – Старая система лучше всего. Учили честно и по-простому, без этих нынешних фокусов…

– Что верно, то верно, – поддержал мистер Пауэр.

– Без казуистики, – сказал мистер Фогарти.

Он четко артикулировал слово и с достоинством отхлебнул.

– Помнится, я читал, – сказал мистер Каннингем, – что одно из стихотворений папы Льва было про изобретение фотографии – само собой, по-латыни.

– О фотографии! – изумился мистер Кернан.

– Вот именно, – подтвердил мистер Каннингем.

Он также прихлебнул виски.

– А что, – сказал Маккой, – разве фотография не чудо, если так вот задуматься?

– Конечно, – сказал мистер Пауэр, – великие умы, они способны видеть этакое.

– Как говорит поэт, – молвил мистер Фогарти, – «Великие умы недалеко от безумия».

Ум мистера Кернана, казалось, был в замешательстве. Его хозяин с усилием пытался припомнить позиции протестантской теологии по некоторым колючим вопросам. В конце концов он адресовался к мистеру Каннингему.

– А вот скажите-ка, Мартин, – попросил он. – Ведь некоторые папы – конечно, не теперешний наш и не предыдущий, а какие-то из пап в старину, – ведь они были… ну, знаете… не шибко на уровне, правда?

Настало молчание. Мистер Каннингем отвечал так:

– Ну да, верно, были кое-какие темные персонажи… Но вот удивительная вещь. Никто из них, будь то последний пьяница, будь то самый… самый отпетый разбойник, никто из них никогда не проповедовал ex cathedra ни единого слова ложного учения. Разве это не удивительно?

– Удивительно, – согласился мистер Кернан.

– Ибо папа, – пояснил мистер Фогарти, – когда он говорит ex cathedra, он непогрешим.

– Да, – сказал мистер Каннингем.

– Ага, я знаю про папскую непогрешимость. Помню, когда я был молодой… Или же это было про…?

Реплику прервал мистер Фогарти. Вооружившись бутылкой, он разлил компании еще по малой. Мистер Маккой, видя, что в бутылке недостает для полного круга, сказал, что у него еще остается; прочие, повинуясь настояниям, приняли. Тихая музыка виски, струящегося в стаканы, составила приятную интерлюдию.

– Так вы про что говорили, Том? – спросил Маккой.

– Папская непогрешимость, – сказал мистер Каннингем, – это величайший эпизод во всей истории Церкви.

– И как это произошло, Мартин? – спросил мистер Пауэр.

Мистер Каннингем поднял вверх два толстых пальца.

– В священной коллегии кардиналов, архиепископов и епископов были, понимаете, два человека, которые выступали против нее, а все остальные были за. Весь конклав был единодушен, за исключением только этих двух. Нет и нет! Они ни за что не соглашались!

– Ха! – произнес Маккой.

– Это были один немецкий кардинал по имени Доллинг… или Даулинг… как же его…

– Даулинг уж никак не немецкий, я вам ручаюсь, – сказал мистер Пауэр со смехом.

– Ну, словом, этот знаменитый немецкий кардинал, как бы его ни звали, был один из них, а второй – это был Джон Макхейл.

– Как? – вскричал мистер Кернан. – Джон Туамский?

– Вы уверены в этом? – спросил с сомнением мистер Фогарти. – Мне казалось, это был какой-то итальянец или американец.

– Этот человек был Джон Туамский, – повторил мистер Каннингем.

Он выпил, и все джентльмены последовали за ним. Он перешел к окончанию истории:

– Итак, все они были там, все кардиналы, архиепископы и епископы со всех уголков земли, и эти двое отбивались как черти до последнего, пока наконец сам папа не поднялся и не провозгласил непогрешимость догматов Церкви ex cathedra. И в эту минуту Джон Макхейл, который все так и спорил, и спорил против нее, тоже поднялся и вскричал зычным голосом, что есть мочи: Credo!

– Верую! – перевел мистер Фогарти.

– Credo! – повторил мистер Каннингем. – Это показывает его веру. В тот момент, когда заговорил папа, он подчинился.

– А как насчет Даулинга? – спросил Маккой.

– Немецкий кардинал не подчинился. Он покинул Церковь.

Под действием слов мистера Каннингема в сознании его слушателей возник величественный образ Церкви. Дрожь пробрала их, когда его глубокий голос с хрипотцой произнес слово веры и послушания. И когда в комнату, вытирая руки, вошла миссис Кернан, она оказалась в торжественно притихшем собрании. Не нарушая молчания, она облокотилась на спинку кровати.

– Я видел однажды Джона Макхейла, – сказал мистер Кернан, – и я этого не забуду по гроб жизни.

Он повернулся к жене за подтверждением.

– Я ведь тебе сколько раз рассказывал!

Миссис Кернан кивнула.

– Это было на открытии памятника сэру Джону Грею. Выступал Эдмонд Двайер Грей, без конца нес какой-то треп, и тут же был этот старикан, насупленный, брови седыми кустиками, и он из-под них все сверлил глазками того.

Мистер Кернан насупил брови и, нагнув голову словно разъяренный бык, уставился на жену.

– Господи! – воскликнул он, вернув лицу обычное выражение. – Я в жизни у человека не встречал таких глаз. Как будто это он говорит: Я тебя, субчика, насквозь вижу. Глаза как у ястреба.

– В роду у Греев одни никчемные людишки, – сказал мистер Пауэр.

Пауза возобновилась. Потом мистер Пауэр повернулся к миссис Кернан и сказал весело и решительно:

– Что ж, миссис Кернан, мы из вашего мужа сделаем доброго католика, живущего во благочестии и страхе Божьем.

Он обвел рукой всех собравшихся.

– Мы все тут вместе будем говеть и исповедаем грехи наши – и, видит Бог, в этом нам крайняя нужда.

– Я не возражаю, – сказал мистер Кернан с несколько деланою улыбкою.

Миссис Кернан подумала, что ей будет разумней не выказывать большой радости, и ответила так:

– Сочувствую бедному священнику, кто будет выслушивать твою историю.

У мистера Кернана изменилось выражение.

– Если ему не понравится, – сказал он с напором, – он может… идти гулять. Я ему просто расскажу мою грустную историю. Я не из самых худших…

Мистер Каннингем проворно вмешался.

– Мы все проклянем диавола, – сказал он, – все сообща, и не будем забывать про его козни и про его могущество.

– Изыди от меня, Сатана! – возгласил мистер Фогарти со смехом, глядя на всю компанию.

Мистер Пауэр ничего не сказал. Он ощущал, что его отстранили от руководства, но на лице его мелькало удовлетворенное выражение.

– Все, что мы должны будем сделать, – сказал мистер Каннингем, – это стать с зажженными свечами в руках и возобновить обеты, данные при крещении.

– Да, не забывай свечу, Том, – сказал Маккой, – что б ты ни делал.

– Что-что? – переспросил мистер Кернан. – И мне тоже свечу?

– Конечно, – подтвердил мистер Каннингем.

– Нет уж, черт побери, – произнес мистер Кернан с убеждением, – на это я не пойду. Я все сделаю как надо. Проделаю всю эту штуку с говением и с исповедью и… в общем, всю эту штуку. Но только… только никаких свечек! Нет, черт побери, свечки я исключаю!