Танец с огнем - Мурашова Екатерина Вадимовна - Страница 40

– Да, да. Конечно.

– Окончательная борьба с царизмом неизбежна. Именно теперь. Это понимают уже во всех слоях общества. Помните, у Бальмонта?

Так и будет. Я чувствую.

– Да, да, именно так.

Когда расставались, крепко пожали друг другу руки. Ладонь у Надежды была твердая, сильная и сухая.

– Январев, я очень, очень вам рада, – повторила она.

– Я тоже рад, – сказал он, на этот раз совершенно искренне.

Уже на улице он понял, что ничего не узнал о ней. Что она делала эти годы? Где она живет? Есть ли у нее семья?

Квартира, где собирались, была рядом с вокзалом. Январев пошел к себе пешком, с трудом вывернувшись из путаницы заплатанных извозчичьих армяков с жестяными номерами, дуг, расписанных цветами, пара бившего в лицо от задранных лошадиных морд, и голубей, серыми хлопьями опускавшихся на унавоженный снег.

Звон колоколов качал воздух. Городовые свистели сквозь заиндевевшие усы. Серые громады соборов были окутаны красноватым дымом. Старое золото Кремля круглилось в морозном тумане.

Январев встряхнулся, и снова почувствовал себя Аркадием Арабажиным, врачом, частью истории и частью своего народа. Девушка со свежим и честным именем Надежда говорила правду. Все было правильно. Сомнения отступили.

– Мы будем в основном жить в Петербурге. Вы не против, надеюсь? Москва пугает меня своей естественностью. Здесь надо строить деревянные дома – в них теплота и веселье. А эти каменные низко-сводчатые помещения слишком напоминают женское лоно. Вы не фраппированы? Надо привыкать, я неловок, но буду стараться. Маман говорила, вы современных взглядов, это славно устроилось. Петербург весь – извращен и развращен самим возникновением своим по прихоти одного человека, это дает возможность там дышать мыслящему существу, а не только есть и возрастать протоплазмой, как в Первопрестольной. Поэтому придумали свадьбу в русских костюмах. Я бы обошелся обыкновенным – фиолетовый редингот с шитыми золотом воротом и обшлагами и белые панталоны – вы знаете, я один из немногих счастливцев, которым идут панталоны – мой папа? наградил меня прямыми ногами, и это почти все достоинства, которые я сумел от него унаследовать… Но, разумеется, Париж, Италия, Лондон… Вам говорили – я учился в Оксфорде? Меня выгнали оттуда, потому что я привел в кампус медведя. Вы знаете, я очень люблю животных, просто не могу без них жить… В Петербурге я обязательно покажу вам свою коллекцию чучел, у них такие печальные глаза, чем-то похожи на ваши, но это, конечно, опять неловкость – ваши гораздо, гораздо красивее!

От стеснения и непривычности ситуации Сережа Бартенев делал больше обычного ляпов в своих речах и еще меньше обычного способен был сосредоточиться.

Ходили по дому. Камердинер Спиридон, забегая вперед, открывал двери и дверцы, раздвигал занавеси и драпри, поднимал тяжелые шторы.

– Смотрите, Юлия, вот здесь, в аметистовой столовой, эти горки с подсветкой – для коллекции архангельского фарфора, и синие стены одновременно гармонируют и не отвлекают взгляд. А вот здесь стиль ампир, и эта аркада, за которой зимний сад, вызывает чувство успокоения, правда? – и его еще усиливает шелк слоновой кости в обивке…

– Prachtig! Bemerkenswert! Ausgezeichnet! (великолепно, замечательно, превосходно – нем.) – Юлия всем восхищалась, вроде бы искренне, но почему-то по-немецки (Борис фон Райхерт считал немецкий своим родным языком и обучил ему дочь – Юлия свободно говорила, читала и писала по-немецки). Сережа и Ольга Андреевна немецкого почти не знали, и о содержании негромких Юлиных восклицаний могли только догадываться (что, впрочем, было несложно). Однажды Юлия вдруг перешла на русский и предложила Сереже изменить основной оттенок обивки стен в библиотеке с изумрудно-зеленого на цвета осеннего леса – они будут лучше гармонировать со шкафами из карельской березы и темно-зеленым обюссонским ковром на полу. Молодой князь подумал с полминуты и согласился. Ольга Андреевна удивленно подняла брови – в интерьерах, сочетании цветов, мебели и драпировках Сережа разбирался прекрасно, его вкусу и советам доверяли не только друзья-приятели, но и крестная – великая княгиня.

Ольга Андреевна и Лидия Федоровна ходили следом за молодыми людьми, являя собой фигуры почти комические – не то охраняли честь Юлии, не то следили, чтоб жених или невеста не сбежали от приготовленного для них жребия.

«Дочь Лидии Федоровны, по счастью, совершенно не похожа на мать, сдержана и спокойна на вид, но кто знает, о чем она сейчас думает? А мой Сережа? В любую минуту жди кульбита…»

Лидия Федоровна между тем оценивала внешний вид дочери – все вроде удалось, и выглядит Юлия моложе своих лет (хорошо, что у нее почти нет мимики, значит, и морщины не образуются!). Нынче на Юлии надеты разом все сохранившиеся у Лидии Федоровны драгоценности – кольцо, серьги с изумрудами и – кто бы знал, чего ей это стоило! – вырученное-таки из ломбарда любимое золотое сердечко-кулон. Ольга Андреевна не должна догадаться…

В бальной гостиной дамы присели на пуфы и согласно вытерли кружевными платками вспотевшие лбы.

Молодые люди стояли у окна – зеленоватая полутьма обширного зала составляла резкий контраст с лавиной яркого, весеннего уже света, заливавшего усыпанный снегом широкий двор.

– Кажется, что там, за окном – свобода, правда? – спросил Сережа.

– Иллюзия, – пожала плечами Юлия.

– Скорее всего, да. Княгиня Александра, родители, прочие – как взбесились: жениться, жениться, жениться… Через матушку и императрицу, дошло, представьте, до государя…

– И что же сказал государь? – с интересом спросила Юлия.

– Что ж может сказать наш государь? Он – семьянин изрядный, это всем известно. «Достойная семейная жизнь – есть главное счастие человеческой жизни…» У вас – тот же случай, как я понимаю…

Здесь Юлия проигнорировала вопрос и промолчала, так как любой ответ показался ей неуместным.

Ольга Андреевна и Сережа удалились переодеваться к обеду.

Вымотанная, красная и мокрая до нитки (ее мучили приливы) Лидия Федоровна расслабилась на кушетке и устало прикрыла глаза.

Юлия, как бы прогуливаясь, подошла к нужным дверям (с детства она отличалась очень острым слухом)…

Хихиканье, бормотание, потом звук мягкого удара (тряпкой или подушкой).

– Мерзавец!.. Я тебе покажу… Брось! Скажи лучше, как тебе понравилась моя невеста. Скоро она станет твоей хозяйкой…

– Пфу, хозяйка! Говорит по-басурмански, а кулон на шее – не ее.

– С чего ты взял?!

– Висит ниже, чем где бы она часто носила, трет шею, краснота там. Вид делает – во всем. И она, и мать ее. Замороженный павлин – вот кто невеста ваша…

– Что ты несешь, Спиря?! Какой еще павлин?

– Нешто не помните? Любовь Николаевна Кантакузина у купца его выпросила, вместо того, чтоб на жаркое пустить – да вот тут он как раз и ходил: точь в точь ваша суженая!

– Ах-ха-ха! Ну экий же ты все-таки мерзавец!.. А павлин действительно был забавен, надо будет при случае у Любочки поинтересоваться, что с ним стало, и… Да ты подашь мне штаны, в конце-то концов?! Матушка с невестой заждались…

Ольга Андреевна справилась с переодеванием раньше сына. К обеду ждали старого князя. Лидия Федоровна дремала чутко, как курица на насесте.