Дни барабанного боя - Шелби Филип - Страница 8

— Пишешь, что проводила Уэстборна в коттедж, — негромко произнес Джонсон. — Он спешил к своей любовнице, не хотел, чтобы ты входила, но ты вошла.

— Совершенно верно.

— Входили вы через заднюю дверь. — Джонсон бросил взгляд на рапорт. — Так. Ты осмотрела гостиную, затем спальню для гостей, ванную, чуланы в коридоре. Теперь ты идешь к спальне хозяина. Подходишь, видишь огонь в камине, стоящую близко к входу мебель, уголок кровати. Слышишь музыку, но не слышишь девушки.

— Да.

Джонсон подался вперед:

— Чего ты не успела дописать?

— Я не входила в спальню. — Собственный голос показался Холленд чужим. — Не обследовала ее. Там должны быть отдельная ванная, чуланы, возможно, даже альков или что-то вроде. Ничего этого я не видела.

Джонсон привалился к столу, потом откинулся назад:

— Почему?

— Уэстборн все твердил, какой неловкой может выйти сцена в спальне. Сказал, что с тех пор, как девушка приехала, в коттедж никто не входил и не выходил оттуда. Я подумала: перед тем как ее пустить, коттедж должны были обыскать. Уэстборн сказал о наружной охране...

— Все это не важно, — перебил Джонсон, голос его был мучительно тихим. Забота о неопытном агенте, попавшем в неприятное положение, исчезла, сменившись осознанием того, что этот агент допустил серьезную оплошность. — Даже если бы коттедж обыскивали каждый час, ты должна была обыскать его снова, прежде чем оставлять там Уэстборна.

— Знаю, — внятно ответила Холленд.

Она не хотела опускать голову под его пристальным взглядом, несмотря на стыд.

Джонсон постучал по ладони ластиком на конце карандаша. Когда он снова взял карандаш между пальцев, тот неожиданно переломился.

— Давай попробуем восстановить последовательность событий. Начни с того времени, как Лейн появляется здесь.

Холленд глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться.

— Девушка приезжает в половине шестого. Перед этим коттедж обыскивают. Между временем обыска и ее приездом пост находится в коттедже или рядом. Ее встречают и впускают, не обыскивая помещения снова.

Девушка остается внутри, никто не упоминает, чтобы она хоть раз вышла. Пост не сообщает, чтобы кто-то входил; вертолеты и проводники собак тоже. Совещание начинается здесь, в доме, и все по-прежнему считается безопасным. После совещания я сопровождаю Уэстборна в коттедж. Осматриваю все, кроме спальни хозяина.

— Рассказывай все до конца, — подбодрил ее Джонсон.

Она сделала глубокий вдох:

— В шесть или шесть пятнадцать темнеет. Убийца уже в утином домике — кто знает, как он пробрался в коттедж и долго ли там находился. Мы с Уэстборном входим туда в семнадцать минут первого. Через десять — двенадцать минут я ухожу. Это как минимум шестичасовой промежуток. Вскрытие покажет, когда скончалась девушка, но это мало что нам даст.

— Почему?

— Потому что мы не знаем, сразу убийца прикончил ее или какое-то время выжидал.

— С какой стати ему было выжидать?

— Понятия не имею.

— Похоже, все так, — сказал Джонсон. — Тем более, я знаю, что охрана иногда удалялась от коттеджа. Ты тоже должна это знать.

Холленд задумалась, но не смогла догадаться, что он имеет в виду.

— Перед самым началом совещания вы с Флемингом возвращались от коттеджа... — напомнил ей Джонсон.

— Он пустил по воде камешек. С той стороны откликнулись.

Джонсон кивнул.

— Они были не так уж далеко, но в это время киллер мог сделать свой ход. С замком на кухонной двери он заранее повозился, это было почти незаметно, но могло при проникновении внутрь сберечь ему пять — десять секунд.

Холленд поразилась. Стала припоминать, как вставила ключ, повернула дверную ручку. Не болталось ли что-нибудь? Не заедало?

— Забудь о замке, — сказал Джонсон. — Убийца уже внутри.

— Я тоже, — негромко произнесла Холленд. — Уэстборн донимает меня, но я все равно проверяю комнаты. Когда подхожу к спальне, там вроде бы все в порядке. Играет музыка. Доносится аромат духов. Я не ощущаю запаха крови, значит, убийца еще не искромсал девушку. Два шага, и я бы его увидела...

— А он тебя. И убил бы, — договорил Джонсон. — Вместе с Уэстборном. Убийца наверняка имел при себе пистолет с глушителем. Он не рискнул бы идти на дело с одним ножом. Сперва застрелил бы тебя, пока ты не успела выхватить оружие, потом сенатора. Твоя смерть означала бы, что на свое дело у него останется гораздо меньше сорока трех минут. Флеминг ждал бы тебя в доме минут через десять, от силы через пятнадцать.

— Сигнализатор тревоги, — неторопливо произнесла Холленд. — Когда я обнаружила Лейн, ее пальцы лежали на кнопке. — Подняла взгляд на Джонсона. — Судя по ее виду, она не могла быть живой.

Джонсон состроил гримасу:

— Этот парень очень умен, на какой-то извращенный манер. Помнишь, под нее были подложены подушки?

Холленд кивнула.

— Мы думаем, он подложил их специально, чтобы приподнять тело, и положил руку на сигнализатор. Потом искромсал девушку. Подушки, пропитываясь кровью, оседали, и Лейн опускалась. В конце концов веса руки оказалось достаточно, чтобы вдавить кнопку сигнала. — Помолчав, он добавил: — Это был его сигнал побудки для нас.

Холленд заставила себя глубоко вдохнуть. То, что описывал Джонсон, было бесчеловечно.

— Откуда убийца мог знать, когда подушки осядут?

— Надо полагать, он не впервые использует этот метод. Во всяком случае, минута-другая не имели для него значения.

Джонсон помолчал.

— Президент получит предварительный рапорт Смита за утренним кофе. Это скверно. А то, что последует за этим, будет еще хуже. — Он помолчал. — Поезжай домой, отдохни и к четырем часам будь у директора.

В лице его проглядывало что-то похожее на жалость.

Полиция штата оттесняла машины журналистов, забившие дорогу перед воротами. Холленд затормозила, чтобы дать возможность полицейскому убрать барьер, затем стрелой пронеслась мимо ринувшихся к «хонде», сверкая фотовспышками, репортеров. На шоссе она въехала как раз в утренний час пик.

Ее джорджтаунский дом когда-то не уступал изяществом окружающим. Теперь кирпичный фасад нуждался в чистке струей песка, новых ставнях, а изгородь — в окраске. Родной дом, единственное, что осталось ей от отца с матерью, ее последняя отрада.

В доме от холода все тело Холленд покрылось гусиной кожей. Но она не стала включать отопление и, сбрасывая на ходу одежду, пошла в ванную. До отказа отвернула вентиль душа и, закрыв глаза, встала под струи горячей воды. На несколько блаженных минут забыла обо всем, кроме тепла и душистого запаха мыла. Потом, когда потянулась за полотенцем, ее мучительно поразило яркое воспоминание.

Содрогаясь от рыданий, Холленд нащупывала вентили, слезы на лице мешались с водой...

Замечательный весенний день в Париже. Тринадцатилетняя, впервые попавшая за границу, она выходила из машины у собора Парижской Богоматери. Человек впереди нее сделал несколько шагов, с улыбкой повернулся и протянул ей руку. Тут его настигла первая пуля. Вторая — когда он падал, обливая кровью Холленд в новом платье, которое купил ей...

То был ее отец, сенатор Роберт Бомонт.

Холленд скорчилась в углу душевой кабины, струи воды барабанили по ее склоненной голове. Подобие покоя, все, чего она с трудом достигла за много лет, являлось хрупким, бесценным сокровищем в толстой раковине сознания, что тогда, в Париже, она ничего не могла поделать. А теперь в мгновение ока она вновь оказалась на той самой холодной, каменистой дороге, усеянной болью, сомнениями, догадками. Сможет ли найти силы вновь идти по ней?