Зимняя сказка - Шекспир Уильям - Страница 5

Нас тридцать миль прогонишь поцелуем, —

А шпорой — еле сдвинешь. — Ну открой же:

Второй мой подвиг — то, что он остался,

А первый — что? Когда он совершен?

Скорей, иль я сгорю от любопытства!

Ты совершила первый раз добро,

Когда меня, три месяца промучив,

Любимым назвала и протянула

Мне руку белоснежную, воскликнув:

«Твоя навеки!»

Лучше не сказать!

Итак, два славных подвига — и первый

Мне дал навеки мужа-короля,

Второй, на время, друга.

(Протягивает руку Поликсену.)

(в сторону)

Слишком пылко!

От пылкой дружбы — шаг до пылкой страсти.

Как бьется сердце… Сердце так и пляшет…

Но не от счастья, не от счастья, нет…

Иль то игра, возникшая случайно

От доброты, сердечности, радушья?

Опасная, однако же, игра!

Иль я воображением обманут?

Нет, эти взгляды, и касанья рук,

И эти пальцы, вложенные в пальцы,

Ответные улыбки, этот вздох,

Подобный стону раненого зверя, —

Такой игры мое не терпит сердце,

Не скроют брови ярости моей. —

Мамиллий, ты мне сын?

Да, государь.

Ты — мой, пострел. Но чем ты нос испачкал?

Все говорят, твой нос похож на мой.

Фу, капитан, не надо быть грязнулей,

Старайтесь чистым быть, мой капитан.

Рогатый скот — быки, телята — чисты!

Ну, мой теленок! Что ж, ты мой теленок?

Да, если вам угодно, государь.

Чтоб видно было сходство между нами,

Ты должен стать рогатым. А болтают,

Что мы с тобою, мой теленок, схожи,

Как два яйца. Так бабы говорят.

Им врать легко, но, будь они фальшивей

Воды и ветра, крашеных волос,

Костей игральных под руками плута,

Который хочет загрести чужое, —

Все ж это правда: мальчик схож со мной.

Ну, подойди, мой паж, и посмотри

В мои глаза глазами голубыми.

Мой милый мальчик! Сын мой! Кровь моя! —

Могла ль она? Могла ли эта самка?..

О ревность, как впиваешься ты в сердце!

Немыслимое делаешь возможным

И явью — сон. Откуда власть твоя?

Мелькнувший призрак одеваешь плотью —

И человек погублен. И ничто,

Преобразившись в нечто, существует,

И мозг отравлен, ум ожесточен.

О чем король задумался?

Что с ним?

Он озабочен.

Государь, в чем дело?

Что с вами, брат мой?

Вы глядите хмуро,

Как будто рассердились, мой супруг.

Нет, нет, ну что вы! Иногда природа,

Пресытясь видом нежности сердечной,

Себе забаву новую находит

В жестокосердье. Я глядел на сына

И мысленно переносился в детство,

Тому назад на года двадцать три,

В те дни, когда ходил я без штанов,

В темно-зеленом бархатном камзоле,

За поясом серебряный кинжальчик

В наморднике, чтоб укусить не мог, —

Игрушка также может стать опасной!

И думалось; я, верно, был в ту пору

Похож на это зернышко, жучка,

На этого пострела. —

(Мамиллию.)

Честный друг мой!

Когда ты станешь сильным и большим,

Как отвечать ты будешь на обиду?

Я буду драться, государь.

Вот как!

Счастлив твой жребий! — Мой бесценный брат,

Вам так же дорог юный ваш наследник,

Как нам — наш сын?

Когда я дома, брат мой,

Он для меня все в мире: и забота,

И радость, и печаль, и утешенье,

Мой друг, мой враг, солдат мой и вельможа,

С ним летний день короче зимних дней.

Он все, чем нас обворожает детство,

Мой избавитель от тяжелых дум.

Таков и мой высокочтимый рыцарь.

Мы, понимая важность ваших дел,

С ним удалимся, чтоб не стать помехой. —

Ты, Гермиона, из любви ко мне,

Всем удовольствуй дорогого гостя.

Пусть лучшее — чего дороже нет —

В Сицилии мой брат получит даром.

Ведь после вас двоих — тебя да сына —

Он мне дороже всех…

Мы в сад пойдем. Вы к нам придете? Ждать вас?

Вы можете идти куда угодно,

Я вас найду везде, хоть под землей.

(В сторону.)

Ловец хитер, и пташкам невдомек,

Что он для них уже раскинул сети.

Добро, добро!

(Наблюдая за Поликсеном и Гермионой.)

Ишь как она к нему

Свой птичий нос и губы протянула,

Чтоб дерзкой откровенностью кокетства

Сбить мужа с толку.

Поликсен , Гермиона и свита уходят.

Наконец ушли…

Рога, рога! громадные рога!

Играй, мой сын, — и мать твоя играет,

И я играю, но такую роль,

Которая сведет меня в могилу.

Свистки мне будут звоном погребальным.

Играй, играй! Иль твой отец рогат,

Иль дьявол сам его толкает в пропасть.

О, разве я один? Да в этот миг

На белом свете не один счастливец

Дражайшую супругу обнимает,

Не помышляя, что она недавно

Другому отдавалась, что сосед

Шмыгнул к жене, как только муж за двери,

И досыта удил в чужом пруду.

Хоть в этом утешение: у многих

Ворота настежь, как ни запирай,

И если б всех распутство жен смущало,

Так каждый третий в петлю бы полез.

Лекарства нет! Какая-то звезда

Все развращает, сводничает всюду

И отравляет воздух — ей подвластны

И юг и север, запад и восток.2

Один лишь вывод — чрево не закроешь:

И впустит в дверь и выпустит врага

Со всем добром. И тысячи мужей

Больны, как я, но этого не знают. —