Кориолан - Шекспир Уильям - Страница 32

А все ж — назад! И с именем таким

Тебе здесь ходу нет.

Послушай, малый,

Твой вождь меня любил. Я был той книгой,

Где летопись велась его деяньям.

Читали в ней сограждане о славе

Его бессмертной, хоть отчасти мною

Преувеличенной, затем что я

Друзьям (а он меж ними первым был)

Воздать по правде должное старался,

Но слишком уносился вдаль порой,

Как шар, который пущен по дорожке

С обманчивым наклоном и длиною,

И уснащал хвалу крупицей лжи.

Поэтому дай мне пройти, приятель.

Честное слово, налги ты ему в похвалу столько же, сколько слов в свою собственную честь наговорил, я и тогда не пропустил бы тебя. Нет, даже если бы ложь, как целомудрие, считалась добродетелью. Поэтому — назад!

Да пойми ты, приятель: меня зовут Менений, и я всегда был сторонником твоего вождя.

Вернее, лжецом, который, как ты сам уверяешь, вечно про него небылицы сочинял. Зато я обязан резать правду, раз уж состою у него на службе. Поэтому заявляю тебе: не пропущу. Назад!

Ты мне хоть скажи, обедал он или не обедал. Пока он не пообедал, я лучше с ним говорить не буду.

Ты — римлянин, не так ли?

Да, как и твой вождь.

Значит, ты должен был бы ненавидеть Рим, как и он. На что ты надеешься? Вы сначала вытолкали за ворота лучшего вашего защитника, отдали врагу свой собственный щит, чтоб угодить бессмысленной черни, а теперь думаете, что хныканье ваших старух, сложенные руки ваших дочерей да плаксивые мольбы выживших из ума старикашек, вроде тебя, спасут вас от его мести. Уж не собрался ли ты своим немощным дыханием задуть огонь, который вот-вот охватит ваш город? Не тут-то было! Поэтому — назад! Вернись в Рим, пусть там к казни готовятся. Вы все осуждены. Наш вождь поклялся, что пощады никому не будет.

Ты полегче! Если бы твой начальник знал, что я здесь, он бы меня принял с уважением.

Поди ты. Мой начальник тебя и знать не знает.

Да я говорю не о твоем центурионе, а о самом вашем полководце.

А ему-то что за дело до тебя? Назад! Кому я говорю? Уйди, не то я из тебя последние полпинты крови выпущу. Назад!

Но послушай, приятель, послушай…

Входят Кориолан и Авфидий.

Что тут происходит?

(первому часовому)

Ну, приятель, я сейчас за тебя замолвлю словечко! Ты еще увидишь, как меня здесь уважают. Знай, что какому-то паршивому часовому никогда не удастся отогнать меня от Кориолана: он же мне все равно что сын. Вот послушай, как мы с ним поговорим, и сообрази, что не миновать тебе повешения или иной казни, которая для зрителей будет попродолжительнее, а для тебя самого потяжелее. Ну смотри же: сейчас ты от страха в обморок свалишься. (Кориолану.) Пусть ежечасно совет всемогущих богов печется о твоем благоденствии и пусть они любят тебя так же крепко, как твой старый отец Менений. Сын мой, сын мой! Ты готовишь для нас пожар, но влага вот этих глаз потушит его. Римляне долго не могли упросить меня пойти к тебе, но я знал, что я один способен тронуть твое сердце, и, наконец, их вздохи выдули меня за ворота города. Взгляни, я, я заклинаю тебя — прости Рим и твоих соотечественников, с мольбою взывающих к тебе. Да растворят благие боги твой гнев в наших слезах и выплеснут его остатки на вот этого бездельника, на этого чурбана, который преградил мне дорогу к тебе.

Уйди!

Как! Уйди?

Мать, сын, жена — я больше их не знаю.

Мои дела другим отныне служат.

За много месть, а право на пощаду —

За вольсками. Скорей я отравлю

Забвением былую нашу дружбу,

Чем милосердьем покажу, как прочно

Мы ею были связаны! Уйди!

Мой слух для ваших просьб надежней замкнут,

Чем от моих солдат ворота ваши.

Но так как ты был дорог мне когда-то,

Возьми бумагу эту. Для тебя

Я написал ее и собирался

Тебе отправить.

(Дает ему бумагу.)

А теперь, Менений,

Уйди, не тратя слов. — Авфидий, в Риме

Он мною был любим, однако видишь…

Да, неизменен ты во всем.

Кориолан и Авфидий уходят.

Ну, достойный муж, так, значит, твое имя Менений?

Скажите, каким оно оказалось всесильным! Дорогу домой сам найдешь?

И влетело же нам за то, что мы такую высокую особу не пропустили!

Что-то не вижу я, чтобы мне от страха в обморок свалиться пришлось.

Нет мне дела ни до вашего вождя, ни до всего света. А уж о таких ничтожествах, как вы, мне и думать не стоит. Кто сам на себя решил руки наложить, тот убийц не испугается. Пусть ваш вождь творит свое черное дело. Вы же оставайтесь такими, какие вы есть, чтобы ваше убожество возрастало с годами. Скажу вам то же, что вы мне говорили: «Прочь с глаз моих!» (Уходит.)

А ведь правду сказать — человек-то он достойный!

Нет, достойный человек — это наш вождь: он вроде скалы или дуба — его никакой ветер не свалит.

Уходят.