Love etc - Барнс Джулиан Патрик - Страница 38

Разве не ужасный поступок? Я не хочу никого оправдывать. Но самое страшное, что в чем-то и вполне логичный. Конечно, это ужасная логика.

Оливер: Хлыст ДНК. Должен признать, я вполне доволен этим. Пришло на ум. Мужчины (а так же и женщины). Существа, не имеющие разумного основания для существования. В былые времена, во времена мифов и героев, придумывали себе основания. Когда мир был достаточно велик для трагедии. А сейчас? Сейчас мы просто бегаем по опилкам манежа на цыпочках, подгоняемые хлыстом ДНК. Что есть человеческая трагедия для сегодняшнего выродившегося люда? Вести себя так, словно мы обладаем свободой воли, зная при этом, что ее у нас нет.

17. Немного перца

Анонимно: Тому, кого это касается, налоговый отдел 16-го района.

Этим письмом сообщаю вам о том, что Оливер Рассел, из дома номер 38 по Роуд Дунстан, 16-го района избегает уплаты налогов. Он работает в компании Лавка Зеленщика (главный офис на Риал Роуд, 17) в качестве водителя микроавтобуса и получает зарплату наличными непосредственно от главы компании Мистера Стюарта Хьюза. Фактически Рассел и Мистер Хьюз являются старыми друзьями. Мы имеем основания полагать, что Мистер Рассел недавно получил 150 фунтов наличными от Мистера Хьюза. Мы также имеем основания полагать, что Рассел занимается распространением пиратской видеопродукции, а также распространяет рекламные проспекты индийских ресторанов и другие товары. Вы понимаете, что в сложившихся обстоятельствах я могу подписаться лишь как –

Заинтересованный Представитель Общественности.

Оливер: Доктор Робб очень мила, не правда ли? Если «очень мила» хоть что-то меняет.

Она слушает, хотя мне и не хочется много говорить.

Она говорит, что уверенность в том, что лучше уже никогда не станет – составляющая часть депрессии. Я говорю, что уверенность в том, что лучше уже никогда не станет – вполне нормальное и естественное следствие того, что лучше не становится.

Она спрашивает меня о потере либидо и я стараюсь отвечать галантно.

Нет, я стараюсь ей угодить. Я отвечаю «да» на все ее вопросы. Плохой сон? Да. Рано просыпаетесь? Да. Нету интереса к жизни? Да. Рассеянность? Да. Утрата либидо? Смотри выше. Плохой аппетит? Да. Слезливость? Да.

Она спрашивает, много ли я пью. Не достаточно, чтобы поднять настроение, отвечаю я. Мы говорим о том, о сем. Похоже алкоголь является депрессантом. Но она считает, что я пью недостаточно много, чтобы это было причиной в моем случае. Разве это не угнетает?

Она говорит, что солнечный свет помогает преодолеть депрессию. Я говорю – а жизнь понятие противоположное смерти.

Я понимаю, что я вынуждаю ее говорить как какой-нибудь узколобый бюрократ. Это не входит в мои намерения. Она хороший и располагающий к себе представитель тех, кто гадает на кофейной гуще. На самом деле, если бы не утрата либидо…

Она спрашивает меня о смерти матери. Ну что я могу ответить? В то время мне было шесть. Она умерла, а потом мой отец начал вымещать на мне то, что она умерла. Избивал меня и все такое. Потому что я напоминал ему мою мать.

Да, я могу сплести обычные виньетки далекой страны детства – То, как она целовала меня перед сном, То, как она ерошила мои волосы, Вечернее купание у нас дома, – но какие из них действительно мои, а какие я стянул из циклопедии фальшивых воспоминаний в настоящий момент я не в силах распознать.

Доктор Робб спрашивает меня как она умерла. Я отвечаю, что в больнице. Нет, я ее не видел. Неделю она отводила меня в школу каждое утро и забирала меня из школы, а на следующей неделе ее опустили в землю. Нет, я не видел ее в больнице. Нет, я не видел ее убранной в последний путь, Еще более прекрасной в смерти, чем при жизни.

Я всегда думал, что она умерла от сердечного приступа, от чего-то взрослого и загадочного. Я задавался вопросом «почему» и «зачем» чаще чем «как». А когда, уже позже, я спрашивал о подробностях, мой рыбообразный отец начинал просто подвывать старой песне горя и одиночества. «Она умерла, Оливер», – вот все, что говорил этот старый ублюдок, – «и лучшая часть меня умерла вместе с ней». В этом он был совершенно прав.

Доктор Робб спросила меня, самым деликатным и участливым образом, не будет ли это совершенно невероятной гипотезой, полагать, что моя давно почившая мать наложила на себя руки.

Тучи и правда сгущаются, вам так не кажется?

Софи: Как только я оказалась со Стюартом один на один, я осуществила свой план. Я спросила могу ли я поговорить с ним. Обычно я так не говорю и это заставило его прислушаться.

Я сказала: «Если с папой что-нибудь случится…»

Он перебил: «С ним ничего не случится».

Я сказала: «Я знаю, я еще маленькая. Но если с папой что-нибудь случится…»

«То что?»

«Ты будешь моим папой?»

Я внимательно следила за ним пока он думал над моими словами. Он не смотрел на меня, поэтому он не видел, что я внимательно за ним наблюдаю. В конце концов он повернулся ко мне, обнял меня и сказал: «Конечно, Софи. Я буду твоим папой».

Теперь мне все совершенно ясно. Стюарт не знает, что он мой отец, потому что мама никогда не говорила ему об этом. Мама не признается в этом ни ему, ни мне. Папа всегда относился ко мне как к своей дочери, но должно быть он что-то подозревает, ведь так? Поэтому он и ходит как не от мира сего.

Получается во всем виновата я.

Стюарт: «А это что за чертовщина?»

Оливер был взвинчен больше чем когда-либо за последнее время. Он махал у меня перед носом письмом так, что было совершенно невозможно рассмотреть, что это такое. Немного погодя он успокоился, или, что более вероятно, устал. Я взглянул на бумагу.

«Это из налоговой инспекции», – сказал я. «Они интересуются, нет ли у тебя каких-то дополнительных источников дохода кроме того, что ты получаешь в Лавке Зеленщика, и еще – не подрабатывал ли ты где-то до того как устроился на работу, в то время, когда тебе выплачивалось пособие по безработице».

«Да черт побери я умею читать», сказал он. «Может ты помнишь, что я переводил Петрарку в то время, пока ты все еще водил обгрызанным пальцем по странице, разбирая сенсационные банальности своего ежедневного гороскопа».

Ну хватит, – подумал я. «Оливер, ты же не уклонялся от уплаты налога? Ты должен понимать, что игра не стоит свеч».

«Ах ты проклятый Иуда». Он уставился на меня, небритый, с красными глазами, так что выглядел он, честно говоря, не очень хорошо. «Это ты донес на меня».

Это было уже слишком. «Иуда донес на Христа», – заметил я.

«Ну и?»

«Ну и?» – я немного подумал, или сделал вид, что думаю. «Может ты и прав. Кто-то на тебя донес. Теперь давай рассуждать трезво. Как ты думаешь, что у них есть на тебя?»

Он заверил меня, что не подрабатывал где-нибудь еще в то время, пока работал на Лавку Зеленщика, потому что, как он сказал, работая у нас, к вечеру чувствуешь себя выжатым как лимон. Но это правда, что раньше он брался за мелкую незадекларированную работу, одновременно получая пособие по безработице: а именно распространял рекламные проспекты и работал на некого таинственного мистера Бига, доставляя на дом видеокассеты.

«Так или иначе, но я тебе об этом уже рассказывал».

«Правда? Не припомню».

«Готов поклясться, что так». Потом он сел и как-то сразу обмяк. «Боже мой, я уже не могу припомнить, что и кому я рассказывал».

Ну, в былые времена это его не волновало. Он всегда был рад рассказывать одну и ту же историю снова и снова. «Давай попробуем спокойно во всем разобраться». «В налоговой инспекции что-то есть на тебя. Но отдать им должное, – на этих словах Оливер застонал, – они заинтересованы лишь в том, чтобы собрать неуплаченные налоги. Их не интересует криминальная сторона дела».

«Просто прекрасно».

«Думаю тебе следует больше беспокоиться о пособии. Если они захотят, то они могут прижать тебя как следует. Хотел бы я знать, слышал ли тот, кто донес на тебя, о горячей линии комитета по выплате пособий. Это было бы скверно».