Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Наваждение (СИ) - Мурашова Екатерина Вадимовна - Страница 66


66
Изменить размер шрифта:

– Но ведь тогда любовь Оли Камышевой, Матрены Агафоновой и Ипполита Коронина к народу – подлинная любовь, – неожиданно вступил в разговор Петр Николаевич. – Значит, за ними… Значит, с ними… Бог?! Это, мягко скажем, неожиданный поворот. Хотя и логически непротиворечивый. Но, коли так… что же тогда будет?

– Что-нибудь да будет, – честно подумав, пожала плечами Софи. – Потому что никогда не бывает так, чтобы ничего не было. Увидим. Что мы-то тут можем сделать?… А вот Элен… Где Элен?!

Петя огляделся вслед за женой. Элен Головниной в комнате не было.

– Теперь, когда я столь решительным образом призналась вам в своих чувствах, попирая всякие границы приличий, я, должно быть, должна вам представить и доказательства…

– Доказательства чего? Какие? – спросил вконец растерявшийся Измайлов, вглядываясь в бледное лицо Элен. – А… Вы мне подарить что-нибудь на память хотите? – попытался догадаться он. – Что ж, извольте, я рад буду и отпираться не стану. Только уж какую-нибудь совсем безделку, иначе неловко, да и отдариться мне теперь нечем…

– Я готова теперь же дать вам любые доказательства означенных чувств, – мертвым голосом повторила Элен.

Измайлов стоял у окна. Элен, притиснув сжатые кулаки к груди, замерла ровно посреди его стерильного жилища. Поняв, наконец, смысл последних слов женщины, инженер часто-часто заморгал и машинально отрицательно помотал головой.

– Я… не привлекаю вас? Я ошиблась? – немедленно спросила Элен и в голосе ее слышалось что-то похожее на облегчение.

– Вы – это все, о чем я только мечтать мог когда-либо… – медленно, подбирая слова, произнес Измайлов. – В первый же раз, когда я только вас тут, с Софьей Павловной увидел… Я, атеист, вдруг подумал внезапно: неправда все, есть Бог на свете, коли он вас создал. Потому что никому другому не под силу… И ведь вы могли же мимо пройти, если бы Софье Павловне по-другому в голову взбрело… Теперь холодный ужас, как подумаю, что мог бы вас и не увидеть никогда, остаток дней прожить и не насладиться… Тем, что еще, оказывается, живу, что могу чувствовать такое. Я ведь до той минуты полагал, что уж решительно невозможно… Потом я с вами говорил, смотрел на вас, даже танцевал один раз тем вечером, на приеме у госпожи Безбородко. Я плохо танцую, но вы вид сделали, что не замечаете… Каждый миг у меня перед глазами, когда захочу, могу вызвать, как волшебную картину. Вы – совершенство…

– Не говорите так, мне неловко, – попросила Элен. – Мне никто такого не говорил. Софи в юности пыталась меня научить, но я… мне убежать хочется, когда меня хвалят…

– Я не хвалю вас, я восхищаюсь вами как мужчина.

– Все равно… Но раз так, то, значит… – Элен опустила взгляд и вдруг покрылась красными пятнами.

– Елена Николаевна… – Измайлов решительно приблизился к Элен и, склонившись, дотронулся губами до ее запястья.

– Элен, пожалуйста… – прошептала женщина, вздрогнув, как будто ее руки коснулось каленое железо. – Меня все близкие так называют…

– Хорошо, Элен… Можете уничтожить меня немедленно, но я никогда не позволил бы себе воспользоваться вашей теперешней слабостью…

– Никогда? – голос Элен жалобно дрогнул.

– Теперь, когда благодаря вашему мужеству мы осведомлены о чувствах, которые испытываем друг к другу, нам, наверное, придется принимать какие-то решения. Но… мы не будем принимать их немедленно. Выскажусь определенно: я слишком уважаю вас и упомянутые чувства, чтобы, воспользовавшись моментом, уложить вас теперь же в свою постель.

– Правда? А я о вас иначе и думать не могла! – пылко воскликнула Элен и, вдруг покачнувшись, уткнулась лицом в грудь Измайлову. Запах ее духов напоминал о расцветающей весной березе. – Это Софи меня к вам послала, и я решила, что передовая женщина после того должна…

«Опять эта треклятая Софи, и никуда от нее не деться! – прошептал инженер, сжимая кулаки и вонзая ногти в ладони. – Господи, помоги мне!»

Сразу после того, как, накинув шинель, проводил Элен, Измайлов проклял себя за то, что отпустил ее. И тут же, следом, представил, как любит ее прямо вот здесь, на узкой, сиротского вида кровати, покрытой бежевым пикейным одеялом. Ритмично подпрыгивая и отчего-то не сняв носки. Зарычал от ярости и презрения к себе.

Теперь следует что-то решать, – так он сказал ей, и она ему поверила. Но решать-то, собственно, нечего. Святейший синод никогда не даст развода Головниным, у них ведь идеальная, по общему мнению, семья. Опозорить Элен (!), чтобы Василий мог сам подать прошение о разводе? Немыслимо, легче сразу умереть! Вызвать Головнина на дуэль и убить его? Но Измайлов не дворянин, не умеет стрелять, и к тому же Элен никогда даже не приблизится к убийце мужа. Да и что он может предложить ей? Они не ровня во всем. К тому же у Головниных почти взрослые дети, два мальчика, Элен много рассказывала ему о них на вечере у Софи…

Желание возникло настолько глупое и парадоксальное, что, несмотря ни на какие обстоятельства, искривило губы инженера в горькой улыбке: найти и придушить своими руками Софи Домогатскую…

«Апреля 15 числа, 1899 г. от Р. Х., С-Петербург

Приветствую тебя, милая Вера!

Как ни печальны обстоятельства, но все ж таки я рада, что скоро, пожалуй, увижу тебя. Любопытство не порок ли? Но, признаюсь, жутко любопытно взглянуть, как из моей бывшей горничной получилась сибирская промышленница. Знай сразу, что удивления моего в этом никакого нет: твой необыкновенный ум и способности я недооценивала только уж в совсем юных годах, а после – разобралась во всем. Ты одна – лучшая иллюстрация к возможностям «простого» народа, чем все теории господ революционеров.

Видимо, придется-таки мне ехать выручать братца. Подробности открытой почтой писать не могу, расскажу на месте.

Да беда, как известно, не приходит одна. Ко всему прочему, пропала моя младшая сестра, Ирен. Как ты ее, может, помнишь, она с самых детских лет была замкнута и тонко эмоциональна, жила в своем мире, мы и после не стали близки, и потому предсказать ее поступки и пройти вслед – ни у кого возможности нету. Сама ее жизнь в последнее время оказалась весьма запутанной, и с этим тоже надо как-то разобраться. Попытаюсь сделать все до отъезда, но это уж как Бог пошлет. В самом крайнем случае, оставлю поиски и расследование на Петра Николаевича.

Ты спрашивала про него. Что ж сказать?

Пьер по-прежнему мил и приятен для глаза, как слой свежей штукатурки. Я не могу понять его исканий, да, сказать по чести, не особенно и стараюсь. Довольно того, что он давно и навсегда простил мою тупость в этом вопросе. Иногда его, как я называю, заносит. Тогда он тушит все лампы, зажигает свечу и пишет белыми чернилами на черной бумаге. В последней книге его стихов есть отсыл к пустой странице. Под звездочкой написано что-то вроде: «Эта истина раскрывается подробно там-то». Читатель листает сборник и под указанным номером натыкается на девственно белый лист. Некоторое время таращится на него с недоумением, потом замечает внизу сноску на такую-то страницу комментария. Отправляется туда и обнаруживает следующую сентенцию: «в этом месте Читателю следует поблагодарить Автора за кратковременное молчание, которого так мало в нашем суетливом мире, и за внеплановую встречу с самим собой».

Ты в стихах разбираешься как бы не лучше меня, потому вот тебе образец из тех, что мне, пожалуй, и нравятся:

«Я помню? Стылый серый зал,
И блик лица в тени колонны,
И как я замер изумленно…
Я помню – стылый серый зал,
Что щедр Всевышний ко влюбленным
Подумал я, но не сказал…
Я помню стылый серый зал
И блик лица в тени колонны.»

И вот еще:

«Признайтесь, жить Вам легче иль трудней
Теперь, когда Вам ведомо: есть кто-то,
Кто думает о Вас – среди работы,
Среди любых забот бегущих дней,
Кто в мыслях не обидит и оплошкой?
Признайтесь: жить Вам легче иль трудней,
Коль изо всех пленительных огней
Вы для него – единый свет в окошке?
Когда Вам с каждым месяцем видней,
Сколь постоянно, ровно это пламя,
Признайтесь, жить Вам легче иль трудней –
Любимой и мучительно желанной?
Коль в мире Вы всех ближе и родней,
Кумир, богиня, муза для поэта –
Теперь, когда Вам ведомо все это,
Признайтесь: жить Вам легче иль трудней?»
(стихи А.Балабухи)
Суди теперь сама, коли пожелаешь…
А я вот доселе твой стих помню и люблю.
“На заборе сидит кот,
Сзади дома огород,
В речке плавает рыбак,
А на улице – кабак”.

Впрочем, стихов, мне кажется, уж довольно.

Касательно же того, о чем ты меня просила разузнать. Не сказать, чтоб я сильно в сем преуспела, но все равно напишу, а ты уж сама судить станешь: то иль не то, пригодится иль не пригодится?

Новый император раздает сибирские концессии придворным, надеясь, видимо, обеспечить если не верность, то хоть лояльность их и их потомства в нынешние, чем-то определенно чреватые времена. Придворные, понятно, в горной промышленности ни в ухо, ни в рыло. Однако, в концессионном договоре есть специальный пункт (вот это я доподлинно узнала), который позволяет отдавать полученные земли в аренду и т. д. Вот на этом, конечно, все эти князья и тайные советники и стремятся заработать. Волею судеб знаю по крайней мере один достоверный случай, когда ищут на этот вот перекуп деньги среди наших, петербургских купцов и промышленников. Задача не из легких. Легко же вообразить участие иностранцев и их капитала. Может быть, с этим связано и то, что прямо вот сейчас разрешили беспошлинно ввозить оборудование для горной промышленности. Непротиворечиво: чужеземцы вложат капитал и свои, более прогрессивные машины с собой привезут.

Так что решай с англичанами сама. Все вроде бы на первый взгляд связывается неплохо. Но… присмотрись к ним повнимательнее. Они – в ваших краях, как я понимаю, пионеры. А так уж на Руси повелось: впереди любого дела идут спекулянты. А потом уж все остальное. Как бы и они… Особенно внимательно присмотрись к тому, который по-русски говорит. Вполне может быть, что он-то и есть самый жук, и в подходящий момент оставит с носом и тебя, и других англичан, которые без него, как я понимаю, в Сибири весьма беспомощны.

Вот тебе еще один совет, которого пояснять не буду, так как сама все знаешь. Ты писала, что Машенька Гордеева с англичанами тоже во время их визита как-то сносилась. Так вот, выясни, если сумеешь, как ко всему этому относится не Мария Ивановна сама, а муж ее, небезызвестный нам обеим Серж Дубравин (ныне Дмитрий Михайлович Опалинский). Имеются ли у него по этому английскому поводу энтузиазм и надежды, и, если нет, то почему именно.

Касательно же обучения Матвея инженерному делу в Екатеринбурге, думаю, надо еще о том при встрече поговорить. Что ты, собственно, имеешь против столицы? В соответственном умственном его развитии и подготовке я не сомневаюсь (при твоем-то патронаже!) ни минуты. Или в характере и привычках юноши есть нечто, о чем я не осведомлена? Сама понимаешь, что всякую поддержку и опору во время учебы я своему крестнику уж как-никак, да обеспечу.

Маменька, Аннет, Сережа, Алеша, Павлуша и Милочка, слава Богу, здоровы, а вот приемный сын мой (не помню, сообщала ли тебе, что я взяла к себе ребенка умершей подруги) страдает от желудочного расстройства, которое все никак не можем унять. Может ты, на будущее, знаешь какое верное средство?

На сем кончаю и остаюсь любящая тебя и с надеждою на встречу –

Софи»