Наваждение (СИ) - Мурашова Екатерина Вадимовна - Страница 44

Леша и Софи говорили в библиотеке, на втором этаже. Леша воспринял странное исчезновение сестры неожиданно серьезно.

– Софи, я знаю, как ты ко всему этому относишься, но я уверен: это может быть по-настоящему опасно. И для тела, и для души. Мне страшно за Иру, и мы обязательно должны попытаться ее отыскать.

– О чем ты?

– О том, чем Ирен увлекалась последнее время.

– Что ты про это знаешь? Я лично – ничего совсем. Она с тобой делилась?

– Да, пыталась. Но я… я, может быть, был излишне категоричен. Не выслушал ее внимательно…

– Ты? Излишне категоричен? – Софи удивленно подняла бровь. – Как-то трудно себе представить…

– Она пыталась убедить меня в том, что традиционная религиозность, Христианская Церковь в ее нынешнем виде – все это уже вчерашний день, и на исходе 19 века, в век научного и прочего прогресса ко всему этому надо подходить иначе…

– Как же? – с любопытством спросила Софи. – Как же нужно подходить к религии в век научно-технического прогресса?

– Соня, я давно знаю о твоем атеизме и…

– Но мне действительно интересно, – примирительно сказала Софи. – Впрочем, это действительно подождет. Что же вы с Ирен?

– Я довольно резко объяснил ей, что весь этот оккультизм – суть бесовские происки, в которых на исходе 19 века нет решительно ничего нового в сравнении, допустим, с 5 или с 15 веком. Сам дьявол всегда хочет одного и того же, и потому предлагает каждому времени именно то, чего оно более всего алкает…

– Н-да… И чего же более всего алкает наше с тобой время? По мнению дьявола, я имею в виду?

– Разумеется, прямой социальной справедливости в первую очередь. И еще, пожалуй, хоть какой-то, пусть даже и иллюзорной, соотнесенности между поистине величественными возможностями человеческого разума, воплощенными в научных и технических открытиях, и нищетой тела и духа огромных народных масс… Два этих повода вполне дают возможность нестойким в вере людям усомниться в благости Божественного промысла. Именно об этом и говорила мне Ирен, ссылаясь на свой оккультный кружок…

– Ого! – присвистнула Софи. – Однако, мои братик с сестричкой об интересных вещах беседуют…

– Тебе, как старшей, всегда будет казаться, что мы еще не выросли из коротких штанишек и платьиц, – улыбнулся Алексей. – Ты понимаешь теперь, почему я тревожусь за Ирен?

– Понимаю. Ты полагаешь, что она могла запутаться не только, к примеру, в своих отношениях с мужчиной, но и в тенетах дьявола, что, разумеется, гораздо серьезней.

– Именно так, – Софи произнесла свою ироническую по сути сентенцию без тени насмешки, и глубоко верующий Леша не обиделся на нее. Он давно привык к странной манере, в которой сестра, позиционировавшая себя как атеистку, высказывалась о религиозных вопросах.

Софи, между тем, пришел в голову неожиданный вопрос.

– Скажи, Леша, ты ведь должен это знать: Ирен верит в Бога?

– Думаю, да, – вымолвил Алексей. – Во всяком случае, она ищет Его. В ней нет и следа твоего равнодушия. Ты и Гриша, вы оба – все по эту сторону…

При упоминании имени брата светлое лицо Леши с тонкими, акварельными чертами выразило любовь и боль одновременно.

– Тебе… – Софи с внезапной лаской положила ладонь на узкое плечо младшего брата. – Тебе это… очень тяжело?

– Нет, Соня, – мягко ответил Леша. – Раньше, в детстве, я очень переживал, что вы не верите, не скрою. Теперь же, когда я понял суть жертвы Христа, – мне почти легко это принять.

– Как это? Я не понимаю…

– Я попробую объяснить. Ты ведь читала Евангелие?

– Конечно. И даже неплохо знаю.

– Я долго думал: что значит жертва Христа? Почему смерть одного человека может перевесить весь грех человеческий? Другие страдали больше Его, умирали такой же, позорной и мученической смертью, гибли за свои убеждения. Почему же Христос – Спаситель? И как же может умереть тот, кто сам – Бог? Как может умереть человеческая плоть, которая вся пронизана Божеством? Нет ли тут какого-то подвоха? Может быть, ты помнишь из детства, мы поем на Страстной: «О жизнь вечная, как ты умираешь? О свет невечерний, как ты потухаешь?»… Как же Он умирает?

Однажды весенней ночью я лежал без сна и видел в окно клочок неба с веткой дерева, двумя мерцающими звездами, и еще – две сосульки, которые свисали в верхнем углу окна с какой-то железной закорюки. Где-то светила луна или горел фонарь, и сосульки все были пронизаны синим глубоким светом. Они светились и переливались, как две перевернутые, хрустальные свечи, и жили какой-то своей, особой жизнью. Была оттепель, и за ночь температура, по-видимому, несколько раз переходила через нулевую отметку. Сосульки росли или уменьшались на моих глазах. Иногда правая догоняла левую, а потом опять отставала. Менялись и оттенки их света. Я почти полюбил их обеих, увидел в них сущности. Стыдно сказать, но я всей душой болел за правую, ту, которая была поменьше и потолще… Под утро, когда небо уже стало светлеть, я заснул. Проснулся в районе десяти часов, солнце пальцами шарило по лоскутному одеялу. Я открыл глаза и сразу же вспомнил о сосульках. Бросил взгляд туда… в углу окна изгибалась совершенно пустая и даже уже высохшая закорюка… Утреннее солнце растопило их, они скапали вниз… И в этот миг я понял!!

– Что?! – вздрогнула Софи, художественно захваченная образом двух живых сосулек, горящих в ночи загадочным голубым огнем.

– Я вспомнил последние слова Христа и понял: на кресте Он взял на себя вовсе не физические страдания или унижения. Он взял на себя единственный, конечный ужас человеческого существования и бытия, потерю вечности, ограниченность временем и пространством, потерю Бога, обезбоженность… Эта смерть охватывает всех: нет безбожника на земле, который так пережил бы обезбоженность, как Сын Божий, ставший сыном человеческим. Бог без Бога… Даже вообразить невозможно без дрожи. Никто, таким образом, не оказывается вне тайны спасающего Христа, даже атеисты, вроде вас с Гришей. Получается, что не грехи и грязь мира, а именно ваше стояние над бездной Он искупил в первую очередь. Умер за вас… Ты понимаешь?

– Может быть… – задумчиво накручивая на палец прядь волос, сказала Софи. – Это очень тонко, и я, право, не знаю, одобрило ли бы этот ход классическое богословие. Ведь, логически продолжая твое рассуждение, получается, что мы как будто бы и имеем от Бога право не верить. Что-то вроде оплаченного векселя… Но сосульки понравились мне больше, – честно добавила она. – И… знаешь, что я сейчас подумала? – Софи вдруг лукаво усмехнулась и подняла палец. – Твоя железная закорюка в углу окна сразу показалась мне смутно знакомой, да еще ветка и две звезды… Братец, все это – вид из окна моего учительского домика, где я десять лет назад учила калищинских ребятишек грамоте! Признавайся, братец, что это ты там делал, лежа на кровати бессонной ночью?!

Леша мучнисто побелел, потом сквозь муку проступили красные пятна.

– Господи! Ну как я мог… – пробормотал он. – Я просто позабыл, какая ты наблюдательная и чуткая к слову… Соня! Забудь!

– Уже забыла, – покладисто кивнула Софи. – Но сначала объясни. Агаша?

В едва заметном движении Лешиного подбородка с трудом можно было угадать согласный жест.

– Замечательно! – воскликнула Софи и широко улыбнулась.

– Правда? – Леша поспешно поднял голову, стремясь уловить на лице сестры выражение, с которым было сказано это слово. – Ты вправду так считаешь?

– Конечно, – энергично кивнула Софи. – Агаша всегда виделась мне чрезвычайно милой, умной и набожной девушкой. Для тебя же это сочетание качеств должно быть поистине обворожительным…

– Так и есть! Так и есть! – радостно воскликнул Леша. – У нас с ней так много общего. Мы можем говорить обо всем решительно, и понимать друг друга даже когда молчим. Она, ты помнишь, едва ль не с детства стремилась к послушничеству, но, как и у меня, семья воспрепятствовала. Из нее, впрочем, прекрасная учительница вышла, она так много читает, хочет понять… У меня времени совсем нет, но когда выпадает, я к ней езжу и… И мы вместе читаем святоотеческие писания, а потом обсуждаем…