Глаз бури - Мурашова Екатерина Вадимовна - Страница 50

Милая Элен!

Твоя тревога и пламенные призывы разрывают мне душу. Зная, что злость и мелочность мотивов тебе органически не присущи, и лишь искренняя печаль и попечение обо мне водят твоим пером, надеюсь, что в рассмотрении уже случившихся и текущих событий ты переменишь свое мнение и великодушно позволишь мне оправдаться и, может быть, слегка оправдать в твоих глазах и Туманова, коий в последние дни и недели сделался… Право, не знаю, как это лучше выразить… Но (верь мне и не беспокойся!) ничего предосудительного меж нами более не случалось.

В приезды мои в Петербург я не посещаю ваш особняк по одной-единственной причине. Ты, с твоей любящей душой и ангельским сердцем, принимала и будешь принимать меня в любом обличье, которое уготовано мне судьбой, и даже мое короткое знакомство с ненавистным тебе Тумановым здесь не помеха. Но Василию и его родным, право, это может быть более чем неприятно. Не желая ни в коей мере служить камнем преткновения меж вами, и отдавая себе отчет в твоих выборах, я и позволяю себе сделать этот выбор за тебя, чтоб не множить неловкости. Хотя, поверь, и скучаю о тебе неустанно.

Однако, проще и куда дельней будет, если я перестану оправдываться и просто расскажу тебе все по порядку. А ты, со своим умом, сама во всем разберешься. Да и мне полезно будет взглянуть на происходящее со стороны, ибо некоторые признаки душевной и умственной оглушенности я у себя замечаю весьма отчетливо.

Спустя несколько дней после нашей последней, столь странно закончившейся встречи, Туманов явился у моего домика без всякой помпы, в санях, которыми довольно умело правил сам.

– Что ж, – деловито сказал он после сдержанных с обеих сторон приветствий. – У тебя завтра работы нет, поедем мануфактуру покупать?

– Какую мануфактуру?! – искренне изумилась я.

– Дак как же это? – здесь Туманов призвал на помощь свою «простонародную» ипостась. Я полагала, что она у него проявляется наружу в минуты волнения. Но отчего он нынче-то волновался? – В комнатах-то у меня доселе как Мамай прошел. А ты ж давеча обещалась мне подмогнуть обустроить все, чтоб в соответствии, и от людей стыда не имать.

Я вспомнила, что обещание действительно было дано и задумалась о том, как теперь следует поступить. Словно опасаясь чего, Туманов думать мне не давал совершенно, отвлекал, тормошил всякими откровенными глупостями и подначками, зачем-то схватил в охапку весьма увесистую Ольгу (она польщенно завизжала), поднял и усадил на высокий козырек.

– Скажи хозяйке, чтоб соглашалась, – велел он Ольге. – Иначе так и будешь сидеть, как курица на насесте.

– Ой, Софья Павловна! – заверещала Оля, кокетливо расправляя, задравшийся подол. – Согласитесь барину помочь, будьте милостивы, а не то он меня вовсе на крышу закинет.

– Закину, как есть закину! – хищно оскалился Туманов, а Ольга в ответ закатила глаза, будто дух от страха вон.

Все эти игры, как ты понимаешь, известны мне сто лет. И у крестьян, и у мещан, и у света они отличаются разве что степенью куртуазности и замаскированности истинных мотивов, которые, тем не менее, всегда видны внимательному глазу с достаточной отчетливостью.

Мне, пожалуй, хотелось сказать об этом Туманову и посмотреть, что он сделает. Но они с Олей так рьяно играли не только из своих, но и, как они полагали, из моих интересов, что мне вдруг стало неловко их обрывать, как бывает неловко сказать увлеченному игрой ребенку, что его кукла Маша – всего лишь клок сена, перевязанный лентой, а лошадка Гнедой – обыкновенная палка.

– Будет вам, – промолвила я. – Слово не воробей, ловить, коли вылетело, невместно. Едем.

– Ох, разодолжила, Софья! – расплылся в улыбке Туманов. – Теперича уж, коли у нас это дельце сладится…

– Туманов, я уже согласилась, не паясничайте теперь! – попросила я. – Вы прекрасно умеете разговаривать обычным, вполне литературным языком. Так будьте ж добры…

– Хорошо, Софья. Быть по сему, – тут же согласился Туманов, не впадая, против моих предположений, в амбиции. Неужели и вправду боится моего отказа? Что ж ему – иных советчиков не найти?

Не знаю, но от волнения ли, торопливости ли – он едва не забыл снять с козырька бедную Ольгу.

Дальнейшие наши действия на тот раз можно описать кратко: мы покупали.

Мы посетили едва ли не все лавки Апраксина и все шесть линий Гостиного двора. На Вознесенском купили серо-серебристые ковры, на Садовой, где по большей части торгуют суровскими товарами, обойную ткань бледно-зеленого фона, в Малом Гостином дворе – прелестный инкрустированный нефритом столик и… далее везде… С непривычки у меня быстро начала кружиться голова. Туманов же явно находился в своей стихии, особенно когда речь шла о рядах мелких лавчонок. Приличные магазины с вышколенной обслугой и немногочисленными посетителями его явно смущали и не доставляли полного удовольствия. В рядах же, в толпе он скидывал шубу на руки специально нанятого здесь же человека, краснел лицом, яростно торговался, ударял по рукам, уходил, возвращался, вошел в бешеный азарт и явно готов был скупить все, на что только упадет взгляд. Так на Александровском рынке он зачем-то кинулся на татарскую площадку, где перед каждым татарином прямо за земле лежала куча старья: сапоги, кафтаны, шапки, шали, платки и тому подобное. Туманов вместе с прогуливающейся толпой обежал весь четырехугольник, задержался перед пожилым татарином, у которого на голове было надето сразу не то четыре, не то пять шапок, и в конце концов вернулся с подержанной енотовой шубой через плечо. Из шубы сыпалась какая-то труха и едва ли не стаями разлеталась моль.

– Бог мой, Михаил! На что вам?! – не скрывая ужаса, воскликнула я.

– Да не знаю! – засмеялся Туманов. – Захотелось сторговать и все дела. Знатная, между прочим, вещь…Скажем, Федьке-лакею подарю. Не… В нем солидности маловато. Мартынову-швейцару – во! Тому в самый раз!

– Отчего вы так торгуетесь? – спросила я у него потом, когда после очередной успешно завершившейся сделки он, распаренный, взъерошенный, с блестящим от пота лицом рухнул рядом со мной в сани. – Разве у вас денег не достанет?

– Достанет, достанет! – отмахнулся он. – У меня денег теперь куда больше стало, чем мне надо…

– Так зачем же?

– А на интерес?! – Туманов взглянул на меня с удивлением. Его изуродованное шрамами лицо казалось живым и веселым. Глаза лучились от удовольствия. – Настоящую ж цену никто сразу не назовет – таков закон рынка. Они ж, продавцы, сами обидятся, ежели я торговаться не стану. Зачем людей обижать? Вон, в магазеях на Невском, что мы были, табличка висит «цены без запроса», так сразу весь кураж пропадает, скучно и покупать неохота. А здесь… Или тебе невмоготу, Софья? – вдруг встревожился он. – Думаешь: долдон неотесанный, орет, едва ль не шапку оземь бьет… Небось стыдишься меня? Хочешь, буду ради тебя не торгуясь покупать?

– Ой, да ради Бога! Делайте, как хотите! – откликнулась я. – Мне все равно!

На самом деле меня грызла досада. Другому я ни за что не призналась бы. Тебе – можно. Дело заключалось вот в чем.

До того, как стали ясны покупательские пристрастия Туманова, мы с ним успели посетить несколько вполне приличных магазинов на Невском и Малой Морской. Уж много лет мне не доводилось того, да и в нашей юности, ты знаешь, посещения магазинов девицами не больно-то поощрялось. И я уж позабыла, сколько на свете бывает красивых вещей. Приказчики с их галантерейными манерами мигом опознали в Туманове богача, а меня, видать, приняли не то за его бедную родственницу, те то за содержанку. Потому предложения – платья, белье, ленты, парфюмерия – сыпались на меня градом, с обязательным вкраплением французских слов, подобострастными приседаниями и потряхиванием начесанными на лоб волосами. Впрочем, ты со всем этим знакома куда лучше меня. Надо отдать Туманову должное: в первом же магазине он сразу и напрямик спросил, не надо ли мне чего, сообщил, что в женской амуниции (именно так он сказал) ни черта не понимает, и велел указать пальцем, что именно для меня завернуть и доставить. Ты понимаешь отчетливо, что никакими силами и ни под каким соусом я не могла принять его подарка. Но это, однако, вовсе не значит, что мне того не хотелось. Ты сейчас полагаешь, что я так низко пала из-за бедности, в которой живу? Ничего подобного, я и в богатстве была такой. Одна из отвратительных манер нашего света – плотно закрывать глаза на собственные побуждения и делать вид, словно ничего нет. Всегда ненавидела это, но, пока была внутри, подчинялась поневоле. Нынче не вижу необходимости. Единственный человек, который всегда понимал меня абсолютно правильно, – мой бедный папа. Впрочем, он и сам был таким, и ты знаешь, чем все кончилось. Я пошла иным путем. Бог весть, куда он меня приведет.

Все многочисленные покупки Туманов корявыми буквами записывал на листке, а нанятый им человек должен был проследить за доставкой. Мы же в конце поехали на Сенную площадь – чрево Петербурга. Тут наблюдения над местными нравами захватили меня, шум оглушил (крики ломовиков, подвозивших товары к лавкам, громыхание конок, крики торговцев, вопли женщин, у которых вытащили кошелек – все сливалось в один общий гул), я тоже достала книжечку и принялась строчить. Туманов смотрел усмешливо, а между тем накупил в восточной лавке два кулька липких сластей, а в мясной – долго ходил вдоль прилавков, покрытых мраморными плитами, рассматривал висящие на луженых крюках туши черкасских быков, придирчиво договаривался с дюжим мясником о приготовлении нужного куска. Мясник – картуз с лакированным козырьком, полупальто, белый фартук, клеенчатые манжеты – прибавляя к каждому слову «-С» и повинуясь указаниям Туманова, длинным ножом, почти не применяя топор, ловко разделал тушу, и завернул несколько кусков отборной вырезки.

Я как раз дописала наблюдение о том, как тщедушный мещанин, желая померить понравившийся пиджак, разделся и, опасаясь воров, свернул свою одежду кулем, положил ее наземь и встал сверху, изготовившись к примерке.

– Михаил! – обратилась я к Туманову, убирая книжицу. – Что это вы делаете? Разве у вас для ресторана еду не привозят? Или это причуда такая – самому себе мясо жарить?

– Я тебе покупаю, – невозмутимо ответил Туманов. – Ты мясо и сласти не берешь, денег не хватает. Мясо для силы полезно, а сласти все девицы любят…

– Это совершенно ни к чему! – холодно ответила я.

– Да чего ты! – Туманов по-видимости искренне огорчился. – Ну ладно, лент там или кружав купить не позволила – это я понимаю – гонор дворянский в тебе играет, хотя мне б не в убыток, а в удовольствие. Но здесь-то – чего? Ольга тебе сготовит, упишешь так, что за ушами потрескивать станет. Ты б на себя в зеркало поглядела – тоща, как селедка копченая. Да и так рассуди: ты на мою блажь цельный день потратила, могу я тебя теперь хоть накормить? В ресторан же ты со мной не пойдешь… Или пойдешь? – он обернулся и заглянул мне в глаза со смешной надеждой, такой неожиданной в его огромном и грубом лице.

– Не пойду, – подтвердила я.

– Вот видишь. Так я хоть так…

– Не думаете ли вы, что меня можно купить за кулек пряников, как фабричную девку? – спросила я. Бог весть, что меня за язык потянуло! Получилось очень грубо и непристойно. Может быть, я в самом деле обиделась на «копченую селедку»? На себя поглядел бы, красавец писаный!

Услышав мою отповедь, Туманов побледнел, и потянул вожжи так, что лошадь испуганно всхрапнула. Я испуганно молчала, ожидая каких-то неопределенных ужасов.

– Не бойся, – спустя долгое время сказал Туманов почти спокойно. – Я свое место теперь знаю крепко и более не забуду. Где-то я… неловок, наверное. Но ты, коли уж голубая кровь, так… не тычь меня мордой-то…

– Простите, Михаил, – серьезно сказала я. – Я сама не понимаю…

Туманов молчал и был похож на памятник. Казалось, еще чуть-чуть и от мороза, конского дыхания, рыночных испарений и прочего он начнет покрываться инеем. «Ну, голубая кровь, лицемерка природная! – приказала я себе. – Соображай теперь, как исправить!»

– А чего вы меня копченой селедкой обозвали?! – капризно спросила я, ухватившись за первое попавшееся.

– Да неужели?! – Туманов радостно ухмыльнулся, и мне даже стало как-то обидно за то, как легко он попался. Где ж его хваленая проницательность и бесстрастность в общении женщинами, о которой ты мне с таким жаром рассказывала? – Да это я так, сгоряча! И вовсе ты не копченая селедка, а это… эльф англицкий… Такие, знаешь, тоненькие, с крылышками…

– Знаю, знаю, – с улыбкой сказала я, и мир был восстановлен.

В следующих встречах мы уж занимались непосредственно отделкой и обстановкой его покоев и ни на минуту не виделись наедине. Все время рядом находились рабочие, уборщики, лакеи и прочие из обслуги. Все было славно, кроме, пожалуй, взглядов, которые то и дело бросал на меня и Туманова Иннокентий Порфирьевич. Взгляды эти были исполнены горестного недоумения, которое я, право, не знаю точно, чему приписать. Он опасается за мою честь? За здравость Туманова и его способность вести себя достойно? За последствия нашей дружбы непосредственно для него самого? Положительно не знаю, а спросить как-то не случилось.

Для отделки комнат я выбрала сочетание серебристого, серого и зеленого цветов. С пылающей преисподней, которая скрыта в личности Туманова, это, быть может, вяжется не очень, и в этом смысле предыдущий оформитель, явно отдававший предпочтение золоту и багрянцу, угадал лучше. Но, право, нельзя же все время напоминать человеку, что в душе его – ад. Как-то не по-христиански это получается, ты согласна?

Получившимся интерьером я осталась, пожалуй, довольна. Стены с серыми медальонами на бледно-зеленом фоне, темно-зеленые занавеси с кистями, прошитыми серебряной нитью, пушистые серебристо-серые ковры на полу, в углах – огромные латании с кожистыми листьями в глиняных горшках. Горшки я сама расписала белой и серебряной красками, стараясь воспроизвести морозный, удивительно красивый орнамент, который запомнила у остячки Варвары еще в Сибири. Из всех безделушек и украшений Туманов попросил оставить два предмета, которые (о счастье!) как нельзя лучше гармонировали с вышеописанным интерьером. Один из них – сделанная из какого-то зеленого камня статуэтка веселого пузатого божка. Туманов объяснил мне, что это китайский бог удачи. Возможно, ему его подарила та самая подруга «с уклоном на восток» – содержательница гадательного салона. Второй дорогой Туманову предмет оказался хорошо начищенными и подлатанными рыцарскими доспехами. По словам Туманова, он привез их из Англии, где выиграл в кости у какого-то обедневшего аристократа. Так это или не так – проверить невозможно. Доспехи занятны тем, что в них, похоже, сражался подросток – даже мне они будут малы категорически. Или средневековые рыцари были такими мелкими?

Чтобы глаз не тонул в этом упоительном серо-зеленом успокоении, в самой большой комнате я сотворила два ярких пятна: камин, отделанный красными изразцами и, напротив него, в дополнение к доспехам – старинная английская картина в дубовой раме, изображающая, если я не ошибаюсь, сражение Парсифаля с кем-то из рыцарей Артура.

Туманов картину одобрил, но попросил поподробнее объяснить, кто они все такие и за что дерутся. За ужином, который проходил в ресторане Дома Туманова (я не нашла предлога от него отказаться), я битых два часа рассказывала ему о короле Артуре, Джиневре, Ланцелоте, Мерлине и рыцарях Круглого стола. Он слушал внимательно, как-то по-детски приоткрыв рот, в острых моментах повествования бросал ложку на скатерть (ужиная со «своими», он не пользуется вилкой) и ударял кулаком по ладони, видимо сопереживая героям.

Образ «рыцаря в сверкающих доспехах» явно поразил его в чем-то первобытную душу. Уже много после он задумчиво сообщил мне, что провел в Англии довольно много времени, но и следа не увидел всего того, о чем я ему рассказывала. «Может, я не туда глядел?» – так завершил он свое недоумение. Я не нашлась, что сказать. На территориях Британского королевства я, как ты знаешь, не бывала.

После окончания работ Туманов несколько смущенно поблагодарил меня, видимо колеблясь и не зная, как это сделать правильно (подозреваю, что ему было бы на порядок легче, если бы он мог просто заплатить мне деньги или откупиться иным способом). Я кокетливо ухмыльнулась, сказала «право, не стоит» и, вспомнив Олю Камышеву и ее друзей, прощаясь, пожала ему руку, чем, кажется, ввела его в еще большее смущение.

Последний день он все говорил о новогоднем бале-маскараде, который желает провести в Доме Туманова, и в организации которого я должна ему обязательно помочь, так как на такое фрондирующее мероприятие непременно явятся инкогнито люди из света, и чтоб не было всяких афронтов, какие после станут обсуждать и смеяться над дикостью Мишки Туманова. На мой прямой вопрос: «С каких это пор вас интересует мнение света? Вы ж всех знатных людей презираете!» – он ответил: «Не всех!» – и красноречиво поглядел на меня. Предлог ли это для продолжения знакомства или действительное желание не ударить в грязь лицом – я пока не разгадала, так же, как не разгадала и своего отношения к намечающемуся празднику.

За сим кончаю и остаюсь любящая тебя подруга