Я захватываю замок - Баканов Владимир Игоревич - Страница 31

Именно тогда эта мысль впервые и пришла мне в голову. Не всерьез, разумеется! Хотя… пожалуй, стоило на досуге обдумать возможные перспективы.

— Вот бы уговорить Саймона побриться! — продолжала сестра. — Впрочем, какая разница? — В ее голосе зазвенели металлические нотки. — Я бы вышла за него, даже если бы ненавидела лютой ненавистью. Кассандра, тебе встречалось что-нибудь столь же прекрасное, как ванная миссис Коттон?

— Уйма всего! — твердо сказала я. — Даже самая распрекрасная ванная в мире не стоит брака с ненавистным бородачом.

— Почему ненавистным? Говорю же: он мне нравится. Я почти…

Умолкнув на полуслове, она вернулась в кровать.

— Возможно, ты определишься с чувствами, когда он тебя поцелует, — предположила я.

— Не могу же я поцеловаться с ним прежде, чем он сделает предложение, — решительно сказала Роуз. — Иначе он его вообще не сделает. Уж это я знаю!

Как она все-таки старомодна в таких делах! Однако свое мнение я оставила при себе.

— Тогда я помолюсь, чтобы ты влюбилась в него по-настоящему, а он — в тебя.

— Я тоже. — Роуз спрыгнула с кровати.

Мы горячо помолились, причем сестра молилась намного дольше меня; я уже укладывалась спать, а она все стояла на коленях.

— Роуз, ложись, — не выдержала я. — Сама же знаешь, довольно упомянуть главное. Долго молиться — все равно, что канючить.

Вертелись мы, наверное, полночи. Я пыталась придумать ободряющую реплику от лица мисс Блоссом, но на ум ничего не шло. За окном заухала сова. Я представила летающую над темными полями птицу и немного успокоилась — пока не вспомнила, что совы охотятся на мышей. Я люблю сов. Жаль, Господь не создал их вегетарианками.

Роуз сидела на постели, раскачиваясь из стороны в сторону.

— Не тряси кровать. Сломаешь последние пружины, — заметила я.

Однако она продолжала качаться.

Я тщетно пыталась задремать. Часы на годсендской церкви пробили два; вскоре послышалось ровное, спокойное дыхание Роуз.

Следом уснула и я. 

IX

Описание званого ужина в Скоутни заняло у меня три дня. Я специально не отмечала разрывы: хотелось, чтобы тот вечер уместился в одну главу. Жизнь стала такой увлекательной! Дневник теперь похож на роман.

Новая глава начинается с событий вчерашнего дня. Мне не терпится перейти к главному, но попытаюсь сдержаться — введу в курс дела.

С одним искушением справиться не удалось: с фантазиями. После того как Роуз предложила мне заняться Нейлом, я все-таки немного помечтала. Едва пробудившись, я представила, как он делает мне предложение в саду у пруда. И я соглашаюсь. Мы с Роуз решаем устроить двойную свадьбу и накупаем роскошное приданое. Тут я снова задремала, и мне привиделось, будто мы с Нейлом в самом деле женаты! Заперты постыднейшим образом в ванной миссис Коттон, а в зеркальных стенах маячит отражающееся лицо Стивена. Как же я обрадовалась, когда пробудилась! Слава богу, это был лишь сон. Разумеется, теперь, когда я вообразила свадьбу, Нейл ни за что не сделает мне предложение. Не то чтобы я против. А может, сделает… Но точно не у садового пруда.

Утром, заправляя кровати, мы с Топаз всласть посплетничали о минувшем вечере. Дела Роуз, по ее мнению, складывались превосходно. А вот отец мачеху расстроил — не захотел рассказывать, о чем беседовал с миссис Коттон.

— Только резко бросил: «Не глупи, дорогая! Как можно передать подробности такого разговора? Миссис Коттон высокоинтеллектуальная женщина. Умеет не только говорить, но и слушать». А потом знаешь, что сказал? Что ошибся, определяя ее место в своей классификации американок! Она, видите ли, очень начитана и прекрасно разбирается в литературе. «Это доказывает, — наставительно заявил он мне, — что судить о целой нации на основании беглого знакомства со страной весьма опрометчиво». Словно это моя привычка обобщать все и вся!

— Понимаю, тут разозлишься! — ответила я, стараясь не засмеяться. Забавно, что отец принял так близко к сердцу маленькую отповедь миссис Коттон.

— Почему он с ней может обсуждать литературу, а со мной — нет? Я всегда пытаюсь заговорить с ним о книгах, только он отчего-то поддерживать беседу не желает.

У отца много недостатков, не спорю, но тут его сложно упрекнуть: обсуждать книги с Топаз — мука мученическая! Завела я однажды разговор о романе Толстого «Война и мир», а мачеха в ответ: «О, там чудная многомерность! Я как-то пыталась запечатлеть это на круглом полотнище». А кто такая Наташа Ростова, даже не вспомнила.

Горячо посочувствовав Топаз, я поспешила свернуть разговор и занялась дневником. До обеда удалось урвать всего час, зато вторая половина дня была полностью в моем распоряжении. Я ушла на чердак.

Вскоре с фермы вернулся Стивен и, поднявшись ко мне, протянул свернутый листок бумаги. Внутри все оборвалось. Зря я надеялась, что с дурацкой привычкой дарить переписанные стихи покончено!

По первой же строке стало ясно: сочинял сам. Речь шла обо мне, о том, как я сидела на лестнице в Скоутни, глядя на танцующие пары. Господи, что бы сказать о стихотворении?.. Но Стивен вдруг вырвал у меня листок и разодрал его на клочки.

— Кошмарно, сам знаю.

Я возразила, что ничего кошмарного в нем нет.

— В некоторых строках рифма подобрана блестяще. А главное, Стивен, ты сложил его сам! И оно мне понравилось куда больше переписанных.

Удачный момент намекнуть, чтобы прекратил копировать чужие стихи.

— Я не совсем переписывал… — пробормотал он, глядя куда-то в сторону. — Всегда менял слова. Я не хотел обманывать, Кассандра. Просто собственные стихи казались мне такими слабыми!

Я ответила, что прекрасно его понимаю, но впредь он должен всегда писать свое. И посоветовала ни в коем случае не подражать другим поэтам.

— Разумеется, в этом стихотворении все твое, до последнего слова, — добавила я, — однако в нем чувствуется влияние Херрика. Я имею в виду строки о розах, лилиях, фиалках. Ты ведь на самом деле не видел их вчера — в холле стояли нарциссы.

— А я уверен, Херрик тоже не видел всех цветов, о которых писал, — усмехнулся Стивен. — К тому же со словом «нарцисс» рифмуется только «суп прокис».

Рассмеявшись, я заметила, что есть вещи и поважнее.

— Ты не представляешь, сколько великолепных стихов сложено вообще без рифмы. Главное — писать искренне, о настоящих чувствах.

— Я не смог, — ответил он. — Тогда вообще ничего не получилось бы.

— Но почему, Стивен? Непременно получилось бы!

— Нет, — повторил он и вдруг рассеянно улыбнулся в пространство, будто вспомнив о чем-то смешном.

Давным-давно, когда мы расставляли на чердаке кастрюли, спасая дом от потопа, Стивен так же сам себе улыбался.

— Стивен, — начала я, — ты помнишь… Боже! Да ведь в тот день приехали Коттоны! Помнишь, мы выглядывали в окно, а ты сказал: «Начало — самое лучшее время»?

Кивнув, он хмуро проронил:

— Только я не предполагал, что явятся какие-то Коттоны. Ты с ними танцевала?

— Разок, с Нейлом.

— Со стороны танцы выглядят отвратительно, я бы сгорел со стыда. Ты ведь не будешь танцевать, как та, именующая себя Ледой, правда?

— Правда, — улыбнулась я. — Так хорошо танцевать мне в жизни не выучиться. Но я понимаю, о чем ты. Она практически ложится на партнеров. Ты же не собираешься ей позировать?

Я спросила как бы между делом, словно мне все равно. А Стивен вдруг обратил на меня заторможенный взгляд. Не путать с глуповатым! Глуповатый — это мечтательная рассеянность; в заторможенном сквозит упрямство, почти злость. Таким он порой одаривает Роуз, меня — никогда.

— Почему бы нет? — проговорил Стивен. — Раз людям хочется выбросить деньги на ветер…

— Стивен, я думала, тебя воротит от такой «работы»!

— За пять гиней — пусть воротит. Этих денег почти хватает… — Резко умолкнув на полуслове, он отвернулся и зашагал вниз по лестнице.

— Хватает на что?! — крикнула я вслед.

— О, н-на… уйму вещей, — не оборачиваясь, ответил Стивен. — Мне ведь столько и за год не насобирать.