Вино богов - Барнс Джон Аллен - Страница 8

Однако теперь она не улыбалась своей обычной теплой улыбкой. Она стояла перед королем и премьер-министром, в отчаянии заламывая руки.

Рядом с ней стояла Гвин, девушка, прибиравшая детскую, — милая, но не красавица. Внешность ее говорила о том, что ей на роду было написано стать нянькой, сиделкой или гувернанткой. На самом деле она сразу согласилась прибирать в детской, и после того, как в течение года подтирала и драила там пол не только за Аматусом, но и за всеми отпрысками гостящих во дворце лордов и королей, она не на шутку невзлюбила всех детей вообще и втайне уповала на то, что когда-нибудь ее полюбит какой-нибудь солдат с семейными наклонностями, который не потребует, чтобы она ему нарожала детей этак двадцать. Выражение лица у Гвин почти всегда было кислое, а улыбалась она крайне редко, поскольку кто-то ей сказал, что из-за этого она выглядит как добрая мамочка.

Теперь она стояла нервная, смущенная, растерянно кусала нижнюю губу, уставясь в пол, и казалось, что она впала в детство.

Последним из троих визитеров оказался гвардеец Родерик, и это было самым странным. Солдат, которого Седрик отправил засвидетельствовать победу Кособокого над гидрой, был их тех, кому верховный главнокомандующий доверял почти беззаветно. И вот теперь он выглядел нетипично озабоченным и, пожалуй, даже взволнованным. Плечистый верзила Родерик был гораздо умнее, чем казался на вид. Просто из-за флегматичного темперамента у Родерика развилась привычка время от времени таращиться в одну точку, раззявив рот, вот многие и считали его непроходимым тупицей. Впоследствии он оставил военную службу и стал знаменитым драматургом, творцом длинных кровавых эпических полотен, и оказалось, что прежде, пялясь в одну точку, он на самом деле уже сочинял в уме целые сцены и акты.

В то время Седрик, конечно, не ведал о том, какая блестящая литературная карьера впереди у простого солдата, но он знал, что Родерик гораздо смекалистей, чем кажется, и к тому же только притворяется неустрашимым, дабы не огорчать главнокомандующего. Словом, зрелище распсиховавшегося Родерика, нервно шарящего взглядом по сторонам, показалось Седрику дурным предзнаменованием.

Король и премьер-министр сразу заподозрили неладное, так как всех троих давно и хорошо знали и сразу увидели, что те пребывают в расположении духа, для себя крайне нехарактерном.

— Что ж, — негромко проговорил Седрик, — похоже, случилось что-то необычное и важное.

— Проходите, садитесь и расскажите нам, в чем дело, — распорядился Бонифаций добросердечно. — Что бы ни встревожило моих преданных слуг, небезразлично и мне.

Рассевшись по табуретам, троица ничуть не успокоилась. Затравленно оглядевшись по сторонам, Вирна заговорила первой:

— Ваше величество, вы знаете, наверное… что сегодня у прислуги был пикник? Вот там-то мы и разговорились друг с другом. В промежутке между бегом в мешках и переноской яиц, если точнее. Кое-что… я хочу сказать, всем нам троим кое-что не нравится в этих четверых новичках, которых вы только что наняли на службу, но сами по себе мы бы не пришли, но вот разговорились, и вышло, что если все это соединить… три наших рассказа, то получается…

— Вы заметили что-то неладное? — прервал ее Седрик. — Что-то такое, что вам не нравится?

Вирна покачала головой, тряхнула седой гривой волос.

— Нет, милорд. Про что-то такое определенное пока нельзя сказать. Но все равно…

— Хорошо, — мягко проговорил король. — Быть может, будет лучше, если бы вы просто рассказали нам обо всем, что слышали и видели. Начнем с тебя, Гвин.

Гвин коротко, решительно кивнула и вздернула подбородок, словно солдат, вставший по стойке «смирно». Именно в это мгновение Родерик впервые в жизни обратил на нее пристальное внимание, и от нее это не укрылось. А потому она приступила к изложению событий бодро и приподнято.

— Слушаюсь, государь, — сказала Гвин. — Вышло так, что вчера вечером я была в том крыле дворца, где детская, — выметала черепки и всякое такое и вдруг услышала, как новая нянька поет принцу колыбельную. Голосок у нее, прямо скажем, ничего.

— Неплохой голос, — согласился король.

— Да и мелодия красивая была, — продолжала Гвин, приободрившись. — Слов всех не упомню — не то сказка, не то повесть про мужчину-возницу и уличную танцовщицу, что его полюбила. Вроде бы так. Но припев я запомнила отлично:

Раз — это солнца луч золотой,

Два — роса утренняя,

Три — то герой, что силен и могуч,

А четыре — любовь твоя.

— У тебя тоже приятный голосок, — отметил Седрик. — А песенка просто замечательная.

— Да, господин, спасибо, господин, только теперь я про самое неприятное скажу. Я, чтоб получше услышать, поближе к двери подошла, потому что сама люблю послушать хорошую песню, ну и заглянула в щелочку. Принц уже крепко спал, но нянька все еще пела — решила, видно, что негоже хорошую песню до конца не допеть, или, может, подумала, что принц еще проснуться может.

Она наклонилась над его кроваткой и водила руками… вот так, государь. Все водила и водила, как будто…

— Как будто плела заклинание? — подсказал девушке Седрик несколько встревоженно.

— Не хотелось бы мне так думать, господин, — сказала Гвин. — Только бабка у меня колдунья — не хочу, конечно, про нее ничего дурного сказать — но только Психея руками такое выделывала… словом, я узнала Восьмое Великое Заклинание — Октан.

— Это охранное заклинание, — возразил король. — А судя по мелодии и словам, мне кажется, что речь шла о пожелании счастливой судьбы.

— Но вы посудите, государь, — заспорила Гвин, — если она умеет произносить Октан, стало быть, она опытная колдунья. И могущественная. Может, она старуха, а только выглядит молоденькой? А с какой бы стати могущественной колдунье наниматься нянькой — только поймите меня правильно, государь, — и вытирать принцу нос да колыбельные распевать?

— Может быть, — тепло улыбнувшись, предположил король, — она любит детей, и уж ты мне поверь, если кто-то любит детей, то ему Аматус покажется чудесным ребенком.

Гвин знала, что спорить с королем об этом не стоит. Кроме того, она теперь с этой должностью рассталась, и ей хотелось бы, чтобы все думали, что она сделала это не потому, что терпеть не может детей.

— Может, оно и так, государь, да только произносить заклинания над спящим принцем…

— Вот именно, — кивнул Бонифаций. — Ты была совершенно права, что решила мне все рассказать. Я рад, что ты так поступила. Это говорит о твоей преданности мне.

Королю хотелось, чтобы служанка покинула его покои в хорошем настроении — ведь он понимал, что ей потребовалось недюжинное мужество, чтобы явиться сюда. И потом — разве скажешь, когда тебе вдруг понадобится чья-то верность и преданность, пусть даже этот кто-то — твой самый неуклюжий слуга. Тем не менее король не сомневался, что принял на службу добрую и могущественную волшебницу.

Следующей взяла слово Вирна:

— Если мне будет позволено рассудить, ваше величество, то то, о чем я собираюсь вам поведать, ненамного страшнее. Просто я уже столько лет прибираю в лаборатории придворного алхимика, что почти все слова, что произносятся при изготовлении Вина Богов, наизусть выучила. А на старую служанку разве кто внимание обращает? Говорят и говорят слова свои, будто меня и нет вовсе. Словом, когда я услышала, что они перед каждым этапом по заклинанию добавляют, я…

— Что же они добавляли? — совсем немного встревожившись, спросил король. — Заверяю тебя, Вино они изготовили преотличное.

— Ну… они ведь… главное, как они это говорили. Как они произносили это добавочное заклинание, вот в чем дело. Этот новый придворный алхимик — Голиас, он вроде как со смехом его произносил, как будто шутки шутил. Ну а новая колдунья придворная, Мортис, она вроде бы как обижалась на него за это и после него снова это заклинание повторяла. А уж у нее голос был прямо ледяной, сухой, как ветка, что от дерева в январе отламывается. А говорили они оба вот что: