Вино богов - Барнс Джон Аллен - Страница 10

Бонифаций наблюдал за происходящим и видел, что Аматус — по крайней мере его половинка — процветает, благодаря неусыпным заботам Спутников, и поскольку Бонифаций был мудрым королем (ведь жизнерадостным он стал после того, как целых десять лет пробыл грозным), он никогда не вмешивался в процесс воспитания сына и не пытался как-то смягчить оный процесс. Ни тогда, когда Кособокий презентовал Аматусу в честь тринадцатилетия тяжеленный ремень со здоровенной пряжкой и взял его в Железное Ущелье охотиться на газебо, ни тогда, когда Психея, заметив, как Аматус измывается над детенышем гидры, строго-настрого запретила мальчику этим заниматься и заставила его оставить детеныша у себя в качестве домашнего питомца и заботиться о нем. А забот хватало, потому что у детеныша выросло еще тридцать голов, и каждая требовала отдельной миски для кормления. Но когда гидра в конце лета подохла (в конце лета все гидры дохнут, так уж им на роду написано), Аматус горько плакал и только через неделю после этого печального события согласился выбросить миски.

Король не вмешивался и тогда, когда Мортис назначала довольно высокую цену за отмену легкомысленно запрошенных принцем заклинаний.

И тогда, когда Голиас научил Аматуса трем сотням куплетов из баллады «Дочь мошенника».

Глава 4

НАЧАЛО ПРИКЛЮЧЕНИЙ

Голиас был превосходным алхимиком и изучил с десяток различных наук. Своими познаниями он всегда был готов поделиться с Аматусом, но хотя учиться принц любил, к алхимии он как-то не привязался. К счастью, как большинство хороших алхимиков, Голиас знал понемногу обо всем, ибо один из основных принципов алхимии состоит в том, что все на свете непременно похоже на что-нибудь другое и что в этом подобии и состоит главный смысл. Потому Голиас знал не только о том, что ткань печени человека подобна плазмидам рогов газебо, но и то, что строфа, состоящая из трех строк, скорее принадлежит сонету, нежели куплету песни, и что три струны соответствуют скорее лире, нежели басовому барабану.

И когда выяснилось, что интересы Аматуса — да и таланты, пожалуй, тоже — лежат в области музыки и поэзии, именно в этой области Голиас оказался для него просто незаменим. Юный принц зачитывался древними преданиями об империях и богах, заглядывал в книги со странными повествованиями об аэропланах и церквях, читал современные реалистические истории о битвах с драконами и спасении принцесс. Он заучивал наизусть целые тома стихов, включая и «Бонифациаду», которую Голиас в то время сочинял. Он знал песни о весне и вине, о вине и женщинах, о женщинах и весне.

Большую часть этих произведений искусства он почерпнул не в лаборатории, а во дворах замка, и даже на городской площади. Ведь официально Голиас учителем Аматуса не числился, просто он был прирожденным педагогом, способным научить тому, что знал сам, любого, кто готов был его слушать. Поэтому если рядом с ним и принцем собиралась толпа зевак, уроки носили уже скорее публичный, нежели частный характер. Поговаривали, будто уроки Голиаса были столь увлекательны, что после того, как он уходил с площади, самые отчаянные прогульщики пытались вернуться в школу.

Однако подо всякую практику должна быть подложена теория, а теоретически принц мог обзавестись кое-какими безобидными пороками и попасть под влияние каких-нибудь не слишком порочных личностей. Аматус рамки этой теории расширил и сам превратился в не слишком порочную личность, под чье влияние время от времени кто-нибудь подпадал. Но если честно, то с пути истинного он не увел никого, кроме пары-тройки кухарок (да и тех, как выяснилось впоследствии, тщательно отбирал Седрик с точки зрения безграничного терпения и врожденного бесплодия), нескольких лоботрясов — младших сынков лордов, которых, по большому счету, и следовало увести с пути истинного, а не то они бы определились на военную службу и стали бы головной болью для своих командиров, а также безмозглых отпрысков богатых простолюдинов, которые в противном случае всю жизнь мечтали бы о том, как бы жениться на богачке. И все-таки кухарки постарше (те, что действительно на кухне занимались своими прямыми делами), лорды с консервативными мозгами и купцы вроде бы советовали дружкам и подружкам принца держаться от него подальше.

И вот как-то раз, вечером, неподалеку от берега глубокой и быстрой Длинной реки — той самой, по которой в столицу Королевства прибывали корабли отовсюду, в том самом районе, где предпочитали селиться эмигранты из Нектарии и Вульгарии, в небольшом кабачке под названием «Серый хорек», на углу улиц Венд и Байвей собралась компания. Аматус, пристрастившийся к изысканным винам и блюдам, подававшимся в заведениях нектарианского квартала, выпивал в обществе Голиаса. Вино было превосходное — густой, терпкий фруктовый гравамен, да и песни тоже недурны, хоть и давно знакомы. Аматусу хотелось верить, что его, одетого в длиннополый плащ с капюшоном, никто не узнает, а Голиас незаметно одаривал посетителей кабачка денежками из специально выделенной суммы, дабы те делали вид, что не замечают молодого человека, у которого не хватает левой половины.

Голиас играл на девятиструнной лютне — не сказать, чтобы так уж виртуозно, Аматус его в этом искусстве уже превзошел, — но зато громко, весело и с душой, поскольку и компания у них подобралась громкая, веселая и душевная. Помимо раскрасневшегося громкоголосого Голиаса за столиком сидел сэр Джон Слитгиз-зард, третий сын герцога Болот Железного Озера, — повеса, каких поискать, но при этом и воин изрядный, превосходно владевший палицей и мечом. Говорили, будто бы он прикончил с дюжину соперников на дуэлях и в свое время состоял в шайке дьякона Дика Громилы и пару раз собственноручно ограбил богатых путешественников.

Рядом с ним сидела Пелл Грант, девица не самых пуританских нравов. Вроде бы именно она, как поговаривали, позировала для картинки в Королевском Словаре к слову «полногрудая», когда была помоложе, а еще болтали, что она обучила юного принца кое-каким секретам искусства любви. А рядом с ней восседал герцог Вассант, мужчина тучного телосложения с добродушнейшей улыбкой, известный, однако, недюжинным умом и яростью в бою. Тысячи соперников он сокрушил в спорах, а несколько — в буквальном смысле.

Напротив него, в мужском платье и вооруженная до зубов (и даже выше, если считать крошечную шпажку, спрятанную в прядях густых волос, убранных под шляпу), сидела Каллиопа, младшая дочь одного из южных графов. С ней у Вассанта был короткий, но жаркий роман в ту пору, когда она была еще так юна, что все в итоге закончилось скандалом. Каллиопа и теперь была довольно молода и могла бы выйти замуж, если бы кто-то из молодых людей отважился попросить ее руки. Слухи о ней ходили самые неблаговидные, однако Голиас, пристально следивший за формированием окружения принца и отбиравший для этой цели людей пусть не блиставших добропорядочными манерами, зато добрых душой, против Каллиопы ничего не имел.

Люди же, слухам не подверженные и честные, давным-давно убедились в том, что Каллиопа благородна и добра и потому часто встает на защиту беззащитных и что многие из ее анонимных стихов (большей частью эротичные) хранят такую нежность и красоту, что способны растопить сердце. Между тем эти же самые люди, ради вящей справедливости, всенепременно упомянули бы о том, как жестока бывала эта леди с другими дамами, как безжалостно расправлялась с лучшими из молодых вельмож, отважившихся поухаживать за нею ввиду ее бесспорной красоты, а также со своими любовниками из купеческой среды (большей частью женатыми). Поговаривали, будто многие из них из-за нее покончили с собой.

Все верили и, не стесняясь, болтали об этом — что Каллиопа и Аматус любовники.

Из присутствующих в тот вечер в кабачке только Аматус и Голиас знали, что на самом деле Каллиопа вовсе не дочь какого-то южного графа, а единственная наследница престола соседствующей с Королевством монархии Загорье, которую спасла в младенческом возрасте ее верная нянька, когда все остальное семейство было вырезано узурпатором Вальдо.