Портрет семьи (сборник) - Нестерова Наталья Владимировна - Страница 8

— Я не поеду. Нужно помочь маме убрать после гостей. Вы поезжайте, я дома заночую.

— Твой дом в другом месте! — злится Лешка.

— Тише! — пинаю его локтем. — Всякое растение, даже самое мощное, произрастает из семечка, мелкого и подчас глазу незаметного. Чтобы не росло, нужно не сажать.

— Ты тоже ударилась в сельскохозяйственные забавы? — хмыкает сын.

— Я имела в виду семена раздора.

— Мура! — отмахивается Лешка. — Ну что? Ударим по мясу? Тебе положить?

— Имей терпение в очереди, — говорю я, вяло жуя, пытаюсь зайти с другого конца.

— Маман! Ты сегодня весь вечер притчи толкаешь. Коэльо начиталась?

— Представь, что ты в очереди, — продолжаю я. — В очереди к врачу, к академику, которому ты принес свою статью, за театральными билетами, за колбасой, за пивом, наконец. Мы большой кусок жизни проводим в очередях. И хотя это время тратится впустую, без него не получить желаемого.

— Ладно! Я не отъезжаю! — Лешка рассмеялся.

Юмор заключается в каламбуре. На их молодежном, сленге «отъехать» — значит прийти в восторг, получить удовольствие. (Купил классный диск. Послушал — отъехал.) Этот глагол также синоним выражению «напиться пьяным». (Слабак! Стакан принял и отъехал.) И третье значение — умереть, преставиться. (Мой дедушка давно отъехал.) Вот Лешка и смеется довольно — употребил слово в четырех значениях, и все подходят.

Мы давно и неделикатно шушукаемся втроем.

Поворачиваюсь к соседке справа, она же соседка по лестничной клетке Ирины Васильевны.

— В ее-то годы и рожать! — говорит соседка. — У самой внук уже в первый класс пошел.

Тема меня живо заинтересовала.

— Женщина в возрасте родила? — уточняю.

— Да, пятьдесят три года, завсекцией трикотажа в нашем магазине.

— Хватит тебе о всякой грязи говорить! — одергивает соседку Ирина Васильевна и брезгливо морщится.

Но меня тот факт, что не одна я дура на свете, очень греет. И есть много вопросов:

— Как она беременность перенесла? Ребенок родился здоровеньким?

— Пока маленький, ведь не разглядишь. Маленькие все здоровенькие, а вырастет безотцовщина, по кривой дорожке пойдет.

— Мужа нет, — киваю я.

Соседка удивляется моей непонятливости:

— Я же говорю, парализовало его от инфаркта.

— От инсульта, — поправляю механически, — парализует после инсульта.

— Один черт! Вот и сидит она, слезами умывается, ребенка грудью кормит. А на кровати муж лежит пластом, мычит и под себя ходит. А дочка не ходит, не помогает. Пока мать в силе и при деньгах была, так нужна, а теперь — сама кувыркайся со своим выродком.

— Ребенок от другого мужчины? — Мне интересны все детали.

— Врать не буду, не знаю. Только она про своего мужа говорила, что у него давно конец в начало превратился.

— Какой конец? — удивляется Ирина Васильевна.

Во мне умер просветитель. Не удерживаюсь от объяснений, даже когда они лишние.

— Конец — это мужской половой орган. Например, о контактах гомосексуалистов говорят: свести концы с концами.

Несколько секунд женщины смотрят на меня молча, переваривая информацию.

— Нет, — качает головой соседка. — Они не гомосексуалисты, просто несчастные люди.

— Как будто гомосексуалисты счастливые, — вставляет вторая соседка.

Разговор уходит в сторону, и я вопросом возвращаю его на старые рельсы:

— Тяжело у завтрикотажем протекала беременность?

Соседка не успевает ответить, именинница Ирина Васильевна рубит тему на корню:

— Хватит нам о всяких гадостях говорить! Тьфу! Противно слушать! Сладкое подавать?

Разговор как разговор, нормальный, женский.

Сплетни как сплетни. А Ирина Васильевна у нас моралистка. Моралите и консоме — назидательный аллегорический спектакль и бульон. Моя подруга Люба однажды в ресторане заказала официанту моралите вместо консоме. Официант мгновенно нашелся: «Кончилось! Из меню есть только то, что галочкой отмечено». На моралите много охотников.

Легко представить брезгливый ужас и отвращение на лице Ирины Васильевны, когда она узнает о моем грехопадении. О том, что я повторяю путь завсекцией трикотажа… Девушка в подоле принесет — на нее косятся, а если у бабушки в подоле что-то барахтается — так это ни в какие ворота. Фу, мерзость!

Осуждать и клеймить то, к чему неспособен по старческой немощи или по темпераменту, проще простого. Многие этому предаются с вдохновенным азартом. А куда еще азарт девать?

Уж на что наш светоч, Лев Николаевич Толстой! В молодости-то ненасытен был. А в старости, прогуливаясь с Чеховым и Горьким, выспрашивал у них подробности интимных отношений с женщинами, чем вызывал понятное смущение.

Себя молодого Толстой называл гулякой, используя «грубое мужицкое слово», как вспоминал Чехов. Толстой ополчился на его «Даму с собачкой», называл ее развратной книгой, поощряющей блуд.

Вот Чехов и припомнил тот разговор. А Лев Николаевич главной своей книгой считал «Путь жизни». Большинство людей о ней и не слышали, что неудивительно — это евангелие от толстовцев страшно нудное. В нем есть глава, посвященная интимным отношениям мужчины и женщины. На полном серьезе и на нескольких страницах Толстой утверждает, что совокупление без цели зачатия ребенка есть страшный грех. Послушал бы он эти проповеди в молодости!

Впрочем, Ирина Васильевна, скорее всего, не лишена плотских радостей. Ее Митрофан-то герой! Однажды мы были у них на даче, и Митрофан Порфирьевич здорово перепил, назюзюкался до остекленения. В этом состоянии у мужиков в мозгу остается одна короткая и емкая фраза: «Бабу бы! Чужую!» Митрофан Порфирьевич, глядя хрустальными глазами прямо вперед, подлез рукой под стол, захватил мою коленку и сжал. Я повернулась к нему и сказала тихо и точно в ухо:

— По морде захотел?

Других, более куртуазных, отказов он бы не понял. Руку испуганно убрал. Наутро выглядел пристыженно испуганным. Видно, помнил, что домогался, получил отлуп. Но детали стерлись. А детали в этом деле играют главную роль. Я держалась гордо-холодно, хотя внутренне посмеивалась. Митрофан был вынужден подловить меня в укромном уголке и извиниться:

— Простите за вчерашнее!

Ответила как чопорная гранд-дама:

— Ваши извинения принимаются. Но на будущее…

— Никогда! — воскликнул Митрофан Порфирьевич.

С тех пор он держится от меня подальше и настороженно. Будто я храню на него компромат и могу в любой момент предъявить свету, то есть семье. Дурачок! Хорошо бы я выглядела, заяви Ирине Васильевне: «А ваш муж полгода назад меня за коленку щупал!»

Как отреагирует Митрофан Порфирьевич на известие о моем интересном положении? «Вот шлюха! — воскликнет он. — А строила из себя честную!» Ирина Васильевна согласно кивнет и вспомнит еще одно определение для таких, как я, — женщина легкого поведения. С полным основанием я могла бы возразить: «Мое поведение столь долго было серьезным, что порцию легкости я давно заслужила».

Хочешь не хочешь, а с мнением новой родни приходится считаться, Лешка им не чужой. Мало того что зятек с гонором попался, так и матушка у него гулящая. Ведь известно, что с мужем я не живу десять лет, значит, ребенка нагуляла.

Кстати, с Сергеем мы не разведены. Следовательно, юридически он будет считаться отцом ребенка. Надо при случае Сережу порадовать.

Домой мы ехали на такси. Лика и Лешка все еще дулись друг на друга. Когда вошли в квартиру, Лешка заявил:

— Отрубаюсь! После обильной еды и флейма (пустых разговоров) я способен только читать великого письменника Храповицкого (спать).

Переодевшись, я пошла в ванную и услышала всхлипы на кухне. Лика сидела в моем кресле и плакала, уткнувшись в кухонное полотенце.

— Ой! — шмыгнула она носом. — Ваше место заняла.

— Сиди! — позволила я и присела на табурет.

— Понимаете, — быстро заговорила невестка, — мои родители простые люди. Но они непростые!

— Ясно дело. А мы сложные, но несложные.

— Да! Мама с папой очень добрые. Они меня очень любят и… — запнулась, — и Лешку, и вас… очень.