Портрет семьи (сборник) - Нестерова Наталья Владимировна - Страница 17

— Атомная!

— Я умер во сне от радиации.

Так можно было разговаривать до бесконечности. Я — наяву, он — во сне, потом ничего не вспомнит.

— Сейчас принесу чайник! — пригрозила я. — Он только вскипел! Оболью!

— Кира? — Сергей открыл один глаз. — Еще минуточку, пожалуйста!

— Вставай, соня! Я твою отроковицу кислотой облила, сейчас будем труп на куски резать и в пакетах выносить.

— Черный юмор с утра, — поморщился Сергей. — Три минутки, и я встаю.

— Пошла за чайником! Ты меня знаешь!

Он сел на кровати, потер лицо руками, взлохматил волосы, по-прежнему густые, но уже с проседью.

— А где Света?

— Света слиняла со света. Меня испугалась, я женой представилась.

— Тогда подремлю еще полчасика?

— В душ и на кухню! — Я была непреклонна. — У меня мало времени. Разговор есть.

Пока Сергей просыпался под душем, я читала журнал, обнаруженный на кухне. Там была статья о Махатме Ганди, написанная Сергеем.

Он пришел, начал завтракать, кивнул на публикацию:

— Как тебе?

— Честно? Мрак и пошлость! Махатма, пишешь ты, обозначает «великая душа». И где ее величие? Какие-то сплетни про маму Ганди, страдавшую запорами, про то, как его женили тринадцатилетним и бедные муж и жена, дети по сути, мучили друг друга незрелой сексуальностью. Упоминаешь про обет полового воздержания, который он принял в тридцать семь лет, и опыты по испытанию этого обета, когда он спал с обнаженными женщинами. Вставные зубы, которые хранил в складках набедренной повязки, вкладывал в рот перед едой, потом полоскал и возвращал на место. Кроме вставных челюстей, за великим Ганди не числится ничего интересного? О его учении сатьяграха — упорстве в истине, основанном на ненасилии, — две строчки. Зато просторно про неблагодарных сыновей, не признававших учения отца.

— В статье, — вяло оправдывался Сергей, — сорок страниц. Редактор выкинул все, кроме клубнички, осталось пять страниц. Я получил двести баксов гонорара, полный текст статьи выложен в Интернете. Ты знаешь, что Ганди переписывался с Толстым Львом Николаевичем? Сатьяграха и толстовское непротивление злу насилием — две золотые монеты, которые сходны только металлом, но не размениваются одна другой. Интересна не сама по себе переписка двоих великих, а их взаимное влияние. Толстой был старцем, в том возрасте, когда человека интересуют только собственные теории, а Ганди только вступал в пору зрелости…

Как водится, я заслушалась. Сергей прекрасный рассказчик и широчайше образованный человек.

В романе Гончарова «Обрыв» о главном герое Борисе Райском говорится, что он был талантлив в искусствах и при этом пустоцветом. Брался за живопись, скульптуру, за беллетристику — все получалось, и ничего не доводил до конца, уставал, бросал, надоедало. Когда я читала в детстве роман, Райский показался мне выдуманным, нереалистичным, таких не бывает.

А потом я вышла замуж за человека, которому герой Гончарова в подметки не годился. Что там искусства!

Сергей блестяще закончил физический факультет МГУ (тот же, что и Лешка), два года работал на кафедре. Диссертация была практически готова, он все бросил — увлекся биохимией человеческой клетки. В микробиологии сделал открытие, исключительно благодаря моему занудству защитил диссертацию. Переметнулся в сравнительную лингвистику, потому что его заинтересовало открытие генетиков, которые пришли к выводу, что все человечество происходит от одного корня, и построили генеалогическое древо человечества. Лингвисты в свою очередь проделали ту же работу, но не с генами, а с мировыми языками, и тоже построили древо. Обе конструкции поразительным образом совпали, археологи вопили от восторга. Сергея на генеалогическом древе языков заинтересовала ветвь чукчей и камчадалов, их близкое языковое родство с эскимосами и алеутами. Потом наступила очередь истории. Здесь Сергей задержался дольше всего, перескакивая с периода на период. Он знает о декабристах столько, что рассказывает о них словно о родных братьях. Про народовольцев-террористов, их жизнь на каторге и влияние на уголовников была почти написана книга, увлекательная, как авантюрный роман.

Еще мы занимались философией. Конкретно — ролью личности в истории. Поэтому про множество личностей знаем массу любопытного.

Ни в одном учреждении больше года Сергей не работал. Устраивался, месяцев шесть исправно ходил, всех покорял своими знаниями, интеллектом и тем, что находит жемчужины в той куче, где до него копались десятки ученых. Потом пропадал, просто не являлся на службу, не желал терять время на ерундовую болтовню. Его еще полгода держали, уговаривали, увещевали, давали липовые отпуска за свой счет. Но Сергея уже несло на волне другого интереса.

Каждый новый виток сопровождался у него, что естественно, новой любовью к новой обладательнице хорошеньких ножек. Так было до меня и после. Я продержалась больше всех — от микробиологии до народовольцев. Я знаю, что была его настоящей и глубокой любовью. Но проходит все, даже настоящее, заливается все, даже глубокое.

Сергей не капризен и не требователен в быту. Для него быта попросту не существует. Он может два года ходить в одних брюках, а когда они протрутся, попросит какую-нибудь обожающую его библиотекаршу принести ему книги домой. Штаны рано или поздно появятся, я куплю. В доме нечего есть? Ребенку надо купить лекарство? Жена не хочет ходить в обносках? Это не к Сергею, это само должно как-то решиться без его участия. На него никогда нельзя было положиться: купить молоко или хлеб, забить гвоздь, забрать ребенка из садика. Он не отказывал, он забывал. Увлекался какой-нибудь идеей и забывал.

Я дошла до ручки, внутренне превратилась в фурию, устала одна тащить воз. Я не закатывала скандалов мужу, грызла себя изнутри. Не могла разлюбить его интеллект, не могла не восхищаться его умом, но любовь, как ни банально звучит, разбилась о быт. Интимные отношения прекратились: я отказывала, Сергей не настаивал. У него тоже рассосалось.

Когда Люба отселила меня с Лешкой, наши отношения с Сергеем вошли в колею близких без близости, добрых без обязательности. И с Лешкой у них все прекрасно; долго друг друга не выносят, но коротко общаются с удовольствием.

— Странно, что ты заинтересовался поздним Толстым и Ганди, — усмехнулась я. — У тебя еще голые девицы по квартире шастают.

— Уж не ревнуешь ли? Спасибо за завтрак!

— Пожалуйста! Не ревную, соболезную.

— Прекрасное чувство!

— Так ведь не к тебе.

— А ко мне могла бы проявить тимуровское участие и зашить куртку. Рукав оторвался…

— Неси, — кивнула я, — давай сразу все, что нужно чинить, носки — только стираные. Нитки с иголкой не забудь.

— А где они лежат?

Я вздохнула и пошла в комнату.

— Ты хотела поговорить, — напомнил Сергей, наблюдая за моим шитьем. — О квартире? Действительно, несправедливо, что вы втроем в двухкомнатной ютитесь, а я один в трех комнатах. Подобрали вариант? Мне комнату в коммуналке? Согласен.

— Если ты такой благородный, то и занялся бы разменом.

— Кто? Я? Как ты себе это представляешь?

— Никак не представляю, — призналась я и откусила зубами нитку. — Сергей, у нас будет ребенок!

— Строго говоря, у нас будет внук.

— Само собой. Но еще юридически через полгода ты станешь отцом моего ребенка, если, конечно, до того мы не разведемся.

— Ничего не понимаю. — Он потряс головой. — При чем здесь ты или я?

— Я беременна.

— Зачем? — умно спросил он.

— Так получилось.

— Ты хочешь, чтобы я подсказал тебе способы избавления от нежелательной беременности?

— Нет, все способы мне известны и не подходят.

— По здоровью?

— Идеологически.

— Какая к дьяволу идеология? Кира! Зачем тебе это нужно, нам нужно? — великодушно поправился он.

— Поздно пить боржоми. Ты признаешь ребенка, чтобы в документах не стоял прочерк?

— А непосредственный отец-производитель? Отказывается?

— Считай зачатие непорочным.