Портрет семьи (сборник) - Нестерова Наталья Владимировна - Страница 12

— Таня! (Галя, Маня, Света…) Ты на что время тратишь? Тебе к экзаменам готовиться надо! И потолок побелила!

— Та я трошки прибралась. Люба ховорила, что вы борщ со старым салом не любите, чи шо? Так я маслом подсолнечным заправила. А тюлевые занавески хладить или так повесим?

Гости-мужчины были исключительно рукастые.

После их отъезда в доме не оставалось ни одного капающего крана или висящей на соплях розетки.

Не могу сказать, что мы скучали без гостей. Но когда их долго не было, нет-нет да заметит Сергей или Лешка:

— Пылищи набралось, — и подражая украинскому акценту: — Шо-то нихто з Херсону нэ еде.

Теперь перестали ездить вовсе. Старики умерли или одряхлели, молодежь отоваривается на местах и поступает в свои национальные вузы. И все мы, спасибо перестройке, — как птицы с выщипанными крыльями. Без маховых перьев летать нельзя.

Еще одно слово из украинского перешло в наш семейный язык, полностью изменив значение. По-украински доба — сутки, цылодобово — круглосуточно. Но у нас цылодобово — выражение крайней эмоциональной экспрессии, как положительной, так и отрицательной. Упал кирпич на ногу — цылодобово! Выиграли в лотерею пылесос — цылодобово!

После свадьбы Люба и Антон два месяца жили у нас, никак не могли снять комнату. Они вдребезги, на досточки, разрушили диван-кровать. Ночные звуки их бушующей плоти разбудили во мне половой инстинкт. Раньше никакого биологического зова я не испытывала. А тут прямо пылала огнем и скручивалась от томления. Как-то встала ночью воды попить. Папа в проходной комнате плакал, уткнувшись в подушку. Я сделала вид, что не заметила. Выпила воды, вернулась, подсела к нему.

Мы плакали обнявшись. Папа — в тоске по маме, я — не зная, куда пристроить свои инстинкты. А в соседней комнате скрипел-грохотал диван…

Старшую дочь Люба родила на пятом курсе, защищая диплом. По списку она была десятой, но, не дожидаясь очереди, обхватив живот, ворвалась в аудиторию:

— Я рожаю! Схватки! Скорей меня защищайте!

Дипломная комиссия перепугалась, и ей задали только один вопрос:

— Вы на какую оценку рассчитывали?

Люба не смогла сразу ответить, скривилась от боли.

— Пять! — замахал руками председатель комиссии. — Вы получаете «отлично»! «Скорую»! Девушка, только не здесь!

Еще сутки Люба пролежала в больнице, пока не родилась Алиска. Младшего сына, Егорку, она родила уже на Севере.

Антона распределили в Сургут. Они жили в продуваемом бараке. Зимой до льда замерзали стены, у детей с декабря по июнь зелеными вожжами из носа текли сопли. На три летних месяца детей с Севера увозили в пионерские лагеря.

Я приходила на вокзал — увидеть, передать гостинцы. Поезда с детьми все шли и шли. Радио объявляло: из Тюмени, из Мурманска, из Норильска, из Сургута… Поезда, забитые детьми, как в войну. Детям нужны солнце и фрукты. Я даже боюсь задать вопрос, где берут сегодняшние дети-северяне солнце и витамины.

Летнего запаса здоровья Алиске и Егорке хватало до Нового года, а потом снова — бронхиты, гаймориты, ангины. У бабушки на каникулах они были загорелыми и крепкими, к весне — дохлятиками.

Для Любы, выросшей на юге, круглосуточные полярные ночи, морозы и метели были почти каторгой. Но за мужем она бы поехала и на каторгу.

Очень долго жизнь ребят напоминала мне борьбу за выживание. И все, что они теперь имеют, заслужили по праву.

Антон успешно двигался по служебной лестнице, к моменту дележа нефтяного пирога имел в руках большой ножик. Но из государственной корпорации не ушел, превратился в метиса — гибрида олигарха и чиновника. Ребята вдруг разбогатели.

Конечно, деньги у них были всегда. Приезжали в Москву — шиковали, как капитаны дальнего плавания. Но теперь денег стало не просто много, а не переварить.

У меня же все катилось по наклонной: семья, работа, психическое состояние. Люба приехала отправлять детей на учебу в Англию и покупать квартиру в Москве. Детей она отправила, а первой квартиру купила мне. Возражения отмела с обидой:

— Неужели я бы от тебя не взяла?

— Хорошо, но только если ты и себе купишь апартаменты.

— Гроши кончились.

— Вот видишь!

Она набрала их сургутский номер:

— Антон! Кирка стоит в позе, можешь мне пять тысяч зеленых выслать, чтоб ее распрямить?

Тогда, в начале девяностых, хорошая квартира в центре так и стоила — пять тысяч долларов. Для меня эта сумма была не просто большой. Астрономической!

Люба купила четырехкомнатную квартиру на Ленинском проспекте. От меня десять минут езды.

Но жила там недолго.

Подруга 2

Лет семь назад Люба поселилась на Майорке, на одном из островов Балеарского архипелага, в Испании. Приезжает два-три раза в год, но никогда — зимой. Она натерпелась холодов на всю оставшуюся жизнь. Антон к ней периодически, но не часто летает.

Не знаю, что произошло между ними. В своей семье не разобраться, что уж других судить. Они не разводились, не ссорились, они по-прежнему муж и жена.

— Но почему? — пытала я Любу. — Как можешь ты допустить, что Антон приходит вечерами в пустую квартиру? Как можешь ты без него существовать? Вы выдержали испытание холодом, нищетой, болезнями детей, а богатством не выдержали?

— Оно рассосалось, — ответила Люба.

— Что «оно»? Любовь? Муж, дети?

— Все! Был тугой комок, стала тонкая пленка. Такая тонкая, что и дыр не заметно. Да ты не переживай, у нас все отлично. Вот в Англию полечу. Барон охоту на лис завел. Костюмов специальных из сукна нашили, красное с белым и при котелке. Буду за лисами на лошади скакать.

Старшая дочь Хмельновых Алиса вышла замуж за обнищавшего английского барона. На папины деньги баронесса отремонтировала родовой замок.

Теперь там какая-то помесь музея и отеля. Егорка Хмельнов ушел в бизнес. Что-то с помощью папы отпочковал от российской промышленности и качает нашу нефть в Англию.

Наверное, Алиса и Егорка, которые для меня почти такие же родные, как Лешка, никогда не вернутся на Родину. Мне от этого плохо. Мне кажется, будто их обокрали, хотя они разбогатели.

— Почему Лешка не ездит к моим? — спрашивает Люба.

— Он ездил… он весь в науке, ты же знаешь.

Лешка один раз наведал в туманном Альбионе друзей детства. Его приняли по первому классу.

Вернулся, сказал: «Мне это неинтересно!» — и прекратил общение. Первый перестал отвечать на электронные письма, даже на дни рождения забывает без моего напоминания Алиске и Егорке позвонить. Они ему неинтересны. Точка. Кол на голове теши!

— Я никому не нужна, — Люба усмехалась, плакала без слез, — ни Антону, ни детям.

— Ты максималистка! Тебе подавай быть нужной на сто процентов, а восемьдесят, сорок или тридцать тебя не устраивают! Дети выросли, у них своя жизнь, они не болеют и плевали на наш жизненный опыт.

— Муж тоже вырос?

— А ты хочешь, чтобы он, как в двадцать лет, табуреткой с ушами торчал у памятника Тимирязеву?

— Кирка! У нас все нормально. На других посмотреть, так они только зубами в глотку друг другу не вонзаются. Вот и ты с Сергеем… не смогла… Но когда вакуум в двадцати или в шестидесяти процентах, надо его каким-то дерьмом заполнять? Вот я собой и заполнила.

— Ты себя называешь дерьмом?

— Не придирайся к словам. Лучше приезжай ко мне на Майорку! Все поймешь!

Но прежде чем нанести визит, я регулярно общалась с Любой по телефону. Там у них целая колония отселенных жен новых русских образовалась.

— Что вы делаете? — кипятилась я. — Прозябаете? Я читала в газете: тупеют, жиреют и спят со своими шоферами.

— Про банкиршу Райку, что ли, написали? — живо интересовалась Люба.

— Меня не интересует Райка! Меня волнуешь ты! Чем у тебя день заполнен?

— Во-первых, дом и участок. Во-вторых, я стала писать.

— Кому?

— Писать — это рисовать, деревня! Беру уроки акварели. Еще хочу вокалом заняться, диск свой иметь.