Миллион открытых дверей - Барнс Джон Аллен - Страница 51

Сейчас они казались столь же объяснимыми, как здешние утренние бури.

— Ну, и как же она себя ведет?

— Сидит. Слишком смирно сидит. Почти не разговаривает. Мне очень долго пришлось уговаривать ее послать от ее имени письмо ее общине. А когда она начинает говорить…

Жиро, мне кажется, она сейчас жить не хочет. Она во всем полагается на волю Бога — того Бога, в которого она всегда верила. Переворот, учиненный Сальтини и осуществленный самыми верующими фанатиками в Каледонии, заставил ее думать о том, что всю свою жизнь она ошибалась. Думаю, когда ее выпустят, она будет сидеть дома и смотреть в стену. В ней не осталось ни капельки сопротивления. Так всегда бывает, когда веришь во что-то, а потом оказывается, что это все обман. — Он встал и начал раздеваться. — Есть не хочется — я слишком устал. Мне надо поспать. Хотя бы отец держится молодцом. Единственное, чего добился Сальтини, так это того, что превратил его в отъявленного либерала. И я очень рад тому, что этот старый динозавр на нашей стороне. Он еще себя покажет.

— А еще как-то не задумывался о том, что мы — это «сторона», — признался я.

— О? Ничего, все впереди. — Он швырнул рубаху в стиральную машину. — В любом обществе всегда найдутся те, кого существующий режим не устраивает. Но покуда каждый имеет свой кусок, недовольство никогда не приобретает четкой формы. Вот тебе пример классической ошибки — перевороты в экономической теории игр. Небольшая группировка захватывает абсолютную власть, и тогда недовольными становятся все остальные. Готов об заклад побиться: через три стандартных года Сальтини будет стучаться в двери Посольства и умолять Шэна предоставить ему политическое убежище и беспрепятственное бегство на другую планету.

Я сидел в комнатке одного из двух зданий в многомиллионном городе, которые не были в руках Сальтини, и понимал, что на нашей стороне всего-то две сотни невооруженных, напуганных, измученных людей, в здешнем обществе считающихся неудачниками. Какой вывод я мог сделать из заявления Аймерика? Наверное, он просто сильно простудился.

Когда Аймерик бросил ботинки в угол и надел пижаму, появился Торвальд и принес Аймерику суп и булочки. Аймерик уселся есть с видом ребенка, который прогулял зимой весь день и ничего не ел с самого утра.

— Поешьте — и сразу в постель, — распорядился Торвальд совершенно по-матерински. — Мистер… ой, то есть… Жиро, мы там на кухне собрались, пьем какао. Может, хочешь к нам присоединиться и поговорить?

— Конечно, — кивнул я, и мы вышли из комнаты. Когда я закрыл за собой дверь, я сказал:

— Ваши сегодняшние достижения меня весьма впечатлили, мистер Спендерс.

Он усмехнулся.

— Ничего, я еще привыкну звать тебя по имени… Жиро. Надеюсь, и к твоим насмешкам привыкну.

Я рассмеялся и не стал оправдываться — решил, что смеха в качестве извинений вполне достаточно. Спускаясь по лестнице, я обратил внимание на непривычный гул голосов, наполнявший здание, и понял, что даже в таком просторном доме, каким был Центр, присутствие двух сотен человек всегда будет заметно. И еще меня порадовало то, что в Центре, который проектировался и строился по моему усмотрению, сразу стало как-то теплее, несмотря на всю суматоху, вызванную с расселением учащихся. Пожалуй, мне еще не доводилось жить в более уютном и теплом доме.

Мысль была случайная, побочная, но из нее мало-помалу сформировалась еще одна тема для песни. Я вспомнил об одном поэте докосмической эры, Вордсворте, который почерпнул массу вдохновения, пребывая во Франции во время падения «старого режима»… «Может быть, — подумал я, — потом мне будет хотя бы о чем спеть, пройдя через все это, и тогда я сумею превзойти любого аквитанского барда».

В кухне в итоге оказались только я, Торвальд, Пол, Маргарет и огромная лазанья, испеченная кем-то. В животе у меня заурчало. Я вдруг понял, что ничего не ел со времени наступления Первой Тьмы. Мы принялись с аппетитом уписывать прекрасную горячую лазанью.

— Итак, — сказал я, наевшись, — официально объявляю, что ты, Пол, также нанят на работу. Думаю, ты и сам догадывался, что дело идет к этому.

— Еще бы, — хмыкнул Пол, откинулся на спинку стула и вздохнул. — Если бы кто-нибудь сказал мне, что я буду рад должности, связанной с такой уймой работы… — Он усмехнулся. — Да, ты здорово постарался и всех нас обучил иррациональности.

Я воспринял это как комплимент и поинтересовался:

— Ну, как у тебя дела с базой данных ПСП?

— Боюсь, никак. Все коммерческие компьютерные сети завязаны воедино и устроены так, что не позволяют людям нарушить религиозные догмы. Этот принцип очень хитро вплетен в систему доступа, обойти его невозможно. Боюсь, две такие системы я довел до безумия и только тогда понял, что мои попытки напрасны. — Он отпил порядочный глоток подогретого розового вина из Вавилонской котловины. Оказалось, что Торвальд обнаружил в наших запасах пару больших бутылей этого напитка. — Кроме того, существует множество кибернетических компьютеров, которые уже сотни лет работают на ПСП, и некоторые из них включены на постоянную имитацию. За двадцать секунд после начала моих попыток проникнуть в базу данных эти компьютеры, практически не обладавшие системой защиты, преобразились и стали самосовершенствующимися устройствами.

Короче говоря, чтобы одолеть такую линию обороны, нам нужно не меньше десяти тысяч киберкомпьютеров, установленных за пределами Нансена. Только с их помощью мы могли бы провести массированную координированную атаку.

Я пожал плечами и кивнул. Именно таков был тысячелетний опыт попыток проникновения в базы данных. Тысяча единиц атаки могла быть отражена одной тысячной единицы обороны. И все же попробовать стоило. На мой взгляд, опытный взломщик всегда для начала обойдет дом и попробует все двери и окна — вдруг где-то не заперто.

— Одну систему файлов я все-таки выудил, — сообщил Пол, — но толку от нее не слишком много. Похоже, и Сальтини, и все его молодцы — селективисты»

— Что-что? — перепросил Торвальд и от изумления застыл с открытым ртом.

— Что именно ты раскопал? — спросила Маргарет.

— В этих файлах есть перечень постановлений, который Совет Рационализаторов должен ратифицировать в течение ближайших трех месяцев. Большей частью речь идет о том, чтобы узаконить принимаемые Сальтини «чрезвычайные меры». И внести их в постоянную политику. Еще кое-что насчет воскресных правил, которые «псипы» пытались пропихнуть через Совет все эти годы. Но кроме того, они желают превратить селективизм в государственную доктрину, и с нашей точки зрения — это самое лучшее, на что они способны. Начнутся разговоры о мятеже…

— Если вам не очень трудно, — вмешался я, — просветите меня, пожалуйста, насчет того, что такое «селективизм».

Маргарет усмехнулась.

— Эволюция происходит быстрее в присутствии разума, но еще быстрее — в присутствии рационального разума.

Наверное, вид у меня стал озадаченным, поскольку Торвальд поспешил объяснить:

— Таким образом наши ультрарелигиозные сограждане объясняют тот факт, почему ко времени прибытия колонистов на Нансене уже существовала жизнь. Они считают, что интеллект — рациональная цель жизни, и потому жизнь развивается быстрее, когда вокруг — множество интеллектов. И потому, дескать, что эта планета была самой судьбой предназначена для того, чтобы стать родиной Рационального Христианства, одного этого предназначения хватило для того, чтобы эволюция на Нансене пошла в тысячу раз быстрее, чем если бы это было не так.

Мне было очень трудно удержаться от смеха, но я удержался, поскольку дал себе слово ни над чем каледонским не потешаться.

Пол вздохнул и сказал:

— На самом деле такую теорию мог бы разнести в пух и прах не самый умный богослов. Ведь если Бог — это бесконечный разум и присутствует во вселенной повсюду, то тогда (если гипотеза селективистов верна) камни, звезды и даже вакуум были бы живыми.

— И что же, они на самом деле собираются сделать эту точку зрения всеобщей доктриной? — спросила Маргарет так, словно до сих пор не могла в это поверить.