Миллион открытых дверей - Барнс Джон Аллен - Страница 47

— Между прочим, — вставил Аймерик, — я ужасно соскучился по родине и пока не желаю с ней расставаться.

По лицу Биерис трудно было сказать, какие эмоции ею владеют, но она тут же проговорила:

— Я тоже хочу остаться.

Только теперь я понял, к чему клонил Шэн. В нашем лице он приобретал троих человек, которые могли беспрепятственно передвигаться по Утилитопии, и при этом «псипы» их (то есть нас) не могли пальцем тронуть. А это было поистине неоценимо в свете тех маневров, которые Гуманитарный Совет мог предпринять по следам переворота…

А может быть, и нет. Сейчас судить было трудно. Может быть, Шэн, пользуясь нашим присутствием, решил просто-напросто припугнуть Сальтини.

Господи Боже, а ведь дома-то все было из рук вон плохо!

Мне нужно было восстановить репутацию, занять подобающее место в обществе, и прошлой ночью я впервые с детства по-настоящему молился — молился о том, чтобы поскорее попасть домой!

Ну и хорошо. Биерис с Аймериком оставались. Хватит и этого. К тому же Биерис здесь в любом случае нравилось больше, чем мне, а познания Аймерика делали его поистине неоценимым человеком для Шэна. А я? Что я такого знал? Музыку, поэзию, поединки — да и то, только рукопашный бой да дуэли на нейропарализаторах. Настоящим оружием я не владел…

Кроме того, надвигались экономические заморочки, и почти наверняка Сальтини мог отобрать у меня Центр. Тогда мне оставалось чистить стойла, а такая перспектива меня мало прельщала.

Я вдруг заметил, что Сальтини пристально смотрит на меня — так, словно я его безумно интересую. Я понимал, что он знает про меня все — наверняка он читал всю мою корреспонденцию, и, видимо, замысел Шэна ему был понятнее, чем мне.

Уж кто-кто, а я в глазах Сальтини должен был выглядеть законченным иррационалистом.

— Моя настоящая работа — в Центре, — заявил я. — Я не могу уехать, когда все только начало налаживаться.

Пожалуй, мне стоило обидеться на то, что мое заявление удивило всех, кроме Шэна.

Сальтини обвел всех нас палящим взором.

— Уверен, все вы понимаете, что бюджет будет урезан. Не сомневаюсь, должность профессора аквитанской литературы в самом скором времени будет сокращена. Полагаю, что наемная работница, столь часто отсутствующая на ферме, также в ближайшее время обнаружит, что ее работа там не нужна.

Что касается Центра… Видимо, вы рассчитываете на прибыль, которой не повредит сокращение бюджетных ассигнований.

Пока я вам скажу единственное: все ваши учащиеся и их родственники в данный момент подвергаются проверке на серьезные проявления иррациональности, и этот факт будет им предъявлен со всей строгостью. А если у вас не останется учеников…

Он ретировался, даже не удосужившись высказать свою угрозу до конца. Да и не надо ему было этого делать.

Когда мы все шли к двери, Шэн тихо сказал мне:

— Спасибо.

Жаль, что мне от его благодарности не стало веселее.

Трекеры снова начали ходить регулярно и без неожиданных остановок. Я поехал в Центр. По углам торчали копы из ПСП, но утренняя буря улеглась, ярко светило солнце, и они либо отбросили капюшоны своих курток, либо вообще сняли их и держали в руках, и потому вид у них теперь был совсем не такой угрожающий — они скорее напоминали смущенных швейцаров, Я включил новостной канал, убедился в том, что там излагалось сплошное вранье — разве что кроме сообщения о том, что погибли семеро муниципальных полицейских. Но при всем том они объявлялись мятежниками. Что-то я сильно сомневался в том, чтобы кто-либо потащился бы бунтовать во время жуткой утренней бури. Видимо, просто «псипам» важнее было что-то вякнуть, чем заботиться о том, поверят в это люди или нет.

Наверняка потом они могли либо отказаться от своих слов, либо как-то выкрутиться.

Трекер въехал на стоянку позади Центра, выпустил вместо гусениц колеса и подъехал к лестнице. Я взял куртку, но надевать ее не стал и поднялся по ступеням.

У двери меня ждал Торвальд.

— Происходит нечто чрезвычайное, — без преамбулы проговорил он.

— Да, я знаю, — ответил я.

— Они грозят лишить всех, кто посещает Центр, любой работы, кроме грубого физического труда. Потому что мы, видите ли, слишком иррациональны для того, чтобы чем-то еще заниматься. Это сообщение пришло сразу же после того, как ты утром уехал.

Естественно. Сальтини был уверен в том, что я уеду, но на всякий случай решил принять дополнительные меры. Может быть, он уже даже распорядился о том, чтобы здание Центра снесли. Что ж, тогда мне точно придется вооружиться лопатой. Может быть, в более или менее теплую погоду я мог бы петь на улицах или заниматься еще чем-нибудь в таком роде.

Но почти наверняка существовали местные законы, запрещавшие такую деятельность.

— Ну и… словом, некоторые учащиеся хотели с тобой обо всем этом поговорить.

— Конечно. Только вряд ли мне стоит связываться с ними по интеркому. Они придут?

— Они уже здесь. Все собрались в большом зале.

В большом зале? Вот потеха… Зачем? Наверное, там всего-то три человека, — думал я. Маргарет, Пол… может быть, все-таки Валери? Сидят там, бедолаги, слушают, как разносится эхо по опустевшему Центру, и чувствуют, что всему конец. Если пришли попрощаться — значит, кто-то из них все-таки считал это дело стоящим. А это была храбрость особого свойства — открыто заявить о своих чувствах.

Когда мы поднимались по лестнице на второй этаж, Торвальд спросил:

— А-а-а… если вы не закроете Центр, мое рабочее место сохранится?

— Всегда, — ответил я и обнял его за плечи.

Он, похоже, испугался — ведь у каледонцев почти не принято дотрагиваться друг до друга, но через мгновение и сам обнял меня.

Впереди маячили не самые приятные дни выгребания дерьма, но у меня хотя бы были приятели — Торвальд и еще несколько человек. Может быть, думал я, будет не так тоскливо…

Мы открыли дверь, ведущую в большой зал. В некотором смысле я оказался прав, поскольку там оказались Маргарет и Валери.

А еще — Пол, Прескотт… Почти все. То есть зал был просто-таки битком набит.

— Мы просто хотели вам… тебе сказать, — мгновенно сообщила Маргарет, — что мы тут проголосовали и решили, что будем платить за занятия больше, чтобы Центр не закрыли и ты мог выплатить ссуды.

А Пол добавил:

— После того как мы все здесь собрались, и «псипы» поняли, почему Сальтини распорядился о том, чтобы сюда транслировался его разговор со всеми вами — ну, когда он пытался всех вас запихнуть в Посольство. Так что мы все видели, как вы его уделали.

Когда тебе говорят о том, чтобы ты делал то, чего ты делать не хочешь, очень многое зависит от интонации и отношения к тебе. В каком-то смысле именно поэтому от меня потихоньку отходили мои старые друзья — потому что я от них ушел.

Я был не совсем таким, каким они меня представляли.

Единственное, что я мог сделать, единственное, чем мог смыть невидимое пятно с моей enseingnamen, . — это вести себя так, словно я такой, каким они меня представляют. Я не мог позволить им ошибиться во мне.

Если бы кто-нибудь когда-нибудь сказал мне в ту пору, когда я обретался в Молодежном Квартале, что я способен разрыдаться перед толпой народа, что буду плакать, как donzelha, и даже не устыжусь своих слез и не закрою лицо руками, я бы немедленно вызвал наглеца на дуэль и настоял бы на том, чтобы мы дрались насмерть.

А тут… Когда я отплакался и отдышался, я только и сумел пробормотать:

— Как славно вернуться домой. — Но поскольку я понимал, что таким взрывом эмоций мог смутить своих учеников, я добавил:

— У нас уйма дел. Так давайте же, mes companho, не будем тратить время попусту.

Часть третья

ДОЛГАЯ, ДОЛГАЯ ДОРОГА

Глава 1

Еще долго потом я вспоминал последующие несколько дней как время, когда я чудовищно недосыпал. Переворот, затеянный Сальтини, завершился через четыре часа. За это время были арестованы и лишены средств общения последние независимые проповедники в Утилитопии. После того как Сальтини взял под свой контроль провинции — а это было не так уж сложно, поскольку большая часть консервативно настроенных поселений и так уже была на его стороне, — постепенно наладилась связь.