Большое приключение. Пепел (СИ) - Клеванский Кирилл Сергеевич "Дрой" - Страница 3

— Никто не знает откуда взялась сила, но однажды, пару эр назад, люди стали равны нелюдям. Не все, конечно, а только некоторые, обуздавшие эту силу и давшие ей название "терна". С тех самых пор терниты — властители терны, обучают и обучаются исскуству владеть своим даром. Нет воина сильнее, чем воин — тернит, нет алхимика мудрее, чем алхимик — тернит. Нет мага искуснее, чем маг — тернит. Так было много тысяч лет назад, пока властители силы не вытеснили обычных людей. И больше уже не было раздел…

Гвел закашлялась и Эш, не дожидаясь отмашки, сбегал на улицу где в бочке скопилась дождевая вода. Ожидая долгий разговор, мальчик набрал полный кувшин и, принеся его на кухню, налил чарку. Старуха жадно выпила холодную воду и, утерев губы морщинистой рукой, продолжила:

— В общем, терниты вытеснили эрнитов — простых людей. Максимум, что может себе позволить эрнит — надеть кольчугу и быть убитым на войне. Остальные "должности", если позволишь, заняли терниты. Убийцы, ведьмаки, маги, паладины, некроманты, чародеи, волшебники, волхвы, малефики, охотники, снайперы. Словно саранча они заполонили Тринадцать Королевств.

Эш внимательно слушал, но пока плохо понимал о чем речь.

— В какой‑то момент тернитов развелось так много, что от их раздутого эго в городах стало тесно. И тогда Короли, а, спасибо нашим богам, все Короли эрниты, постановили, что тернит должен служить на благо человечества. Ну, спасибо, что не отрядили в услужение нелюдям… Так что слоняются терниты по миру, выполняя различные поручения. А кто не хочет, тот становится еретиком и уже на него ведут охоту. Вот так и живем, мелкий ты уродец.

— Но причем здесь слова? — спросил Эш, машинально помешивающий варево.

— Да при всем! — гаркнула старуха и вновь закашлялась. — В тебе, Эш, этой терны как воды в озере — до дна не вычерпать.

— Что‑то я не чувствую её, — пожал плечами мальчик.

— Потому что чувствовать не умеешь. Не знаешь что… но об этом позже. Дай, лучше, расскажу про слова. У всех, даже самых маленьких народов, есть свой язык. И, возьми ты даже простой камень, в мире найдется тысяча слов его определяющих, но все они — ложные. Ведь у тебя, Эш, одно имя. Не самое лучшее, — ребенок не стал напоминать, что так его назвала сама Гвел. — но и не худшее. Так же и у камня есть свое имя.

— И какое оно?

Губы старухи зашевелились, но мальчик так ничего и не услышал.

— Не слышишь, — не спрашивала, а утверждала Гвел. — И не услышишь, пока не прислушаешься… Так вот. И так же, как и у камня, у всего в мире есть свое "имя". Настоящее, если хочешь — истинное. На этом языке говорили боги, когда создавали наш мир. И знание этого языка, знание имени, дает власть над ним. Потому никто и не ведает имени нашего мира — ибо боги боятся той власти, что оно таит в себе. Так что на этом языке должен научиться говорить и ты, если хочешь постичь суть магии.

— А почему обязательно магии? — словно возмутился Эш.

— Ну, извини, но на другого ты не тянешь. Щуплый больно, кость у тебя тонкая, да и не вырастешь ты особо. Так что тебе путь один — посох в руки и знание в голову.

Мальчик вновь пожал плечами. Ему, опять же, было все равно.

— Постой, — а вот Гвел возмутилась неподдельно. — так ты что, не видел, как я колдую?

— А ты колдовала?

Старуха сперва замерла, потом смеялась, а потом очень долго хаяла свою "Королевну", которая решила сыграть "вслепую".

— Видно срок подходит, — внезапно поникла Гвел. — видно скоро шестеренки завертятся, раз все так повернулось. Ладно, выкормыш помойной ямы, смотри.

Старуха провела пальцами по посоху и что‑то произнесла. Спустя мгновение, кухня ожила. Ножи выскочили из ящичков и принялись лихо нарезать траву, стебли и особые корешки. Ложка вырвалась из руки и начала самостоятельно помешивать зелье. Скатерть на столе вдруг взмыла в воздух и вытряхнула в окно крошки, огонь в камине затанцевал с удвоенной силой, а кресло теперь покачивалось чуточку медленней.

— Смотри‑ка, не забыла еще, — довольно прошептала Гвел, прикрыв глаза.

— Это и есть слова?

— Они самые, — кивнула наставница. — а теперь иди на улицу и к вечеру узнай хоть одно слово.

Два дня спустя

Эш проводил на улице все свое свободное время, коего у него было немало, но так и не постиг ни одного слова. Гвел не уставала подкалывать его по этому поводу, иногда одаряя особо мерзкими обзывательствами.

Мальчик же испытывал то, что больше всего подходит под "раздражение". Он чувствовал, как все вокруг пытается заговорить с ним. Как в шелесте крон звучат таинственные смешки, в шуршании травы — веселые рассказы, в скрипе деревьев — мудрые поучения, а в практически беззвучном беге облаков — рассказы о далеких странах.

Эш, растворяясь в этих звуках, почти дотягивался до сути слова, но стоило ему хоть немного сосредоточиться, как все обрывалось. Шелест вновь был простым шелестом, скрип больше не наставлял и поучал, а облака действительно бежали беззвучно.

— Эй, олицетворение человеческого порока!

Эш отряхнул штаны и вернулся на кухню. Гвел, как и всегда, качалась в кресле — качалке, неотрывно смотря на каминное пламя. Может она видела в нем совсем не то, что Эш? Во всяком случае в треске поленьев наверняка слышала что‑то особое. Впервые в жизни, мальчик — полукровка ощутил нечто, похожее на "желание". Он более чем "предпочел" бы научиться понимать этот странный язык.

— Да, хозяйка.

— Я тебе уже говорила, что погублю если еще раз так скажешь?

— Так это было позавчера, — парировал Эш.

— Позавчера, — повторила Гвел. — а за зельем молодуха так и не зашла…

Её и без того мутный взгляд помутнел еще сильнее, становясь совсем уж слепым.

— Вот, возьми, — она указала на свой посох. — он, пока может, будет верно служить тебе. А сейчас приготовься.

— К чему?

— К тому, что тебя начнут молоть жернова судьбы, как бы пошло это ни звучало, — старуха хмыкнула и взяла в руки нож. — Королева сделала первый ход и игра началась. Ты уж не серчай, за то что я с тобой так обходилась. По другому не умею.

— Да я и не обижен.

— Знаю, — кивнула Гвел. — плохо, что не обижен. Как без обиды радостным‑то стать? Ты уж, мальчик, — последнее слово далось ей особенно сложно. Видимо, хотела выругаться. — постарайся все же найти себя. Старая Гвел была бы рада знать, что вырастила не монстра, а волшебника.

Эш что‑то почувствовал. Запах железа, привкус меди и далекое карканье голодного воронья. В действительности ничего этого не было, но ощущение не покидало мальчика с посохом в руках.

— Почувствовал? — спросила старуха. — вижу, что почувствовал. Значит не даром распиналась. Ну, прощай, демонское исчадье, раздери тебя безгрудая суккуба, поимей тебя распоследний бродяга, чтоб отсохло твое мужское естество и сгнило нелюдское сердце.

Зеленые зубы сверкнули в подобие улыбки и в дом ворвался молодой мужчина лет двадцати пяти. Деревенский крестьянин с острой рогатиной наперевес. В серых глазах мерцала пелена ярости, а натруженные руки сжимали самодельное древко с приделанным к нему перекованым лезвием косы.

— Ведьма! — крестьянин разве что слюной не брызгал. — это ты мое дите извести хотела!

— Не я хотела, а жена твоя, — засмеялась Гвел. — не твое оно потому что!

— Убью!

Эш не мог ничего поделать. Он лишь стоял и смотрел, как наставница произносит слово и оживают ножи, взлетая в воздух. Вот только приказ жрица так и не отдала. Крестьянин перемахнул через кухоньку и вонзил рогатину в спину старухи, протыкая насквозь черствое сердце, не успевшее размякнуть за проведенные восемь лет в лесу.

Упал черный платок, разметались серебрянные волосы и в свете пламени сверкнуло клеймо рабыни. Нет хозяйки более непреклонной и немилостивой к своим слугам, нежели судьба — королева самих богов.

— Тварь, — сплюнул убийца, вытаскивая лезвие.

Со звоном упали ножи, а Эш все так же стоял и смотрел на умершую старуху. Наверное, он должен был испытать хоть что‑нибудь — укол пониже сердца или давящий комок в горле, но мальчику было все равно. Он не различал жизнь и смерть.