Розовое облако - Санд Жорж - Страница 1

I

Катерина должна была пасти трех овец. Она не умела еще ни читать, ни писать, но зато была большая мастерица говорить; это была славная девочка, только немножко любопытна и причудлива, что, впрочем, служило доказательством того, что она не была упряма.

Вскоре после рождества три овцы ее принесли ей трех ягнят; двое из них были очень большие и здоровые, а третий такой крошечный, такой крошечный, точно кролик. Мать Катерины, Сильвена, с большим презрением отзывалась об этом бедном ягненке и говорила, что напрасно он родился на свет, что он не выравняется и останется навсегда таким дрянным, что даже не будет стоить корма, который для него понадобится.

Эти слова сильно огорчили Катерину, которая находила, что это было самое хорошенькое маленькое животное из всех, которых она видела, а главное-оно больше всех других подходило ей по своему росту. Она дала себе слово ухаживать за своей овечкой и назвала ее Бишеттой.

И действительно, она так ухаживала за ней, что чуть не уморила ее. Она уж слишком любила ее, беспрестанно ласкала, носила на руках и укладывала спать у себя на коленях. Щенки и котята очень любят, когда с ними нянчатся и нежат их, но барашки, наевшись досыта, любят, чтоб их оставили спать, когда им того захочется, и ходить там, где им вздумается. Сильвена говорила Катерине, что она не дает Бишетте расти, потому что все носит ее на руках, но Катерина и не желала, чтоб Бишетта росла, напротив, она желала даже, чтоб она была еще меньше, для того, чтоб ей можно было носить ее в кармане. Каждый день она уводила старых овец на луг на два часа утром и на три вечером. Два больших ягненка очень благоразумно переносили отсутствие своих матерей, они как будто понимали, что те отправились на луг, чтобы запастись молоком. Бишетта же была далеко не так терпелива, она казалась такой голодной, начинала так жалобно блеять, когда ее мать возвращалась и подходила к ней, что сердце Катерины сжималось от жалости, и она готова была заплакать.

Ей запрещено было уводить ягнят на луг, потому что они были еще малы, а трава слишком свежа, но она так упрашивала, чтоб ей позволили взять с собой Бишетту, что Сильвена наконец сказала ей: “Делай как знаешь! Если она умрет от этого, то потеря будет невелика, и я даже буду очень рада избавиться от нее, потому что она тебя совсем свела с ума, ты только и думаешь о ней одной. Ты приводишь овец домой слишком рано и уводишь слишком поздно для того, чтобы не разлучить Бишетту с матерью. Возьми ее с собой, если ты не можешь обойтись без нее”.

Катерина увела Бишетту в поле и все время держала ее под фартуком, чтоб ей не было холодно. Это продолжалось два дня, но на третий день ей надоело нянчиться со своей овечкой, и она начала бегать и играть по-прежнему. Бишетта, правда, от этого нисколько не сделалась хуже, но перемены к лучшему в ней тоже не было заметно, и она осталась таким же маленьким недоноском, каким была прежде.

Однажды, когда Катерина была занята гораздо больше отыскиванием птичьих гнезд в кустах, чем своими овцами, она нашла гнездо черного дрозда с тремя уже оперившимися птенчиками. Они, по-видимому, нисколько не испугались ее, потому что когда она показала им кончик своего пальца, подражая в то же время крику самки-дрозда, они открыли свои желтенькие носики, и Катерина увидела их розовые горлышки.

Катерина была так счастлива, что не переставала разговаривать и целовать своих птичек все время, как возвращалась домой с овцами, и только на следующий день заметила, что случилось большое несчастье: Бишетты не было в овчарне. Она была позабыта на поле, ей пришлось спать под открытым небом, и теперь, наверное, волки съели ее. Катерина проклинала своих дроздов, по милости которых она поступила с такой непростительной жестокостью. Вся ее прежняя любовь к Бишетте возвратилась с новой силой, и, горько плача, она побежала на луг, чтобы узнать, что с ней сделалось.

Это было в марте месяце, солнце еще не взошло, и над лужей, находившейся посреди луга, стоял густой белый пар. Катерина искала по всем сторонам, осматривала все кусты, все изгороди и наконец подошла к луже, думая, что, может быть, бедная Бишетта упала туда. Здесь она увидела что-то, что ее очень удивило, потому что она еще в первый раз была на лугу так рано. Туман, окутывавший воду, точно белой скатертью, при приближении солнца разорвался местами и тихо полз небольшими клубами, поднимавшимися кверху, некоторые из них как бы повисли на ветвях ивы и держались в таком положении, другие же, снесенные ветром, снова падали на песок и казалось дрожали от холода на сырой траве. Вдруг Катерине показалось, что она видит стадо белых баранов, но она искала не стадо баранов, а свою Бишетту, которой тут не было. Катерина опять заплакала и в отчаянии опустила голову на колени, закрывшись фартуком.

К счастью, дети плачут недолго. Когда она подняла голову, то увидела, что все небольшие белые клубы поднялись над деревьями и уходили к небу в виде хорошеньких розовых облаков, притягиваемых солнцем, которое как будто хотело всосать их в себя.

Катерина долго смотрела, как они дробились и исчезали и, когда она опустила глаза вниз, то увидела на берегу, далеко от себя, потому что лужа была большая, свою Бишетту, лежавшую так спокойно, как будто она спала или была мертвая. Она побежала к ней, нисколько не думая, что она может быть умерла, потому что детям никогда не приходит в голову то, что может сильно огорчить их. Она завернула Бишетту в свой фартук и понесла домой. Катерину удивляло только одно, что фартук ее был так легок, как будто бы в нем ничего не было. “Как бедная Бишетта замучилась и как она похудела в одну ночь! — думала она. — Мой фартук точно совсем пустой”. Она обвязала его вокруг себя и не смела заглянуть в него, боясь простудить маленькое животное, которое ей хотелось поскорее согреть.

Когда она свернула с тропинки, по которой шла, то вдруг увидела маленького Петра, сына башмачника, бежавшего навстречу к ней и несшего на руках — отгадайте что? Бишетту, настоящую Бишетту, которая громко блеяла.

— Вот тебе твоя овечка, — сказал Катерине маленький Петр, — возьми ее. Вчера вечером она замешалась с моими овцами в то время, как ты возвращалась домой и показывала мне гнездо дрозда. Ты не хотела мне дать ни одного из твоих дроздят, как я ни упрашивал тебя, но я не такой, как ты. Когда я увидел в овчарне, что твоя Бишетта подошла к одной из моих овец, думая, что это ее мать, то я позволил ей сосать сколько ей хотелось и оставил ее ночевать в овчарне. Я поторопился отнести ее к тебе, потому что ты, наверное, очень горевала, думая, что она совсем пропала. Не правда ли?

Катерина так обрадовалась, что поцеловала маленького Петра и увела его к себе для того, чтобы дать ему двух дроздят, и он был так доволен этим, что прыгал, как козленок, уходя домой.

Когда она увидела, как Бишетта и ее мать обрадовались друг другу, то наконец подумала о своем фартуке и тут только вспомнила, что положила в него или хотела положить что-то, что она приняла за свою овечку. “Что бы это могло быть? Я и сама не знаю, — подумала она, — но не может быть, чтоб я положила туда то, чего совсем не было”.

Ею овладел страх и в то же время любопытство. Она отправилась на крышу овчарни, которая была вся покрыта мхом и опускалась до самой земли и на которой росло множество маленьких цветочков и даже молодых зеленых колосьев, уже совсем созревших и занесенных сюда ветром. Крыша была тоненькая, но казалась такой хорошенькой, когда была освещена восходящим солнцем, кроме того, она была очень мягка, потому что была устлана старой соломой. Летом Катерина, забравшись на эту крышу, засыпала здесь и в этом занятии не раз забывала, что пора отправляться на луг. Войдя на самый верх, она осторожно развязала фартук. Что бы могло быть в этом фартуке?

II

То был синий коленкоровый фартук, переделанный из старого фартука Сильвены, и его никак нельзя было назвать ни нарядным, ни новым, но если бы в эту минуту Катерине предложили за него большие деньги, то она ни за что не согласилась бы продать его, так ей хотелось узнать, что в нем было. Наконец она его развязала, но ничего не нашла в нем. Она принялась трясти его, но из него ничего не выпало, только вокруг себя она увидела белый дым, через минуту над головой ее поднялось маленькое облачко в виде шара, белое как снег, но в то время, как оно поднималось кверху, оно приняло сначала золотисто-желтый цвет, потом бледно-розовый, наконец, когда оно поднялось над орешником и бузиной, росшими вокруг овчарни, и когда солнечный свет прямо упал на него, оно приняло настоящий розовый цвет, такой, какой бывает только у самых прекрасных роз.