Мальчики Из Бразилии - Левин Айра - Страница 23

Тот продолжал стоять лицом к нему.

- У вас не будет никаких сложностей. Я сам покажу вам Лундберга. Могу даже рассказать о его привычках. Мой сын два года учится у него, и я отлично знаю его.

Фарнбах поглубже нахлобучил головной убор. Усмех­нувшись, он сказал:

- У Лофквиста... есть сын?

- Да, а почему бы и нет? - глянув на него, капитан покраснел. - Ах, вот в чем дело, - сказал он и холодно добавил. - Моя сестра умерла в 57-м году. И потом я женился. У вас грязные мысли.

- Прошу прощения, - сказал Фарнбах. - Виноват.

Капитан засунул руки в карманы.

- Ну что ж, - сказал он. - Надеюсь, что смогу оказать вам содействие.

Фарнбах кивнул.

- Возрождение Рейха, - сказал он, - вот о чем я должен думать.

- Как и ваше начальство, и ваши подчиненные, - подхватил капитан. - Их судьба зависит от того, на­сколько удачно вы выполните свои обязанности; вы же не можете оставить их на произвол судьбы, не так ли? Я помогу вам с Лундбергом. В субботу я дежурю, но поменяюсь; нет проблем.

Фарнбах покачал головой.

- Это не Лундберг, - сказал он.

Сделав рывок вперед, руками в перчатках он нанес собеседнику удар в грудь. Капитан, изумленно вытара­щив глаза из-под полей шляпы, перевалился через пе­рила, тщетно пытаясь ухватиться руками за воздух. Перевернувшись через голову, он исчез в кипении пены далеко внизу.

Перегнувшись через перила, Фарнбах с сожалением проводил его взглядом.

- И не в субботу, - сказал он ему вслед.

Добравшись на рейсе Франкфурт-Эссен до аэропорта Мюлхейм в Эссене, Либерман, к своему удивлению, по­нял, что довольно хорошо чувствует себя. Не идеально, конечно, но у него нет тошнотных спазм, которые неиз­менно посещали его те два раза, что ему приходилось бывать в Руре. Отсюда все и пошло - орудия, танки, самолеты, подводные лодки. Оружие Гитлера ковалось именно здесь, и смог, висящий над Руром (Либерману довелось его вдохнуть в 59-м и еще раз в 66-м) был дымом не мирной промышленности, а зловещим призна­ком военных предприятий, несущих свою долю вины за войну; густая пелена его, сквозь которую едва пробива­лось солнце, висела над головами. И, попадая в эти места, он чувствовал подавленность; ему не хватало воз­духа, когда он вспоминал прошлое. Гнусь.

И на этот раз он готовился к тем же самым ощуще­ниям, но нет, чувствовал он себя довольно прилично; смог был лишь смогом, ничем не отличающийся от ман­честерского или питтсбургского, и ничто не давило на него. Скорее наоборот - это он, спешащий в новом такси «Мерседес», старался подгонять время. И даже опережать его. Всего два месяца тому назад он выслушал сбивчивую историю, которую ему излагал Барри Кохлер из Сан-Пауло и чувствовал обжигающую ненависть Менгеле; и вот он уже весь в деле, направляясь в Гладбек задавать вопросы об Эмиле Дюрнинге, шестидесяти пяти лет, «до недавнего прошлого служащего в Эссенской комиссии общественного транспорта». Был ли он убит? Был ли он каким-либо образом связан с остальны­ми людьми в других странах? В чем причина того, что Менгеле и Объединение Друзей хотели его смерти? Если в самом деле должны погибнуть девяносто четыре чело­века, то с вероятностью один к трем можно предполо­жить, что Дюрнинг был первым из них. Сегодня вечером он должен знать.

Но что, если... если Рейтер кого-то упустило из виду 16 октября? В таком случае возможность уменьшилась до одной к четырем или пяти. Или шести. Или к десяти.

Но не думай об этом, сохраняй бодрое расположение духа.

- Он зашел туда в проход, чтобы облегчиться, - с носовым северо-германским акцентом сказал инспектор Хаас. - Ему не повезло: он оказался в неподходящем месте в неподходящее время.

Инспектору было под пятьдесят лет и он производил впечатление исправного грубоватого служаки: краснова­тое лицо с рябинками оспинок, близко посаженные го­лубые глаза, короткий ежик седоватых волос. Мундир его был аккуратно выглажен, на столе был полный по­рядок, как и в кабинете. С Либерманом он был сдержан и вежлив.

- На него с третьего этажа свалилась целая стена. Прораб, что ведет разборку, сказал потом, что кто-то там основательно поработал рычагом, но, конечно же, он должен был выдвинуть такое предположение, верно? Проверить это, увы, не удастся, потому что первое, чем мы занялись, вытащив Дюрнинга из-под обломков, это пустили в ход рычаги, чтобы обвалить все, что еще может рухнуть. Мы пришли к выводу, что тут был самый настоящий несчастный случай. На этом мы и останови­лись; это же написали и в свидетельстве о смерти. Стра­ховая компания уже договорилась со вдовой; если бы тут был хоть малейший намек на убийство, будьте уверены, они бы так не торопились.

- Но тем не менее, - сказал Либерман, - это могло быть убийством, если предположить такой вариант.

- Зависит от того, что вы под этим подразумевае­те, - сказал Хаас. - В этом полуразрушенном здании могли обитать какие-то бродяги или хулиганы, да. Они увидели человека, который зашел за стенку облегчить­ся, и решили устроить себе гнусное развлечение. Да, это допустимо. В некоторой мере. Но убийство, имеющее под собой какие-то реальные мотивы, убийство, наце­ленное специально на герра Дюрнинга? Нет, вот это уж недопустимо. Каким образом некто, кто, допустим, сле­дил за ним, успел забраться на третий этаж и обрушить на него стену за то короткое время, что он находился под ней? В момент смерти он и мочился, а выпил он всего две кружки пива, а не двести.

Хаас усмехнулся.

- Его могли уже заранее выследить, - сказал Ли­берман. - Один человек ждал наготове, готовый к ре­шительному усилию, а второй, который был вместе с Дюрнингом... мог завлечь его в заранее обговоренное место.

- Как? «Почему бы вам не остановиться и не отлить, друг мой? Как раз вот здесь, где намалеван крест» - так, что ли? И к тому же из бара он вышел один. Нет, герр Либерман, - завершая разговор, сказал Хаас, - я сам тщательнейшим образом все проверил; можете быть уверены, что там был несчастный случай. Убийца не прибегал бы к таким ухищрениям. Они предпочитают действовать более простыми способами: выстрел, удар ножа, удавка. Вы это знаете.

- Разве что им приходится совершать много убийств, - задумчиво сказал Либерман, - и они стара­ются, чтобы все они... не походили друг на друга...

Прищурившись, Хаас уставился на него близко поса­женными глазами.

- Много убийств? - переспросил он.

- Что вы имеете в виду, сказав, что вы тщательней­шим образом все проверили? - спросил Либерман.

- На следующий же день тут оказалась сестра Дюрнинга и она прямо орала на меня, требуя, чтобы я арестовал фрау Дюрнинг и некого человека по фамилии Шпрингер. Не он ли... из тех, кем вы интересуетесь? Вильгельм Шпрингер?

- Возможно, - сказал Либерман. - Кто он такой?

- Музыкант. Если верить словам сестры, любовник фрау Дюрнинг. Жена была гораздо моложе Дюрнинга. И симпатичная к тому же.

- Сколько лет Шпрингеру?

- Лет тридцать восемь, тридцать девять. В ночь, когда произошел несчастный случай, он играл с оркест­ром в эссенской опере. Я думаю, что это избавляет его от подозрений, не так ли?

- Не можете ли вы мне что-нибудь рассказать о Дюрнинге? - попросил Либерман. - Кто был у него в друзьях здесь? В какие организации он входил?

Хаас покачал головой.

- У меня есть только самые обыкновенные данные о его облике, - он порылся в бумагах, лежащих на пись­менном столе. - Видел я его несколько раз, но никогда не общался с ним; они обосновались тут всего год назад. Вот они, данные: шестьдесят пять лет, сто семьдесят семь сантиметров роста, восемьдесят шесть килограм­мов. - Он глянул на Либермана. - О, вот одна вещь, которая может вас заинтересовать: у него был с собой револьвер.

- Неужто?

Хаас улыбнулся.

- Музейный экспонат, маузер «Боло». Его не чисти­ли, не смазывали и из него не стреляли Бог знает, сколько лет.

- Был ли он заряжен?