Невероятное путешествие - Барнфорд Шейла - Страница 2

Лабрадор тотчас же бесшумно поднялся и навострил уши.

Хорошо смазанное ружье открылось и закрылось с легким щелчком, собака заскулила, в ее глазах был упрек. Лонгридж поставил ружье на место. Пес снова уже лежал отвернувшись. Лонгридж подошел к нему, нагнулся, чтобы приласкать его, но тут зазвонил телефон так неожиданно и пронзительно в этой тишине, что кот возмущенно спрыгнул с кресла, а бультерьер неловко вскочил на ноги. Лонгридж поднял трубку и услышал далекий прерывающийся голос миссис Оукс.

— Говорите громче, миссис Оукс! Я плохо вас слышу!

— Я вас тоже, — ответила она. — Сейчас лучше? В котором часу вы уезжаете утром, мистер Лонгридж?.. Как?.. Вы можете громче?

— Примерно в семь! Хочу попасть на Хирон-лейк до темноты! — кричал Лонгридж, потешаясь возмущенным видом кота. — Но вам незачем приходить к этому времени, миссис Оукс…

— Что вы сказали? В семь? А ничего, если я приду около девяти? Моя племянница приезжает ранним автобусом и мне хотелось бы ее встретить. Но я боюсь оставлять собак одних долго…

— Разумеется, встретьте ее! — прокричал Лонгридж во все горло, так как шум в трубке усилился. — С собаками все будет в порядке. Я выведу их утром…

— Благодарю вас, мистер Лонгридж. Около девяти я непременно буду. Что вы сказали о собаках? Не беспокойтесь за них, мы с Бертом посмотрим… скажите старому Боджеру… приносить мозговые косточки… О, подождите, я сейчас…

Но Лонгридж не успел ответить — телефон вдруг замолк. Он с облегчением положил трубку и огляделся.

Старый пес влез на кресло и, теперь, прикрыв глаза, лежал и ждал хозяина. Лонгридж, напустив на себя свирепый вид, назвал его подлым приспособленцем, изнеженным варваром, позором своих предков и его хозяина. Тут он сделал паузу и с ударением произнес:

— Очень гадкая собака!

Услышав эти страшные слова, терьер прижал уши, скосил глаза, так что они скрылись за веками, растянул губы в своем роде извиняющейся улыбке и задергал кончиком безобразного хвоста. Эта пародия на скорбь вызвала у Лонгриджа улыбку, он похлопал пса по костлявой голове и поманил вниз, приглашая погулять.

Старая собака — настоящий клоун — съехала наполовину с кресла, так что задние лапы остались на сидении, замахала хвостом и слегка подтолкнула кота, сидящего на полу, как египетская статуя, закрыв глаза и подняв голову. Кот издал гортанный звук и ударил лапой по розово-черному носу бультерьера. Затем они вместе кинулись к двери, где их уже ждала молодая собака, чтобы вместе пойти на прогулку.

Лонгридж отворил дверь, ведущую в сад, и обе собаки и кот, толкаясь, протиснулись мимо его ног и выбежали на свежий ночной воздух.

Он стоял на крыльце, спокойно дымя трубкой, и наблюдал за животными. Ритуал их вечерней прогулки никогда не менялся: первые несколько минут каждый в одиночку исследовал местность, затем наступал момент, когда все трое собирались у бреши в ограде сада, и, помедлив немного, выскакивали наружу, в раскинувшиеся за забором поле и лес.

Лонгридж следил за ними, пока они не исчезли в темноте (дольше всех, конечно, был виден белый бультерьер). Тогда Лонгридж выбил свою трубку о каменную ступеньку и возвратился в дом: они вернутся не раньше чем через полчаса.

Лонгридж вместе с братом владели небольшой хижиной на берегу озера Хирон-лейк, милях в двухстах от дома. Дважды в год они проводили там вместе две-три недели, живя так, как им хотелось: осенью охотились, а весной ловили рыбу.

Прежде Лонгридж просто запирал дом и уезжал, оставляя ключ миссис Оукс, которая раза два в неделю приходила, чтобы протопить и проветрить его. Но теперь появились эти животные. Он собрался было отвезти их на это время в город, в питомник, но миссис Оукс энергично запротестовала — она успела привязаться к неразлучному трио — и заявила, что будет присматривать за ними — это лучше, чем поместить бедных бессловесных тварей в клетки, где они, не дай бог, подохнут с голоду!

Итак, было условлено, что миссис Оукс с мужем будут опекать трех питомцев Лонгриджа во время его отсутствия. У Берта как раз сейчас была работа в саду, так что животные смогут большую часть времени проводить на улице, а миссис Оукс взялась их кормить и приглядывать за ними в доме.

Уложив вещи, Лонгридж вошел в библиотеку, чтобы задернуть шторы и тут вспомнил, что не напомнил миссис Оукс о том, что следует заказать кофе и пополнить запас продуктов в доме. Сев за письменный стол, Лонгридж вырвал листок из блокнота.

«Дорогая миссис Оукс, — писал он, — пожалуйста, закажите еще кофе и восстановите запас консервов. Я возьму собак (и Тао тоже, разумеется)…»

Он исписал весь маленький листок бумаги и, вырвав еще один, продолжал:

«…на прогулку перед тем, как уехать я дам им чего-нибудь поесть, так что не особенно верьте нашему жадному белому другу, если он станет прикидываться, будто умирает с голоду. Не слишком волнуйтесь за них — уверен, что все будет прекрасно».

Последние несколько слов он написал с улыбкой. Миссис Оукс была всецело предана бультерьеру, чем тот частенько пользовался — и всегда с неизменным успехом.

Лонгридж положил записку на стол под стеклянное пресс-папье и отворил дверь, в которую уже скреблись животные.

Старый пес с котом вбежали в комнату, впустив струю свежего воздуха, со двора, и, как всегда, радостно приветствовали Лонгриджа. Молодой же пес вошел невозмутимо и встал, со стороны наблюдая, как бультерьер хлестал хвостом по ногам человека, а кот прижимался к ним, мурлыча на всю комнату, пока хозяин не погладил его. Тогда кот пошел в библиотеку и свернулся у теплого камина. Позже, когда остывала зола, он обычно перебирался на радиатор, а иногда среди ночи прокрадывался наверх и сворачивался рядом со старым псом. Бесполезно было запирать двери в спальню или в другую комнату: кот открывал все, будь они со щеколдами или задвижками. Лишь гладкие и скользкие фарфоровые ручки не поддавались его длинным обезьяньим лапам.

Молодая собака улеглась на своем коврике в маленьком чулане за кухней, а бультерьер вскарабкался по крутой лестнице на второй этаж и устроился в своей корзинке, в спальне, где уже укладывался спать Лонгридж. Почувствовав, что его накрыли старым шерстяным одеялом, пес приоткрыл один глаз, а затем сунул голову под коврик, уверенный, что скоро наступит тот счастливый час, которого он ждет.

Человек лежал без сна, думая о предстоящей поездке и о животных: его волновало, что в глазах молодой собаки часто появляется тоскливое выражение.

Это странное и симпатичное трио появилось в доме Лонгриджа восемь месяцев назад: животные перешли к нему из дома старого друга и однокашника Джима Хантера, профессора, филолога небольшого университета. В этом университете была одна из замечательнейших справочных библиотек во всей провинции, и Лонгридж часто наезжал к Хантеру, будучи к тому же крестным отцом его девятилетней дочери Элизабет.

Лонгридж как раз гостил у них, когда профессору пришло приглашение из одного английского университета прочесть там цикл лекций. Для этого нужно было провести в Англии около девяти месяцев. Лонгриджа тронули слезы крестницы и мрачное молчание ее брата Питера, когда они узнали, что на время отъезда их любимцев отдадут в питомник, а дом сдадут в наем.

Лонгридж очень любил Элизабет и Питера и понимал их чувства, вспоминая, как много значила для него самого дружба с охотничьим спаниелем в годы его довольно одинокого детства и как он горевал, когда пришлось впервые разлучиться с четвероногим другом.

Итак, семья профессора уехала, оставив ему своих любимцев; разлука сопровождалась горькими слезами Элизабет и бесчисленными наставлениями Питера.

Первые несколько дней Лонгридж чуть ли не раскаивался, что взял животных: терьер томился в своей корзинке, положив длинную горбоносую морду на лапы, и непрерывно следил одним глазом, в котором были отчаяние и мука, за Лонгриджем; кот едва не свел его с ума своим бесконечным мяуканьем, похожим на козлиное блеяние, тоскливыми завываниями, молодой же пес не хотел ходить на прогулки и отвергал всякую пищу.