В последние дни (Эсхатологическая фантазия) - Тихомиров Лев Александрович - Страница 2

Аполлоний махнул рукой, и всё исчезло. Кабинет Великого человека погрузился в прежний полусвет и глубокую тишину.

— Ну что же, Антиох, хочешь, чтобы я вызвал здесь еще сотни картин, которые происходят в этот час по углам всей земли? Их смысл один: везде отречение от Христа, везде слава и любовь отданы Владыке Будущего. Чего ты еще хочешь?

— Аполлоний, ты понимаешь, что все это я хорошо знаю. Но я знаю и вижу так же, как ничтожны и бессильны души этих беснующихся наших сторонников. Ты можешь видеть в астральном спектре их душевных полос, что вовсе не могущество обнаруживают их цвета. Духовный же взор, если бы ты был к нему более способен, показал бы тебе еще яснее, что такие души бессильны подействовать на существа ангельские. Целые мириады их не способны сравниться с одной душой, богатой духом. Их психические воздействия также отскакивают от щитов ангельских, как горсть гороха от громадной скалы. А среди сотен миллионов завоеванных нами людей — где же души сильных духом, способных потрясти ангела? Можно ли насчитывать их хоть десятками? Их нужно искать не у нас, а у этих безумных филадельфийцев. Фанатики разгромлены явно, они прячутся в подполье, но они захватывают к себе все сильные души, способные потягаться с ангелами… И не с нами же они пойдут в момент решительного столкновения!

— Так ты хочешь перевести эти души в наши ряды?

— Непременно! Без этого мы рискуем снова потерпеть поражение.

— Но ведь это одна мечта. Ты знаешь, что они все тянутся ко Христу. Я не знаю, что их к нему притягивает, отчего они не хотят Люцифера, но они не желают оторваться от Христа, и не понимаю, как их можно к этому понудить.

— И, однако, это нужно сделать. Я не говорю — всех, но возможно большее число. И ты, великий маг, распорядитель астральных сил, знаток всего соблазнительного, механик гипноза, — ты должен решить эту задачу. Дух вообще способен страстно привязываться к материи и подчиняться ей. Значит, есть способы понудить его к этому. Достиг же такого успеха у Адама и Евы Люцифер.

Маг задумался, и лицо его понемногу прояснилось.

— Да, конечно, средства есть. Не всегда они подействуют, но часто можно рассчитывать на успех. Даже простой страх мучения уже составляет кое-что, а соблазн чувственности еще больше, а соблазн гордости еще сильнее. Тут главное — отвлечь чувство от любви к Распятому, возбудить сомнение в его любви, в его желании или способности поддержать человека. А раз поколебавшись, душа уже начнет тянуться к Люциферу, может пожелать отдать свою силу на помощь ему… Да, ты прав, как всегда.

— Это мысль не меня одного. Люцифер ее вполне одобрил.

— Хорошо, — сказал развеселившийся Аполлоний, — примемся за работу. Только ты должен посерьезнее потревожить филадельфийцев. Их нужно извлекать из убежищ и отдавать в мои психические лаборатории. Я думаю прибегнуть к сильнейшим средствам гипноза и уж на этой почве располагать другие воздействия. Пускай же в ход свою полицию, а я примусь за переделку душевных настроений. Нужно много опытов… Но пригодятся, конечно, и мои эликсиры и астральные духи. А пока, стало быть, — прощай. Ведь я — не ты и люблю поспать.

— Погоди, — остановил его Антиох. — Ты помнишь Лидию?

— Сорбонскую? Как же, замечательно хороша была! Она таки шевельнула когда-то мое сердце. Да уж очень большая недотрога! Не люблю таких!

— Шевельнула сердце! Я был одно время влюблен, как мальчишка. Это душа драгоценной силы. Она чуть было не поколебала моей решимости начать борьбу против Христа. Но я оказался сильнее ее, хотя не мог и ее увлечь за собой. Не знаю, оказался ли Валентин счастливее меня… Помнишь Валентина? Помнишь нашу сорбонскую компанию? Куда девался Валентин, тогдашний друг мой? А Яни Клефт так и остался моим верноподданным. Ах, какие мы дети были, о каком акварельном счастье помышляли!.. Не смешно ли сказать, что нынешний претендент на Царство вселенной мечтал когда-то о голубых глазках девчонки?.. Впрочем, дело не в том. Я только подумал, что не мешало бы привлечь Лидию. Таких сильных душ немного, и их нельзя упускать. Я постараюсь ее разыскать, а ты приложи старания ее обработать. Ну, можешь идти в свою постель. Прощай!

II

Яркое солнце первого летнего месяца освещало оживленную картину Иерусалима, по улицам которого веселые толпы двигались со всех сторон к центральной площади. Там предстояло великое торжество. До сих пор она именовалась площадью Христа Спасителя. Указом Совета Великого Устроителя она переименовывалась в площадь Люцифера Благодетеля. Предстояло торжество этого посвящения со всенародным молебствованием Люциферу, Подателю света и дождя, и произрастания плодов земных.

Толпы шли весело, напоминая собой древнеязыческие празднества. Всюду раздавались гимны в честь благодетельного Духа. Женщины, увешанные гирляндами цветов, шли, обнимаясь с мужчинами. Большинство тех и других были очень навеселе, а то и совсем пьяны. Но попадались также лица мрачные, со страхом и негодованием смотрящие на то, что происходило вокруг.

В стороне от толпы шли двое статных мужчин, задумчиво наблюдавших народное веселье.

— Ну вот, наш Антиох раскрывает свои карты, — произнес один, красавец с выразительным, интеллигентным лицом. — Начинается форменное обожание Сатаны. Что скажешь на возрождение сатанинской мистики, дружище Эдуард, бывший рационалист, противник христианской мистики?

— Не коли мне глаза, Валентин, этим несчастным рационализмом. Мне стыдно подумать, что я поддерживал глупцов, воображавших работать на тожество разума, тогда как они работали только на Антихриста. Уже не первый день раскрылись мои глаза, да простит мне Господь былую измену. Но как хохотал бы я в Сорбонне, если бы мне сказали, что я слушаю лекцию на одной скамье с Антихристом.

Эдуард Осборн, крепкий мужчина, с энергичным лицом своей англосаксонской расы, и русский, Валентин Стожаров, были товарищами по Парижскому университету. Теперь Стожаров был врач-практик; Осборн, недавно приехавший в Иерусалим, состоял восточным корреспондентом Лондонской газеты.

— Да, — произнес Валентин, — жалкую историческую роль разыграл рационализм, отказавшийся видеть самую существенную сторону жизни. Но теперь об этом не стоит уже говорить. Мы ясно вступили в последнюю эпоху мира, и наш вопрос состоит только в том, чтобы удержать за Христом всех, кто еще способен к этому. Я потому и забросил былые помышления о профессуре, о науке. Уже не стоит этим заниматься… Но, — продолжал он, понижая голос, — Я еще не объяснил тебе, почему пригласил тебя на этот богохульный праздник. Там тебя ожидает нечто совсем необыкновенное… Помнишь, ты когда-то считал Апокалипсис старческим бредом? Но сегодня ты воочию увидишь двух пророков Апокалипсисаса, Эноха и Илью христианского верования.[8]

— Неужто ты говоришь о знаменитых бродячих проповедниках?

— Именно. Эти проповедники, уже встревожившие Антиоха, пришли в столицу… А они подлинные, Энох и Илья. Мне это сказал сам старец Иоанн. Ты уже слыхал о нем?

— Нет.

— Ну, ты знаешь старинное предание о бессмертии апостола Иоанна, друга Христова. Наш христианский народ убежден, что старец Иоанн никто иной, как он. Сам он ничего о себе не говорит. Но я верю народной молве, и когда ты с ним повидаешься — поверишь и ты. Это глубокий седовласый старик, величественного апостольского вида, полный жизни и непередаваемого спокойного вдохновения. Он любит рассказывать о Спасителе… Но дело не в том. Иоанн, Энох и Илья явятся на нечестивое празднество и, надо думать, порядочно испортят торжество Люцифера и нашего Великого Устроителя.

Он внезапно смолк, увидав белые плащи двух тамплиеров, подозрительно подходивших к ним. Тамплиеры составляли тогда гвардию Великого Устроителя и самую назойливую часть его полиции.

— Вы что же, граждане, так невеселы, — обратился к ним старший тамплиер. — Или во всем городе вы одни не радуетесь новой благодетельной эре, открытой дивным устроителем?