В последние дни (Эсхатологическая фантазия) - Тихомиров Лев Александрович - Страница 18

По уходе Марка, Яни рассказал епископу о своем свидании с Клермоном, на которого стал теперь возлагать некоторые надежды.

XV

При постройке Тампля были обнаружены обширные древние подземелья, часть которых была, по-видимому, даже старше Тамплиерского озера, другие же были, по преданию, устроены рыцарями. Там находилась огромная сводчатая зала, ряд коридоров со множеством камер разных размеров. В некоторых сохранились орудия пытки, в других найдены большие сокровища. Несколько коридоров выходили за пределы замка на поверхность земли и были частью засыпаны, а один залит водой. Он, оказалось по осушении его, проходит под озером. Все эти подземелья были ремонтированы и дополнены новыми. В общем они теперь служили для помещения суда, для тюрем, а некоторые коридоры расчищены и сохранены для вылазок, на случай осады. Подземные тюрьмы служили для одиночных узников.

Кроме того, в Тампле были обширные подземные тюрьмы, большей частью в качестве общего отделения. Эти просторные залы, обыкновенно пустые, теперь были переполнены заключенными, точно так же, как все городские тюрьмы и огромный военный манеж: здесь сидели рядовые участники восстания и христиане, арестованные по мелким политическим обвинениям. Число их, впрочем, быстро сократилось. Антиох хотел терроризировать своих врагов, и расправа производилась кратко. Суд устанавливал только наличность участия в восстании, и затем следовала смертная казнь. В виде снисхождения давалось помилование всем, согласным отречься от христианства и поклониться статуям Человекобога и Люцифера. Недостатка в ренегатах не было. Перепуганные и деморализованные пленники все-таки редко отказывались от веры перед судом, но когда на месте казни перед ними начинали валиться десятки и сотни трупов, они подымали крики об отречении и их препровождали к статуям Антиоха и Люцифера. И казни и отречения производились публично; тысячи народа теснились на площадях смерти и ренегатства, осыпая и героев и слабодушных ругательствами и насмешками.

В противоположность этому в подземных тюрьмах царило безмолвие. Они тоже были полны узниками. Это показывало даже обилие часовых тамплиеров, мерно шагавших, каждый на своем участке, по ярко освещенным коридорам, в которые выходили двери одиночных камер. Время от времени часовой подходил к узкому оконцу в дверях камеры, приподнимая маленькую ставенку, и бросал взгляд внутрь печальной кельи, где при бледном свете лампочки лежал, сидел или нередко шагал ее обитатель. Все было тихо. Лишь изредка слышался тяжелый топот и звяканье конвоя, с треском раскрывались двери камеры, и узника уводили на допрос… Для многих это означало — на пытку.

Большая сводчатая зала, окруженная лабиринтом коридоров и ярко освещенная, жужжала голосами. Здесь помещался трибунал следственной комиссии, судьи и секретари, за столами, устланными красным сукном. В стенах, уставленных шкафами с кипами бумаг, виднелись двери, ведшие в коридор, и несколько меньших комнат, где также производились допросы. Время от времени из них в залу трибунала вводили обвиняемых.

— Привести Эдуарда Осборна, — раздался голос председателя.

— Он был на пытке и едва может ходить, — заметил один из судей.

— Послать врача освидетельствовать.

Секретарь вышел в сопровождении конвоя.

На середине длинного коридора, у конца своих участков, сошлись двое часовых тамплиеров. Им было воспрещено останавливаться и разговаривать. Но не видно было никого из начальства, и они остановились, посматривая друг на друга.

— Что, Гуго, видно, невесело Вам дежурить?

— Гнусно, Фридрих, за себя стыдно…

Гуго, видимо, был в нервном возбуждении.

— Подумать только: Вы, Фридрих фон Вальде, я — Гуго де Клермон, правнуки рыцарей, мы искали рыцарства, и что же мы такое? Уже не говорю, что 9/10 наших «рыцарей» — не более как бесстыдные разбойники, enfants perdus,[28] без иcкры чести… Но и сами мы… Что я делаю? Я караулю доблестного Осборна, истинного рыцаря… А его вчера пытали и принесли сюда на носилках, всего истерзанного палачами. И я караулю его! Я бился с ним на поле брани, я нанес ему сокрушительную рану и тащил его в плен… чтобы отдать в руки палачей. За то, что он честно защищал свое дело. О, это ужасно!

— Да, дорогой Гуго, некрасиво наше положение. Я — католик, я сторожу Римского Первосвятителя… виновного только святостью своей жизни… Но вон идут… По местам. Мы с вами еще побеседуем потом.

Фридрих фон Вальде был один из двух братьев иезуитов, которых Societas Jesu[29] успел провести в тамплиерское рыцарство.

Часовые разошлись, а вдали показался караул, присланный за Эдуардом, с врачом и секретарем. Когда они дошли до камеры Осборна, де Клермон, по уставу, вытянулся у дверей.

Бледный и безжизненный лежал Эдуард на жалкой койке. Его могучее тело, все израненное, казалось трупом. Врач наклонился освидетельствовать его.

— Он не способен идти, его опасно нести… Вообще скажу, что пытка была излишне жестока.

— Да, — отвечал секретарь, — но ведь он не хотел давать никаких показаний.

Осборн слегка шевельнулся.

— И доложите вашим палачам, что никогда они не вырвут у меня не слова показаний, хотя бы вырвали все жилы, — сказал он слабым голосом.

Замок щелкнул, караул удалился, а Гуго де Клермон как будто застыл в своей позе. Наконец он решился. Он поднял ставенку оконца и тихо окликнул:

— Осборн, можете ли вы говорить?

— Что там еще нужно?

— Я — часовой. Я взял Вас в плен. Прошу простить меня… Не нужно ли Вам передать что-нибудь Вашим друзьям?

— После, после… благодарю… — скорее простонал, чем прошептал мученик.

А Фридрих фон Вальде — он же брат Игнатий — шагал весело, довольный тем, что встретил рыцаря такого настроения и что сейчас сменяется с караула, возвращаясь из подземной ночи к дневному солнцу. Выбравшись наверх, он с удивлением увидел на дворе епископа Викентия.

— Ты здесь, carissime?[30]

Тот лукаво улыбнулся не губами, а глазами:

— Да, вот привез сбор пожертвований. Только что сдал досточтимому Лармению. А у вас тут, вижу, сильно работают.

— И весьма. Но не пойдем ли ко мне освежиться стаканчиком доброго винца?

Как только они вошли в его квартиру, Фридрих почтительно испросил благословения епископа и доложил ему сведения о Папе.

— Могут ли быть надежды, mi file?[31]

— По человечески — никаких. Но, может быть, Господь покажет что-либо неведомое нам.

— Amen.[32] А я боюсь, что меня подозревают. Эта лисица, Лармений, держал себя довольно странно, хотя я поднес ему изрядный куш… ведь он половину положил в свой карман. Ты все-таки утешь Святого Отца, скажи, что мы ищем способов освободить его. А засим, мне у тебя нечего засиживаться.

Он благословил брата Игнатия и ушел. Его опасения были справедливы. Некоторые арестованные проговорились о каком-то Викентии, ободрявшем христиан, и по сходству примет Лармений смутно заподозрил своего «мирского пособника». Уходя из Тампля, Викентий заметил, что за ним следят, и направился в гостиницу, где, из предосторожности, заранее нанял комнату, в качестве недавно приехавшего. Он не догадывался, что Лармений вслед за ним послал, под надзором шпионов, того христианина, который его оговорил, с тем, чтобы он посмотрел, тот ли самый это Викентий? В ту же ночь его арестовали.

Между тем в подземельях продолжались допросы. Перед трибуналом стояли два почтенных старца в духовных облачениях. Это были Папа Петр и Патриарх Василий. Последний представлял ярко выраженный тип грека-аскета, с умным, выразительным худым лицом. Петр был итальянец с властным выражением тонких черт физиономии. Председатель обращался к обоим вместе.