Борель. Золото (сборник) - Петров Петр Поликарпович - Страница 22

– Пойдемте смотреть вашу школу, – повеселев, сказал он.

Залетов запирал шкаф. Он завил вверх усы и спрятал лукавую улыбочку.

– Товарищ Медведев, с Баяхты донесеньице, – крикнул он.

– Шахты топит, – не оглянулся Василий. – Проследи, чтобы сегодня отправили туда насосы. Воду откачивать надо…

Медведев несколько раз останавливался, чтобы поговорить с встречными рабочими и служащими прииска, забывая, что Валентина ждет его.

«Нет, ему не понять тонкостей женского сердца», – говорила себе Валентина.

В то же время она не могла не оценить его предприимчивости, какого-то грубого, но верного чутья в работе, упорства.

Валентина много слышала об извращенной «свободной любви». Галина говорила, что большевики признают только половую, животную связь. Но разве можно было положиться на невестку и Евграфа? Во всяком случае, Яхонтов отрицал эту клевету, считал любовь союзом равного с равным, как нечто возвышенное над церковными, часто невольными браками.

Валентина не могла понять Медведева. Он для нее был слишком новым, необыкновенным. И, может быть, эта особенность волновала ее, насидевшуюся в тайге, вызывала противоречивые в ней суждения, привязывала и отталкивала. В этом переплете мыслей и чувств зрело что-то непонятное для самой себя, оно говорило: «А ну, попробуй для шалости увлечь его. Попробуй открыть ему глаза на Лоскутову, на низость ее поведения, на дешевку ее натуры. Попробуй довести этого диковатого парня до настоящих взглядов и затем посмейся над ним».

– Нет, не то, – вслух прошептала Валентина.

– Что ты сказала? – повернулся к ней Медведев, выходя из дверей пустого барака.

– Я оказала… Не помню что, – вспыхнула Валентина.

– Заскок в мозгу, – Василий рассмеялся ей в лицо и, сдвинув шапку на затылок, продолжал:

– Через недельку мы поправим здесь печи и припасем дров. Бумаги на тетради можно будет достать в конторе. Сама там не зевай. Урви у Залетова, понимаешь. А спектакль готовьте галопам. Эту фельдшерицу тяните за обе косы, она мясистая, выдюжит.

Валентина шагала, опустив голову, не слушала его.

Не заходя на крыльцо, Василий остановился и полушепотом сказал:

– А с братом порвите… К черту… Совсем… Он потонет, а тебе надо жить и хорошо работать.

К обеду Валентина не вышла, сославшись на головную боль. Василий обеспокоился больше всех и бесцеремонно заставил Лоскутову рыться в нераскупоренных медикаментах. Он сам приготовил компресс и не скоро ушел на производственное совещание драгеров.

В доме осталась только Настя. Нежно обласкав Валентину, она уговорила ее поесть и сокрушенно сказала:

– Ох, и не знаю, как вас помирить. То он дурит, то тебя ломает.

Валентина молча смотрела в окно на оттаивающие леса. Близилась половодная, стремительная северная весна. С последним ледовитым дыханием зимы уходил дремотный мучительный покой.

18

Собрание уполномоченных приисков было назначено через неделю после отъезда Яхонтова.

Вместо Боровского ревкома был создан районный исполком.

Уполномоченные съезжались еще за день-два до собрания и без дела болтались в конторе, клубе и по мастерским, мешая работать.

Валентина целые дни проводила в конторе, помогая Качуре и Насте, которая теперь была выделена женоргом. Вечера проходили в клубе, шли репетиции.

В постановке принимали участие Василий, Лоскутова, два приезжих техника и Настя с Валентиной. Женщины, ребятишки и молодежь с любопытством облепляли окна клуба. Смех, визг и остроты слышались с самых сумерек и далеко за полночь, а в разбитые окна то и дело летели комья мягкого снега.

Валентина играла молодую девушку, героиню гражданской войны, готовилась к пению и в то же время режиссировала всю постановку.

Лоскутова часто мучила Валентину пустыми, казалось ей, разговорами.

– Представьте, Валентина Ивановна, этот михрютка, Медведев, сжал мне руку до синяков! Ух, и силища! Мне кажется, он очень сильный как мужчина… Как вы думаете?

И она хитро заглядывала в лицо Валентины своими круглыми глазами.

– Вчера он предложил мне знаете что? Осмотреть его… Представьте, какая интересная штука!

– Ну и что же? – медленно краснея, спрашивала Валентина.

Лоскутова делано смеялась, пытаясь придать лицу жизненность и веселость.

– Как это?.. Разве вы не понимаете, с какой это целью делается, то есть просит он? Не знаете?.. Какая вы скрытная… Будет вам невинность корчить… В наше время это не годится…

– Ничего не понимаю, – говорила каждый раз Валентина и отходила от нее.

– Не понимаете? – крикнула один раз Лоскутова. – А чем же вы объясните ваш поступок?

– Какой поступок? – удивилась Валентина.

Лоскутова погрозила ей пальцем и цинично расхохоталась:

– Подумаешь, какая девичья память! А что значили ваши поцелуи на кухне?

Валентина покраснела и с искаженным от злобы лицом шагнула к ней.

– Если вы еще раз намекнете мне на вашу же собственную подлость, то…

Лоскутова сразу сделалась маленькой, как будто ее ударили чем-то тяжелым, а Валентина брезгливо скривила губы и отошла.

На сцене фельдшерица играла любовницу, а Василий – любовника-офицера. Валентине казалось, что они обнимались и целовались во время репетиций не искусственно, и, затаив глухую тревогу, она брезгливо отворачивалась.

Вечер устраивался накануне съезда. К сумеркам Валентина с Настей окончательно закончили установку сцены и украшение клуба. На стенах были прибиты вензеля из пихты. Зал также был обвешан и уставлен елками и пихтовыми ветвями. Яркий свет стремительно падал на хорошенькую сцену, делая ее еще более привлекательной. Настя радовалась, как девочка, и смеялась:

– Мотри-ка, девка, как игрушечка! Я только один раз видела представление. Ведь я здесь выросла и никуда не выезжала… Ах, а какая же вы мастерица, Валя!

Делегатский съезд в это время заседал в конторе. За стеной был слышен голос Василия – голосовали за кандидатов в президиум съезда.

– Кто за?

– Против нет?

– Оглашаю результаты…

После этого послышался скрип скамей, тяжелый топот ног и разговор.

– Кончилось… Идут, – сказала Валентина Насте, – собирай артистов!

И не успела еще сделать что-то важное, как в дверям подвалила гудящая толпа. Впереди шел Василий с Рувимовичем, после – делегаты съезда, а за ними в давке и криках шли женщины, ребятишки, рабочие и молодежь.

Места были заняты в несколько минут. Взрослые сгоняли молодняк, бабы ссорились между собой, придавленные ребятишки кричали благим матом.

Кто-то внес предложение удалить женщин, пришедших с детишками. Собравшиеся дружным ревом поддержали его. Бабье руганью покидали захваченные места и протискивались к дверям обратно.

Когда публика разместилась, за сценою подали звонок, и шум начал понемногу стихать.

На сцене появился Василий. Его голова чуть-чуть не доставала до лампочек.

– Вишь ты, чертоидол, как вымахал! – крикнул кто-то сзади.

– Смотри, потолок поднимешь, сохатый!

– Да заткнись ты, брехло лесное, а то выведем!

– Духу не хватит вывеети-то!

Василий переждал, пока шум окончательно стих, и начал говорить…

Он говорил, как всегда, громко и недолго, встряхивая тяжелыми волосами.

– И вот здесь, на развалинах и из развалин, мы скоро начнем выжимать золотой фонд… Мы сделали крутой перевал. А вы помните, как страшно было стоять на самой вершине?.. Месяц тому назад здесь был тунгусник с крепким запахом проклятого самогона, теперь – вот рабочий клуб с электрическим светом и насчет брюха спокойно…

Валентина не слышала последних слов Василия. Прижавшись к косяку окна, она усиленно натягивала на уши свою пыжиковую шапочку и крепко сжимала зубы.

В зале захлопали, закричали, и снова послышался глухой шум.

– Ну, надо начинать, – сказал мимо прошедший Василий, – видите, мы вас авансом похвалили… Жарьте, товарищ Сунцова!

Он сбросил кожаную тужурку и надел шинель.