Унесенные страстью - Барнет Джилл - Страница 65

Давно уже, долгие годы, в глубине ее души зрела мысль, что это ее вина в том, что родители не любили ее. Должно быть, в ней чего-то не хватало, считала Джорджина. Однако прошлой ночью, сидя в стенном шкафу вместе с Кирсти и обнимая ее, когда обе они говорили только о радостных и приятных вещах, девушка узнала о себе нечто важное. Не то чтобы она была нелюбима. Просто ее родители не умели проявить свою любовь к ней.

Прошлой ночью она сидела в шкафу, в темноте, даря свое сердце ребенку, который даже не был ее частью. Кирсти не была плоть от плоти ее. Однако узы крови оказались тут ни при чем; пусть даже их не было – это не помешало духовной, внутренней связи Джорджины и Кирсти. Да, связь эта возникла. Джорджина чувствовала, что Кирсти нуждается в ней в эту минуту так же сильно, как она нуждалась в отце.

В понимании этого крылась свобода. Словно бы она в конце концов получила возможность быть такой, какой ей хотелось быть. Джорджина поняла – что бы она ни сделала, родители все равно не полюбили бы ее. Какая она была, не имело никакого значения, и даже если бы она стала Кэбот или Лоуэлл, или просто никем, это ничего бы не изменило, так как дело было не в ней, а в ее родителях.

Кем бы ни стала Джорджина – пусть даже просто гувернанткой для двух одиноких детей на затерянном острове, – это не изменит ее ценности как личности. И это не сделает ее ни более любимой, ни желанной. Ей вовсе не нужно носить имя Бэйард. Не нужно быть богатой и знатного рода. Не нужно жить во дворце, для того чтобы быть кем-то.

Возможно, быть кем-то – это значит просто сидеть в темном стенном шкафу рядом с маленькой девочкой всякий раз, когда на дворе разыграется буря.

Джорджина внезапно ощутила свободу, словно она только что узнала нечто, долгое время сокрытое от нее, – в чем секрет счастья.

Девушка улыбнулась; она повернулась, но тут же застыла. На двери ее спальни висело, переливаясь, зеленое шелковое платье – то самое, что принадлежало матери Кирсти.

Джорджина подошла и потрогала платье. Это не было нечто модное, сногсшибательное. Оно не было из Парижа, и оно не было слишком роскошным. Но платье это значило для нее больше, чем все те наряды и все то имущество, которые она потеряла. Девушка зажмурилась и с минуту стояла так. Она кусала губы и глубоко вдыхала воздух. Но это не помогло. Слезы покатились у нее по щекам.

Глава 55

Кирсти вприпрыжку пробежала последние несколько футов до конюшни. Она загадывала желание всякий раз, когда прыжок получался как надо – ноги сдвинуты вместе, лодыжки прижаты друг к другу. Девочка всегда играла в эту игру – она помогала ей забыть, что в глубине ее души живет страх, такой страх, что временами ей хотелось убежать и укрыться в стенном шкафу.

Первой ее мыслью, когда она распахнула дверь и проскользнула внутрь, было, что здесь пахнет именно так, как, по ее мнению, и должно пахнуть в конюшне – сеном, лошадьми и навозом.

Внутри было темнее, чем девочка думала, но Кирсти решила не обращать на это внимания. Это была совсем другая темнота. Она не пугала. Кирсти была сейчас там, где работал ее отец, там, где он проводил столько времени – столько времени с лошадьми, вместо того чтобы быть в это время с ней.

Под ногами у нее зашуршала солома; Кирсти прошла мимо стойл, где лошади стояли, когда не паслись на лугу у гусиного пруда. Перед ней была открытая дверь, и девочка, затаив дыхание, направилась к ней, думая, что отец ее может находиться там.

Она не знала, как он воспримет то, что она здесь. Он ни разу не пригласил ее пойти сюда вместе с ним. Так что Кирсти боялась, вдруг ему вовсе не хочется, чтобы она была здесь, в конюшне. Может быть, он думал, что она будет ему мешать. Девочка даже дала себе клятву, что не станет задавать ему слишком много вопросов. Взрослые иногда устают от ее вопросов. Однако она знала почему. Девочка понимала, что они устают от них только тогда, когда не могут найти ответа. Чем ближе она подходила к открытой двери, тем сильнее замедляла шаги. Кирсти вздохнула глубоко и заглянула за дверь. За ней никого не было. Там была только груда седел и сбруи, поводьев и другой упряжи.

В помещении царил ужасный беспорядок. Девочка сразу подумала, что дядя Калем обязательно захотел бы убрать здесь и сложить все как полагается. Она порадовалась, что дядя Калем дома и что он любит тетю Эми. Та нравилась ей, потому что она никогда не относилась к ним свысока, как к неразумным детишкам. Она умела выслушать их. Она слушала их внимательно, так, словно они сообщали ей нечто важное.

Услышав ржание лошади в одном из дальних стойл, Кирсти прошла туда. Она заметила, как лошадь закинула голову, точно подзывая ее ближе. Кирсти послушалась.

Девочка вошла в соседнее стойло и взобралась на перегородку; потом привстала на цыпочки, упершись руками в стену.

– Здравствуй, лошадь!

Лощадь повернула к ней голову и посмотрела на девочку ласковыми глазами. Она была очень красивая. У нее были прекрасная серебристая грива и хвост, а сама она вся была белая. Кирсти со слов отца знала, что про такую лошадь не скажут «белая». Только кони с белоснежными гривами и хвостами и с отливающей розовым кожей считаются белыми.

Через два стойла от нее стоял белый конь, точь-в-точь как Джек. Кирсти подбежала к нему.

Белые кони, по поверью, приносят удачу. Девочка вспомнила стишок и произнесла его вслух:

Девочка зажмурилась, загадывая желание.

– Кирсти!

Глаза ее тотчас раскрылись, и Кирсти присвистнула. Вот это да! Так быстро! Она благодарно похлопала белую лошадь и соскочила с перегородки, приземлившись со сдвинутыми ногами и руками, протянутыми вперед в ожидании удачи.

– Здравствуй, папа!

– Что ты здесь делаешь?

– Ничего. Я просто хотела посмотреть на конюшню.

– Зачем?

– Просто так, – пожала девочка плечами.

– А Джорджи знает, куда ты пошла?

Кирсти кивнула. Но она не открыла ему их секрет: то, что Джорджи сама подговорила ее прийти сюда, потому что отец проводил здесь все время с Грэмом, а не с ней.

Отец прошел к той двери в соседнее помещение, что была открыта, и Кирсти последовала за ним; остановившись на пороге, она наблюдала, как отец ее кинул моток веревки в угол.

– Это помещение для пряжи, – сказала Кирсти, желая поразить его своими познаниями.

– Для упряжи, – поправил ее отец.

– О! – Девочка посмотрела на носки своих туфель, чувствуя себя очень глупо.

– Ничего, это звучит похоже. – Отец улыбнулся так, словно ею гордился, хотя она и спутала слова.

– А что ты делал?

– Разнимал двух жеребцов, которые подрались.

– А! А почему лошади дерутся?

– По той же причине, что и люди. Каждый хочет взять верх над другим.

Эйкен что-то вынул из ящика.

– Что это?

– Новая уздечка. Я собираюсь надеть ее на Джека и проехаться верхом.

– О! – Наверное, она задавала слишком много вопросов, вот он и хочет уехать от маленькой глупой девчонки, которая слишком много болтает.

Он остановился и протянул ей руку:

– Хочешь поехать со мной?

– На Джеке верхом? – Эйкен кивнул. – Мы вдвоем – ты и я?

– Ну да.

– И ты еще спрашиваешь! – Девочка ухватилась за руку отца и побежала с ним рядом вприпрыжку, стараясь поспеть за его широким, размашистым шагом.

Вскоре они уже ехали через луг и вдоль по дороге к заливу внизу. Кирсти откинулась, прислонившись к груди отца.

– Как ты думаешь, если приложить ухо к стволу дерева, можно услышать, как оно растет?