Аналогичный мир - 3 (СИ) - Зубачева Татьяна Николаевна - Страница 19

И удивился: так резко изменилось лицо парня. Застывшие черты, маска ненависти…

— Андрей, — предостерегающе сказал Жариков.

— Это доктор Шерман? — медленно спросил Андрей. — Это он так говорил?

— Да, — насторожился Рассел.

Андрей отвёл глаза и угрюмо уставился в свою чашку. Если б не доктор Ваня, он бы уж сказал этому беляку… Не вежливо, а по правде. Философия — детская болезнь?! Так Большой Док не только сволочь, а ещё и дурак к тому же.

— В чём дело? — уже более резко спросил Рассел.

— В чём дело? — переспросил Андрей, поглядел на Жарикова и упрямо тряхнул головой. — Жалко. Жалко, что он не болел этой болезнью. Может, тогда бы он не ставил экспериментов на людях.

Рассел стиснул зубы, пересиливая себя. Значит, доктор рассказал парню… больше ведь знать об этом неоткуда.

— Зачем вам это понадобилось, доктор? — вырвалось у него.

Но ответил Андрей. Не на вопрос, а просто говоря о своём.

— Как он мог? Он же… клятву Гиппократа давал. И такое творил. Не понимаю, никогда не пойму. А с виду… человек.

— С виду? — Рассел начинал догадываться, но… но этого не может быть. — Этого не может быть, — повторил он вслух.

Андрей кивнул. И вдруг — неожиданно для Жарикова — заговорил совсем другим, деловито скучающим тоном. С интонациями, от которых Рассел похолодел.

— Разумеется, по завершению эксперимента материал ликвидируется. Это элементарно. Но в данном случае… реализуйте в обычном порядке.

Он говорил, глядя перед собой, и его лицо было уже просто усталым. Наступило молчание.

— Простите, — тихо сказал Рассел. — Я не знал.

— Прав Рейтер, — Андрей словно не слышал собеседника. — Тело заживёт, а душа — нет. И Чак, уж на что… и то говорит, что нам не на руку, а на душу номер кладут. И бесследного ничего нет, и опять Рейтер прав. Нас и стреляли, и жгли по Паласам, по питомникам, именно чтобы следов не осталось. А мы есть. И память наша есть. И… и я думаю, Рейтера за это и убили, — Андрей закрыл лицо ладонями и тут же убрал их, положил, почти бросил на стол по обе стороны от чашки. — Простите, Иван Дормидонтович, я не хотел, само вот выскочило.

Жариков смотрел на него с грустной улыбкой.

— Скорее, это моя вина, — Рассел вертел чашку с чаем. — Это я помешал вам. И извиняться нужно мне.

Андрей молча покосился на него и стал пить остывший чай. А Жариков тихо радовался, что Андрей не зажался и не сорвался в неуправляемую реакцию. Взрослеет.

Рассел никак не ждал такого оборота. Он сам много спорил с отцом именно об этом, правда, мысленно и уже после капитуляции, и вот… спальник, джи, экспериментальный материал… обвиняет доктора Шермана в измене клятве Гиппократа. Но разве он сам всегда верен ей?

— Андре, вы говорили о клятве Гиппократа. А вы, вы сами давали её?

Андрей кивнул.

— И вы верны ей?

Жариков снова напрягся. И снова Андрей удержал себя.

— Я знаю, о чём вы говорите. Но я не мстил. Я тогда не знал, что вы… его сын. Я спасал другого.

— Кого?

— Алика. Это его вы на День Империи изуродовали. В Джексонвилле.

Рассел зло дёрнул головой.

— Так, понятно. Так если кто его и спас, так это я. У меня не было другого варианта.

Андрей уже полностью успокоился.

— У меня тоже, сэр.

Обращение прозвучало издёвкой, и Жариков строго посмотрел на Андрея. Андрей преувеличенно удивлённо хлопнул ресницами, заставив Жарикова улыбнуться. Не смог не улыбнуться и Рассел. И сказал заготовленные слова, но уже другим тоном.

— Вырастешь — поймёшь.

— Да, — неожиданно легко ответил Андрей. — Ни сортировок, ни выбраковок теперь не будет, так что у меня есть время.

Рассел кивнул.

— Да. Вы уже думали о… своём будущем?

— Конечно, — Андрей допил чай и улыбнулся. — Буду работать и учиться.

— А потом?

— Этого мне хватит надолго, — рассмеялся Андрей и посмотрел на Жарикова. — Уже поздно, Иван Дормидонтович. Самый лучший гость — это тот, что уходит вовремя.

Андрей встал и улыбнулся.

— Спасибо за вечер, Иван Дормидонтович. Спокойной ночи.

— Спасибо и тебе, Андрей, — встал Жариков. — Спокойной ночи.

Отчуждённо вежливо кивнув Расселу, Андрей вышел. Когда за ним закрылась дверь, Рассел встал.

— Спасибо, доктор. Поверьте, я не хотел мешать.

— Верю, — кивнул Жариков.

— Он… этот парень… — Рассел улыбнулся. — А почему вы не оставили его в медицине? И почему именно философия?

— У него просто появился выбор, — серьёзно ответил Жариков. — И он выбрал сам.

— Да, — Рассел снял с вешалки свои шляпу и плащ, оделся. — Возможность выбора… и ответственность за выбор… — улыбнулся. — Спасибо, что позволили участвовать в беседе. Спасибо, доктор. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — попрощался Жариков.

И, оставшись один, удовлетворённо вздохнул. Удачно получилось. Не думал, не гадал, да нечаянно попал. И стал убирать со стола. Торта осталось… на два чаепития. Позвать, что ли, Юрку, чтобы помог? Но Андрей молодец. Прошёл через кризис. А Шермана можно начинать готовить к выписке. Правда… нет, о делах завтра. А сейчас спать. Засиделись. И у Шермана нарушение режима. Ну, ничего, это не самое страшное.

Снег лежал и не таял уже четвёртый день, и даже ещё подсыпало. Стеф показал, как лепить снеговиков, и двор теперь украшали самые фантастические скульптуры в самых неожиданных местах. Сооружение фургона шло полным ходом. Рол после работы возился, собирая упряжь. Из лошадей отобрали в запряжные двух — Примулу и Серого — и поставили их рядом в соседние стойла, чтоб привыкали друг к другу. Монти повадился, выпив молоко, гонять пустое ведро по своему стойлу, поддавая то головой, то копытами, и Молли приходилось его уговаривать и подманивать лепёшками, чтобы забрать ведро. Джерри попробовал спрятаться в конюшне на ночь, за что Фредди выкинул его аж на середину двора, да ещё и Мамми добавила от души. Марк подрался с Робом и порвал новенькую, привезённую из города рубашку. Дилли стала тише. Живот у неё был уже очень заметен, работать, как прежде, она не могла, а кого из милости кормят, тот голоса не поднимает. Зато Сэмми ворочал за двоих и третий день ходил ошалелый. Дилли сказала ему, что ребёнок уже живой, ворочается, и он сам увидел, как тот наружу просится. Одно из яиц оказалось с двумя желтками. Мамми его таки держала на столе в плошке, пока все не посмотрели, а потом долго думали, какая ж это из кур так отличилась, петух-то точно не причём, раньше ж такого не было.

— Пап! — Марк с разгона ткнулся в ноги Ларри, так что тот едва не уронил мешок.

— Осторожней, Марк, — попросил Ларри, с трудом удерживая равновесие.

— Пап, там… — задыхался Марк.

Ларри, поглядев на встревоженное лицо сына, опустил мешок на землю.

— Что случилось?

— Пап, мы за почтой ходили.

Марк потянулся к нему, и Ларри нагнулся, подставив голову. Обхватив его зашею, Марк зашептал ему в ухо.

— Пап, там письмо, а на письме твоё имя, ты мне показывал, я узнал, вот. Я сумку Робу отдал и к тебе, вот.

Ларри медленно выпрямился, поправил перчатки, которые надевал на «общих работах» и взвалил на плечи мешок.

— Хорошо, Марк.

И пошёл к скотной. Марк трусил рядом, заглядывая снизу вверх в его лицо.

Фредди, сидя на маленьком табурете, сосредоточенно прощупывал вымя Мейбл — крупной рыже-белой коровы. Чуть не плачущая Молли стояла рядом. Мейбл время от времени косилась на Фредди, но лягаться не пробовала.

— Ничего страшного, Молли, — встал наконец Фредди. — Раздоится. Гладь ей вымя, когда моешь, поняла? — Молли кивнула. — И тряпку для неё бери помягче.

— Ага-ага, — обрадованно закивала Молли и похлопала Мейбл по спине.

— Масса Фредди! — влетел в скотную Роб. — Я почту принёс!

Фредди кивнул и вымыл руки в поданном ему Молли ковше с водой, вытер носовым платком. Взял у Роба сумку и вынул почту, а сумку, как всегда, отдал Робу и улыбнулся.

— За мной.

— Да, масса Фредди, — улыбнулся Роб.