Аналогичный мир (СИ) - Зубачева Татьяна Николаевна - Страница 63

— Эрик, ну Эрик же! А зачем ты это?

— Я здесь спать буду.

— А зачем?

Эркин сверху вниз посмотрел на Алису. Она смотрела на него, закинув голову, так он был для неё высок. Беловолосая, голубоглазая, белолицая… Хотя сейчас она просто грязно-серая от пыли. Будет ему сегодня от Жени. Ну, это ладно. Он присел на корточки, чтобы быть с ней на одном уровне.

— Если кто будет про меня спрашивать, скажешь…

— Я знаю. Ты жилец, так?

— Так. И сплю я в кладовке. На полу. Не перепутаешь?

— Нет, — она удивлённо смотрела на него.

— И всегда так было. Хорошо?

— Хорошо, — согласилась она. — А зачем?

Эркин отвёл глаза. Простой вопрос словно отнял последние силы. Он устало сел на пол. Теперь она оказалась выше него. Чуть-чуть, но выше. Ей это всегда нравилось, но сейчас почему-то не развеселило. Алиса сосредоточенно нахмурила брови, о чём-то думая.

— Эрик, мама сказала, ну когда ты болел, что тебя хотели убить, правда?

Он молча кивнул.

— Это ты от них прячешься?

— Да, — разжал он губы.

Да, он прячется. От них, всё тех же. Он трус, у него не хватает смелости ни уйти, ни просто дать кулаком по роже, очередной глумливой роже. Всю жизнь боялся и прятался. И сейчас… Он резким взмахом головы отбросил со лба волосы и встал. Уйти он не может, значит, надо приспосабливаться. Обычно он приходит в это время, и его появление с лоханью и ведрами не привлечёт внимания. Если, конечно, не заметили, что он вернулся ещё днём. И надо бы заставить Алису умыться, но эта задача ему не по плечу. Грузовик дров переколоть — дело другое. А с этим он и связываться не будет.

Женю, конечно, вид Алисы поверг в ужас.

— Что ты тут делала?! — Женя яростно отмывала Алису у рукомойника.

— Это я виноват, — подал голос от плиты Эркин. — Я кладовку разбирал, а там пыльно.

— Молодец, но зачем?

— Он там спать будет, — высвободила лицо из полотенца Алиса.

— Это ещё зачем? — Женя медленно выпрямилась, бросила Алисе полотенце. — Вытирайся и марш в комнату, — и только сейчас заметила на углу кухонного стола его чашку и тарелку. — За стол, я так понимаю, ты с нами не сядешь?

Голос её был напряжённо спокоен, и Эркин сгорбился у топки — своего вечернего прибежища — втянул голову в плечи, но ответил.

— Я здесь поем.

Он не оборачивался и потому не видел, как яростно, медленно Женя сжала кулаки и подбоченилась, плотно уперев их в бёдра.

— Брезгуете, значит, или мы ваш кусок заедаем?

От каждого её слова он вздрагивал, как от удара, сжимался в комок. И ждал. Обречённо ждал страшных слов: «Тогда уходи». Но, задав этот избивший его вопрос, Женя замолчала. И он медленно, опасливо разворачиваясь, как под плетью, когда смотрят, замахнулись или нет, исподлобья поднял глаза. На её бледное гневное лицо с плотно сжатыми губами. И понял: она замолчала, чтобы не сказать, чтобы не прозвучали эти два страшных слова. Он не удержал равновесия и встал перед ней на колени. И заговорил, глядя перед собой в пол, не смея поднять на неё глаза. Рассказал про безобидного Гуталина, про Митча.

— Если они придут, Женя, увидят… Женя, я же не смогу отбиться. Гуталин троих как я одной рукой мог свалить. А его… Он не защитил, мне и подавно… Не прикрою я, Женя, ни тебя, ни Алису. Они же свора…

Она молчала. Он поднял голову и испугался. Женя стояла белая, даже какая-то синеватая. Даже печной огонь не румянил её, а топка открыта. Руки беспомощно обвисли. И вся она вдруг качнулась и стала запрокидываться… Он вскочил на ноги, кинулся к ней.

— Женя! Что с тобой? Женя?! Прости меня! Я… я же… я же не хотел…

Он успел подхватить её, прижать к себе.

— Женя, не надо… Женя, — бормотал он, прижимая её к себе, не давая ей упасть, сползти на пол. Она бессильно висела на его руках. — Ну не надо, Женя. Я же хотел как лучше… Пусть меня… не тебя…

Она вздохнула, медленно выпрямилась.

— Дура… какая же я дура…

Она говорила тихо, он не так слышал, как угадывал её слова.

— Вот оно… вот оно что… а я думала…

Он подвел её к кухонному столу, усадил на табуретку, метнулся к ведру с водой, зачерпнул ковшом.

— Вот, Женя, выпей.

Она слабо отвела ковш.

— Не надо. — Подняла на него глаза. — А я-то радовалась, думала, теперь-то будет хорошо.

Он беспомощно топтался перед ней с ковшом, плескал себе на ноги, не замечая этого. Она сидела, уронив на колени руки и склонив набок голову. Понурившись, он ждал приговора.

Женя посмотрела на него и вздохнула.

— Поставь ковш, ты же себя облил. — И вдруг улыбнулась. — Так это ты для них придумал?

Он молча кивнул.

— Для чужих? — уточнила Женя. — Не слышу.

— Да, — глухо ответил он.

— А мы, я с Алисой, тебе кто?

Он молчал.

— Ну что же ты? Чужие мы тебе?

— Нет! — выдохнул он и тихо хрипло повторил, — нет.

— Тогда, — голос Жени спокоен и ровен. — Тогда забирай свою посуду и иди в комнату. Шторы я опустила. Иди, Эркин, не зли меня попусту.

Он поставил на стол ковш, взял свою чашку и тарелку. В дверях остановился было, поглядел на неё через плечо.

— Иди, — повторила она. — Я посижу немного и приду. Будем ужинать.

Ужин прошёл в молчании. Даже Алиса притихла. Женя сидела за столом, прямая, бледная, и если б она могла видеть себя со стороны, то удивилась бы своему сходству с миссис Стоун из своей конторы. Эркина била внутренняя дрожь, он сдерживал её, и на еду сил уже не оставалось. Но он жевал, глотал, пил чай. И оставался за столом, пока Женя укладывала Алису спать.

Женя налила себе и ему ещё чая, притенила коптилку со стороны кровати Алисы.

— А теперь слушай. Я о чём говорила тогда, — он невольно сжался. — У меня на работе после Бала только и разговоров о единстве белых, что все белые одна раса и так далее. Я-то думала, они поумнели. Кончили с этими разрядами, ну, условными, недоказанными… — он потрясённо смотрел на неё. — Я и обрадовалась. Думала, начнут с белых, а дальше пойдёт… А они, значит, вот что придумали…

— Женя, — перебил он её, — я…

— Не надо, Эркин, — она накрыла своей ладонью его руки. — Я тоже виновата. Мне бы раньше сообразить. Самой… Ты уж прости, я не хотела тебя… Мне просто так обидно стало, что ты не хочешь с нами…

— Женя! — у него задрожали губы, на глазах выступили слёзы.

— Ну что ты, Эркин. С кладовкой ты хорошо придумал. Только… тебе там холодно будет.

Он молча замотал головой.

— А со столом… Ведь никого чужого у нас не бывает, прятаться не от кого. Ночью опасно, согласна, могут врасплох застигнуть, а днём… Они же по ночам ходят.

Эркин кивнул. Опустил голову и лбом прижался к её руке.

— Ну вот, решили всё, да?

— Да, — ответил он, не поднимая головы.

— Завтра у меня двойная смена. Я поздно приду. А послезавтра праздник. Ты знаешь?

— На рынке слышал. Говорят, работы не будет, — он справился с собой и поднял голову. — А что за праздник?

— День Матери.

Это название ничего ему не говорило. Он не знал этого праздника. Но её горькая интонация встревожила его.

— Ты… ты очень устала?

— Ошарашил ты меня, — Женя виновато улыбнулась. — Я не ждала удара. И вот…

Эркин угрюмо кивнул. Ничего нет хуже неожиданного удара.

…Ничего нет хуже неожиданного удара. Он долго ворочался, не мог заснуть, хотя бессонницей никогда не страдал. Он так и не показал Жене покупки. Ладно, в праздник наденет. Если, конечно, что ещё не случится. Когда не ждёшь, всегда… Какое лицо было у Жени… Да и он сам был не лучше, когда там, на рынке, услышал… И с Джеффом так было…

…Они пригнали стадо на бойню. Самой бойни он не видел. Они только загнали бычков в указанный загон и остались ждать Грегори. Вернулся тот часа через два, красный, потный и вроде бы довольный. И привёл троих. Двух мулатов и явного трёхкровку. Все в рваной и грязной одежде, хуже, чем у них, но по презрению, которым их окатила эта троица, он понял: свободные. Потом подошёл хорошо одетый белый, переговорил с Грегори, отдал какие-то бумаги. Вот тут Грегори, и в самом деле довольный, спрятал бумаги, вскочил в седло и махнул им рукой. Они с привычной уже быстротой влезли на коней и поскакали следом. Грегори привёл их на площадь, окаймлённую одно-двух-этажными домами и забитую лошадьми, фургонами и грузовиками. Сновали белые, суетились и метались рабы и цветная шваль в такой же рванине, что и те трое. Грегори подвёл их к старому дереву с изрезанной, наполовину ободранной корой и велел ждать, не рассёдлывая и не развьючивая лошадей. Но разрешил спешиться и пошёл к дому, откуда неслись пьяные крики и музыка, бросив им через плечо: