Шейн - Шефер Джек - Страница 2

Он остановил коня и оглянулся на нас. Он освежился и, могу поклясться, мелкие морщинки вокруг глаз у него должны были означать улыбку. Теперь, когда он вот так на нас глядел, его глаза уже не двигались без устали. Они смотрели спокойно, ровно, и ты знал, что все внимание этого человека обращено на тебя — даже в таком мимолетном взгляде.

— Спасибо вам, — сказал он мягким голосом и снова повернулся к дороге, спиной к нам — но тут отец заговорил в своей медлительной, неторопливой манере.

— Не спешите так, незнакомец.

Мне пришлось крепко вцепиться в жердь, иначе бы я свалился назад, в кораль. При первых звуках отцовского голоса человек и его конь, как одно существо, снова оказались повернуты к нам, и глаза незнакомца будто сверлили отца, горящие в мягкой тени под полями шляпы. Опять они меня словно схватили, и я задрожал. Что-то неуловимое, холодное и устрашающее повисло в воздухе между нами.

Я в изумлении смотрел, как разглядывают друг друга отец и незнакомец, неспешно оценивая один другого с невысказанным пониманием, свойственным братству взрослых людей и непостижимым пока для меня. А потом над нами как будто пролился теплый солнечный свет, потому что отец улыбнулся и заговорил с протяжными ударениями — это означало, что он уже принял решение.

— Я говорю, не торопитесь так, незнакомец. Еда скоро будет на столе, да и переночевать вы сегодня здесь сможете.

Незнакомец спокойно кивнул головой — как будто тоже принял решение.

— Очень любезно с вашей стороны, — сказал он, спрыгнул с седла и пошел к нам, ведя лошадь в поводу. Отец зашагал рядом с ним в ногу, и мы все вместе направились к сараю.

— Меня зовут Старрет, — сказал отец, — Джо Старрет. А вот этот, — он махнул рукой в мою сторону, — зовется Роберт Макферсон Старрет. Слишком уж много имен для одного мальчонки. Я говорю просто Боб.

Незнакомец кивнул еще раз.

— Зовите меня Шейн, — сказал он. А потом, уже мне: — Так ты Боб, значит. Ты довольно долго наблюдал, пока я приближался по дороге.

Это был не вопрос. Это было простое утверждение.

— Да… — пробормотал я с запинкой. — Да. Наблюдал…

— И правильно, — сказал он. — Мне это нравится. Если мужчина наблюдает за всем, что происходит вокруг, он ничего не упустит.

Если мужчина наблюдает… При всей своей мрачной наружности и прищуренном, тяжелом взгляде этот Шейн знал, чем доставить удовольствие мальчишке. Тепло его слов не покидало меня, пока он ухаживал за своим конем, а я суетился вокруг — повесил на колышек его седло, подкинул вилами сена, рьяно путался у него пoд ногами и спотыкался о свои собственные. Он позволил мне снять уздечку, и конь, который теперь, вблизи, оказался куда больше и мощнее, чем я думал, опустил ко мне голову и терпеливо стоял, пока я помогал незнакомцу соскрести с него лепешки налипшей пыли. Только один раз он остановил меня. Это случилось, когда я потянулся, чтобы убрать седельную скатку. В то мгновение, когда я к ней прикоснулся, он забрал ее у меня и положил на полку с таким непреклонным видом, что я понял — это трогать нельзя.

Когда мы втроем вошли в дом, мать уже ждала, и на столе были приготовлены три прибора.

— Я увидела вас в окно, — сказала она и подошла пожать гостю руку. Она была тонкая, живая женщина со светлой кожей, на которую даже наш здешний климат никак не действовал, и с массой пышных светло-каштановых волос — она их высоко закалывала, чтобы хоть немного, как она любила говорить, приблизиться ростом к отцу.

— Мэриан, — сказал отец, — позволь представить тебе мистера Шейна.

— Добрый вечер, мэм, — сказал наш гость.

А потом взял ее руку и склонился над ней. Мать шагнула назад и, к моему удивлению, присела в грациозном реверансе. Я раньше никогда не видел, чтобы она так делала. Уж такая она была женщина — никогда заранее не угадаешь, что она сделает. Мыс отцом покрасили бы дом целых три раза и во все цвета радуги, лишь бы ей угодить.

— И вам доброго вечера, мистер Шейн. Если бы Джо не пригласил вас вернуться, я бы это сама сделала. В верхней части долины вы не найдете приличной еды.

Она гордилась своей стряпней, наша мать. «Из всего того, чему я научилась дома, — часто говорила она, — это — единственное, что мне пригодилось в здешних диких краях. Пока я еще могу приготовить приличный обед, — говаривала она отцу, когда дела шли неважно, — я знаю, что я все еще цивилизованная женщина, и есть надежда, что мы пробьемся». После чего она поджимала губы и принималась сбивать яйца для своих особых, самых вкусных бисквитов, а отец следил за ее возней, а после съедал их подчистую, до последней крошки, потом поднимался, вытирал губы, потягивался всем своим большим телом и топал наружу, к своей вечной нескончаемой работе, как будто наперекор всему, что могло встать у него на дороге.

Мы сели за ужин — хороший ужин, надо сказать. У матери глаза засверкали, когда она увидела, что наш гость не отстает от отца и меня. А потом мы откинулись на спинки стульев, и разговор пошел так, будто это старые друзья собрались за знакомым столом. Я только слушал, не вмешиваясь, но уловил, что беседа идет по некоей схеме. Отец с матерью, хоть и избегали прямых вопросов, пытались хоть что-то разузнать про этого Шейна, а он ловко уклонялся при каждом повороте разговора. Он прекрасно видел, чего им хочется, но это ему ничуть не докучало. Он был спокойный, вежливый и разговаривал вполне охотно. Только все время отделывался от них ничего не значащими словами, которые не сообщали ничего нового.

Должно быть, он ехал много дней, потому что из него так и сыпались новости, собранные в городах по дороге, даже таких далеких, как Шайенн, Додж-Сити 6 и других, еще дальше, про которые я никогда прежде и не слышал. Вот только новостей о себе у него не было. Его прошлое было загорожено так же надежно, как наш выгон. Все, что мои родители смогли узнать, — это что он едет себе и едет, не думая о завтрашнем дне, не имея в мыслях никаких особенных намерений, ну, разве что поглядеть на ту часть страны, где он не бывал раньше.

Потом мать мыла посуду, я вытирал, а отец с Шейном сидели на крыльце, и их голоса доносились к нам через открытую дверь. Теперь уже наш гость направлял беседу, и сразу же он заставил отца разговориться о его планах на будущее. Хитрости особой для этого не требовалось. Отец всегда был готов обсуждать свои планы, лишь бы слушатель нашелся. И на этот раз он остался верен себе.

— Да, Шейн, ребята, с которыми я водил компанию в былые времена, еще этого не видят. Ну, рано или поздно разглядят. Открытые пастбища не будут существовать вечно. Линии оград сдвигаются все ближе. Свободный выпас скота огромными стадами — это хороший бизнес только для самых крупных ранчеров, да и для них этот» бизнес довольно убогий. Да, убогий, когда вспомнишь, сколько для него требуется… Черт знает сколько места — а в результате — пшик! Рано или поздно этот бизнес будет чем-то вытеснен…

— Н-да, — сказал Шейн, — очень интересные мысли. Последнее время я слышал такие же от многих людей с самыми светлыми головами. Может быть, в этом что-то есть…

— Э-э, Богом клянусь, не просто что-то, в этом вся соль! Вы меня послушайте, Шейн. Вот как дело надо вести: выберите себе место, получите землю, чтоб ваша собственная была. Сейте хлеба столько, чтобы прокормиться, а деньги зарабатывайте, разводя небольшое стадо, да не какие попало рога и копыта, а чтоб это была специально выведенная мясная порода… и держите их, за оградой, и кормите как следует. Я этим только начал заниматься, но уже сейчас мои коровы имеют средний вес на триста фунтов больше, чем та длинноногая скотина, что бродит у Флетчера на той стороне реки, и мясо куда лучше — а это только начало… Конечно, его хозяйство раскинулось чуть не на всю эту долину, и с виду оно ого-го. Только он, как первопоселенец, держит право выпаса на слишком уж много акров, у него этих акров больше, чем коров… и все равно, даже этих акров у него не останется, когда сюда наедет больше гомстедеров. Его способ разводить скот слишком расточителен. Слишком много земли на то, что он с нее получает. А он этого не может понять. Он думает, что мы, мелкие хозяева — пустое место, только под ногами путаемся…