Гэбриэль Конрой (др. перевод) - Гарт Фрэнсис Брет - Страница 11

Переводчик на мгновение запнулся, но тут же, демонстрируя глубокое презрение к трудностям английского языка, продолжал:

Секретарь сделал паузу, оторвал взор от бумаги и, глядя прямо в лицо Грейс, произнес тихо и раздельно:

«Опознаны были тела Поля Деварджеса и Грейс Конрой».

— Нет! Нет! — в ужасе воскликнула Грейс, всплескивая руками. — Это ошибка. Зачем вы так пугаете меня, бедную, одинокую, беззащитную девушку? Вы хотите наказать меня, господа, за то, что я поступила дурно и солгала вам. Смилуйтесь надо мной… О боже!.. Филип, где ты? Спаси меня!

Она поднялась, закричала громко и отчаянно, обхватила голову своими худенькими ручками, потом простерла их к небу и рухнула как подкошенная.

Команданте склонился над девушкой.

— Позовите Мануэлу, — торопливо сказал он, поднимая на руки бесчувственную Грейс и резким, несвойственным ему жестом отклоняя попытку секретаря прийти ему на помощь.

В комнату вбежала горничная-индианка; она помогла команданте уложить девушку на кушетку.

— Бедное дитя, — сказал команданте. Мануэла между тем, ласково склонившись к Грейс, распустила ей шнуровку. — Бедное дитя, без отца, без матери.

— Бедная женщина, — промолвила вполголоса Мануэла, — одна, без мужа.

Книга вторая

Через пять лет

Глава 1

Гнилая Лощина

Гнилая Лощина переживала небывалый расцвет. Думаю, что даже сам основатель поселка, окрестивший его в приступе пьяного безрассудства этим злосчастным именем, останься он жив, непременно признал бы сейчас свою неправоту. Увы, задолго до того, как Лощина вступила в период расцвета, он пал жертвой чрезмерного разнообразия алкогольных напитков в барах Сан-Франциско. «Тянул бы Джим, как бывало, чистое виски и, глядишь, разбогател бы на этой жиле, что шла под его хижиной», — так сказал один из мудрецов Гнилой Лощины. Но Джим поступил по-иному. Намыв золота на первую тысячу долларов, он отправился немедленно в Сан-Франциско и там пустился во все тяжкие, запивая коньяк шампанским, а джин — немецким пивом, пока не завершил свой краткий блистательный путь на больничной койке. Гнилая же Лощина не только пережила своего крестного отца, но и преодолела неблагоприятные предзнаменования, заложенные в ее имени. Сейчас поселок имел собственную гостиницу, почтовую станцию, парочку салунов и один ресторан без подачи алкогольных напитков; а еще два квартала одноэтажных деревянных домов на главной улице, несколько десятков хижин, лепившихся по горным откосам, и свежие пни на только что расчищенных лесных участках. Невзирая на свою юность, Лощина была обременена преданиями, традициями, воспоминаниями. Любопытствующие могли посетить первую палатку, которую собственноручно поставил Джим Уайт; в ставнях салуна «Качуча» зияли пулевые отверстия: именно здесь Бостон Джо и Гарри Уорс бились с Томсоном из поселка Ангела; с чердака салуна «Эмпориум» все еще торчало круглое бревно, на котором с год назад был повешен, без лишних формальностей, один из видных граждан Лощины после краткого обсуждения вопроса, откуда он взял своих мулов. А неподалеку стоял неказистый амбар, примечательный тем, что в нем однажды заседали делегаты, пославшие в установленном порядке достопочтенного Бланка представлять Калифорнию в высших законодательных учреждениях страны.

Сейчас шел дождь, не тот нормальный цивилизованный дождь, который льется сверху вниз, как это искони заведено в здешних горных местах, нет, какой-то бесхарактерный, нерешительно моросящий дождик, готовый в любой момент отречься от собственного естества и выдать себя за туман. Поставить цент на такой дождь и то было бы безрассудством. Поскольку он умудрялся сочиться не только сверху, но и снизу, то нижние конечности бездельников мужского пола, собравшихся у квадратной печки в лавке Бриггса, дымились от испаряющейся влаги.

Здесь собрались сейчас все те, кто по недостаточной утонченности вкуса, а может, и просто из-за нехватки наличных денег, избегали салунов и игорных домов. Гости жевали сухари из бочонка, принадлежавшего щедрому Бриггсу, и набивали трубки из ящика с табаком, принадлежавшего ему же, скромно полагая, что их общество в какой-то мере компенсирует хозяину понесенный материальный ущерб.

Все молча курили; изредка кто-нибудь, откашлявшись, плевал на раскаленную печку. Внезапно дверь, ведущая во внутренние помещения, отворилась, и на пороге появился Гэбриель Конрой.

— Ну как он, Гэйб? — спросил один из куривших.

— Ни хорошо, ни худо, — отвечал Гэбриель. — Пока придет доктор, смени ему компресс, Бриггс. Я и сам бы вернулся через час, да Стива нужно навестить, а к нему от моей хижины добрые две мили.

— Он сказал, что без тебя никому прикоснуться к себе не позволит, — возразил мистер Бриггс.

— Ничего, притерпится, — задумчиво ответил Гэбриель. — И Стимсон так говорил, когда ему было плохо, а потом ничего, обтерпелся. Я так и не зашел к нему до самых похорон.

Все признали правоту этих слов, даже Бриггс, хотя он и остался недоволен. Гэбриель направился к выходу, но его снова кто-то окликнул:

— Послушай, Гэйб, помнишь тех эмигрантов в палатке, у которых хворал ребенок? Он умер ночью.

— Вот как, — печально сказал Гэбриель.

— Тебе не мешало бы зайти подбодрить их. А то мать убивается.

— Непременно зайду, — сказал Гэбриель.

— Я знал, что тебе захочется зайти, да и мать будет рада, что я тебя послал, — заявил все тот же доброхот, устраиваясь у печки с видом человека, который пошел на крупные жертвы, чтобы выполнить свой моральный долг.

— И всегда ты о всех печешься, Джонсон! — сказал восхищенный Бриггс.

— А как же, — ответствовал Джонсон с подобающей случаю скромностью. — Мы, калифорнийцы, не должны бросать своих ближних в беде. Вот я внес свою лепту и теперь спокоен: Гэйб о них позаботится.

Пока тянулся этот разговор, неприметный филантроп Гнилой Лощины захлопнул за собой дверь и пропал во тьме. Он выполнял принятые поручения с таким тщанием, что только к часу ночи подошел к своему жилищу на склоне горы. Это была хижина, сбитая из грубо обтесанных сосновых бревен, столь примитивная с виду, что ее лишь с трудом можно было характеризовать как создание рук человеческих. Крыша из древесной коры сплошь поросла диким виноградом; в щелях птицы давно свили гнезда; белка забилась прямо на конек и там грызла свои желуди без страха и без упрека.