Магнолия - Шатилов Валентин - Страница 33

И еще одна ассоциация смутно забрезжила в ее сознании, но сосредоточиться на ней не удалось. Помешало ощущение, что путь назад, к Доктору, может скоро закрыться, исчезнуть.

Магнолия так легко, так беззаботно перенеслась в это подземелье, но чем дольше здесь находилась, тем слабее светилась через окружающую темень та тропинка, что привела сюда. А исчезнет совсем – как тогда возвращаться?

Впрочем, Магнолия бы, наверно, все равно осталась здесь, у плиты, не решаясь бросить ее, но вдруг в глубине пещерного коридора послышалось какое-то движение.

Магнолия встрепенулась, и ее опять заколотила дрожь. Пальцы внутри плиты совсем перестали повиноваться.

Кусая губы, чтоб не мешал стук зубов, Магнолия попыталась вслушаться.

Скорее всего, это были, усиленные пещерным эхом, человеческие шаги. Точно, точно – этакие неторопливые, размеренные постукивания твердых подошв по каменному полу.

А тропинка для прыжка домой быстро – неожиданно быстро! – становилась все более тусклой – надо было на что-то решаться.

И Магнолия решилась: осторожно вытянув руку из внутренностей плиты, она сделала то самое, не поддающееся описанию, маленькое усилие – и ослепительный день ударил по зрачкам, горячий сухой воздух рванулся в легкие.

И возглас Доктора:

– Девочка моя! Ты дрожишь вся, что случилось, где ты была?..

7

Магнолия улыбнулась его голосу, не в силах поднять веки после темноты, царившей всего мгновение назад. Пробормотала успокоительно:

– Все в порядке, Доктор…

И добавила вдруг, расчувствовавшись:

– Ах, Доктор, миленький… Я так рада, что ты есть, что ты не меняешься – не то что я! Что ты и сейчас – такой, как всегда. И ждешь меня!

Выпалив это признание, она зажмурилась еще сильнее, закрыла лицо руками – но тут же отдернула их, разглядывая. С пальцев, с ладоней сползала черная кожа, безобразная, как грязная тряпка.

– Ну-ну-ну… – Доктор ласково взял ее ладони в свои. – Не волнуйся, девочка моя, не волнуйся…

При этом он внимательно осмотрел ее страшные руки, поворачивая их и так и этак. Взялся за один из болтающихся черных лоскутков, легонько потянул – и гадкая оболочка начала сползать, сниматься, как перчатка, щекотно освобождая руку от своего стягивающего присутствия.

– И где это ты умудрилась так странно обгореть? – приговаривал сосредоточенно Доктор, скатывая черный рулончик бывшей кожи по худенькому запястью.

– Не обгореть, а отморозить, – поправила Магнолия, внимательно следя за его манипуляциями.

– Чего молчишь? – вдруг спросил Доктор.

– А что? – не поняла Магнолия.

– Ну я же с тобой разговариваю. Мысленно.

И тут Магнолия поняла, что изменилось после возвращения из пещеры. Не стало повтора фраз. Она слышала только то, что Доктор произносил вслух.

– Ой, а я уже не слышу твоих мыслей, – всполошилась она.

– Да? – без удивления спросил Доктор и добавил, хмыкнув: – С тебя станется. И – без перехода: – А за тобой тут приходили.

– Виктор? – с испугом даже, с замиранием спросила Магнолия.

– Не-а. Другие ребятки. Из наших же, но ты их не знаешь. А руки надо мыть. Особенно после общения с другими измерениями.

Доктор докатил разросшийся черный рулончик до плеча и легко снял его.

– И не отморозила, и не обожгла, а просто перепачкалась со страшной силой. Радость моя ненаглядная.

Он выпустил ее руку и отряхнул ладони. Магнолия смотрела на красную дорожку очищенной, чуть воспаленной кожи, бегущую через всю левую руку. Боли не было, и, вздохнув, она сама принялась скатывать все новые черные шарики. Занятная процедура.

– А чего они хотели? – между делом поинтересовалась Магнолия, подразумевая посетивших Доктора «наших ребят».

– Забрать тебя хотели. С собой. Приобщить к таинству Посвящения – или как там это называется… А то ты, будто та паршивая овечка, все норовишь от стада отбиться. Или не норовишь уже?

Он не глядел на нее, и вопрос был задан самым обыденным тоном – как бы между прочим. Но она-то видела, как он весь напрягся, ожидая ответа, как застыл – даже шея нелепо скособочилась.

Ему нужно было что-то ответить, чтоб не волновался, снять его тревогу, но она все молчала, методично удаляя катышки с руки. Ну как, как объяснить этому родному, беспомощному человеку, что ей одного только и хочется: очутиться во вчерашнем дне. Ни в чем – совершенно! – не участвовать. Ни на чьей стороне не выступать – ни за что, ни за какие коврижки! Жить себе да жить…

– Спрятаться бы, а? – тоскливо сморщилась она. – Да чтоб никто не достал и не нашел. Ни военные, ни супера. Чтоб просто жить. Среди просто хороших людей. Чтоб вообще – никаких организаций…

– Девонька ты моя, красавица, э-эх-хе-хех… И что же ты такое придумала, – покачал головой Доктор, – «просто жить», «среди просто хороших людей». Да ведь – где люди, там и организация. Никуда ты от этого не денешься. Тем же хорошим людям надо защищать свою «просто жизнь» от плохих. И они, значит, вынуждены объединяться в организацию. В свою. А как объединились – так их уже и нету, твоих хороших людей. Нету! Есть верные члены организации – есть неверные. Хорошо служащие общим целям, что декларируются организацией, – и плохо. А организация – это такой зверь, которого порождают-то с целями, как правило, добрыми светлыми, – а вот стоит ей родиться да окрепнуть чуток, как все цели ее благородные оказываются лишь прикрытием одной, главной цели. И эта главная цель у всех на свете организаций одинакова: забота о себе самой. Любая достаточно оформившаяся организация людей – это образование не для людей, а для себя самой. И люди ей нужны только в качестве строительного материала, винтиков-шурупчиков. Видишь ли, в чем проклятый парадокс: жить среди людей и быть вне организации какой-нибудь невозможно – ведь мы, разумные человеки, так и тянемся друг к другу, так и норовим слепиться в какое-то сообщество. Но только слепимся – бац, все! – мы уже не принадлежим себе, мы принадлежим ей, твари этакой! И наши человеческие качества оказываются нужными только в той степени, в какой они нужны «нашей» организации. Так что, девонька моя, если ты собираешься жить среди людей, – не надейся оказаться вне организации. Не тешь себя иллюзиями. Можно, конечно, можно попытаться побыть «вне» – но ведь затопчут! Ты ведь будешь одна против всех. И все, все организации – и справа, и слева, все! – на тебя ополчатся. А это дело безнадежное, тут никто никогда не выигрывал. Лучше уж определиться как-нибудь: выбрать себе сообщество покрасивее, чтоб оно хотя бы формально, хотя бы в данный момент провозглашало какие-то близкие тебе идеалы, и уже в этом сообществе сидеть тихонечко, стараясь по возможности сохранить свою индивидуальность. Да, хоть в какой-то мере сохранить. Ежели удастся… Уф-ф! Что-то я расфилософствовался… Завела ты меня, детка. Больное место, понимаешь, затронула. А то, думаешь, мне не хочется просто жить и просто быть хорошим человеком? Еще как хочется! Но стоило мне тогда вот рыпнуться – сначала просто из любопытства: поехал, посмотрел, что за люди такие в ваннах лежат, потом жалко стало этих людей, вас, зверят, дай, думаю, хоть в чем-то им помогу, – и все, уже я задействован, уже повязан с военной машиной одной веревочкой! И теперь вот – только опять слабость человеческую проявил – привязался к вам, негодникам, – бац! – военная машина уже считает меня отступником, а значит – врагом. Уже меня связывают, рот затыкают. Юрку-бедолагу, который по своей прямолинейности попытался сопротивляться варварскому обыску в доме, – так его просто отбуцкали до полусмерти… А ваши суперы-дуперы – те, наоборот, решили, что я теперь к их шайке-лейке примкнул. Вишь, как оно трудно среди конкурирующих организаций сохранить свое человеческое лицо. Даже мне, ничем не примечательному человечишке. А уж тебе, суперменша моя дорогая, никак между стульями не усидеть. Смотри, конечно, сама – но, может, лучше все-таки попытаться выбрать наименьшее из зол? И потом – ты не думай! – даже среди военных есть неплохие люди – генерал Игнатов, например. Если, конечно, его не разжалуют после всех нынешних событий…