Филумана - Шатилов Валентин - Страница 22

– А почему вы здесь?

– Приглашен в гости.

Сюда, в эту хибару? Я с сомнением огляделась.

Князь поспешил предупредить мой следующий вопрос:

– Приглашен уполномоченным представителем князей Шагировых в Суроже, лыцаром Селиваном Кривороговым. Прибыли мы днем раньше, чем думали. И чем были приглашены. Завтра отправимся представляться к Селивану, в шагировские терема, а сегодня уж здесь заночуем, по-походному.

Иноземный князь. Представитель Селиван. А не рискнуть ли? Напроситься на завтрашний прием, побеседовать о шаги-ровско-кавустовских проблемах. А если этот лыцар Криворогов задумает нехорошее в отношении меня, то и попросить политического убежища у этого Михаила в его Кравенцах!

– Князь, – сказала я. И дернула, развязывая, узел шейного платка.

Как-то уже традиционно сложилось, что при виде Филуманы все падали на колени. Михаил, наоборот, вскочил.

– Княгиня, ну конечно! Княгиня Шагирова, как же я сразу не понял… – пробормотал он.

Никодим тоже не упал на колени, но рот открыл широко. А закрыть забыл. В мыслях у него была сутолока, из которой постепенно прорастало недоумение, а потом и возмущение.

– Как же они так? – почти закричал он, обращаясь к Михаилу, и указал на меня. – Княгиня же вот! А они – нас… Это что, насмешка?

– Но откуда вы?.. – Михаил не обратил внимания на его возмущенный вопль. Он подыскивал слово помягче, да так и не нашел. – Откуда же вы взялись?

А я всматривалась в обиженно-гневного Никодима и видела там весьма интересные вещи. Например, роскошную грамотку с красными вензелями и вручную раскрашенными гербами. Грамотка была вынута из деревянного тубуса, отороченного мягкой кожей с затейливым тисненым узором, и находилась в княжеских руках Михаила. Княжеский перст скользил по строчкам грамоты, и эти строчки тут же оглашались княжескими устами. А смысл оглашаемого был в приглашении князя Квасурова прийти и сесть в Суроже на княжение. Начертано по приказу уполномоченного представителя князей Шатровых в Суроже, лыцара Селивана Криворогова. И им же собственноручно подписано.

И ни в какие не в гости Михаил приехал. Он прибыл «сесть на княжение».

Предательство окружало меня со всех сторон. В родовом имении – Георг Кавустов, в столице моего удельного княжества – князь Квасуров, а я – в ветхой избушке, полностью в его княжеской власти.

– Я взялась? – с горечью переспросила хитростью плененная княгиня Шагирова. – Да я – то просто родилась. А вот вы тут…

Я отвернулась и закусила губу, сдерживая закипающие слезы.

– Я не собирался тут же садиться править в Суроже, – быстро, виновато пояснил Михаил. – Я только пообещал, что приеду. Пока малым посольством. Осмотрюсь. Тогда и решу. Дядько Селиван…

– Ах, он вам еще и родственник? – ядовито усмехнулась я.

Надо ж, какую слепоту проявил мой папочка – оставил уполномоченным своим представителем троянского коня, чужое отродье, – Селивана, который спит и видит, как бы передать мое княжество в руки своего родственничка! А я еще думала просить у этого иуды Селивана поддержки в борьбе с Георгом!

– Нет, не родственник! – твердо произнес Михаил, – Оговорился я. Привык в детстве его так называть. Он меня любил, из лука стрелять учил – хороший был лучник. Сейчас годы уже не те, дядько… простите, княгиня, лыцар Селиван, верно, и лук растянуть теперь не сможет… Но когда он в свите князя Вениамина подолгу гостил у нас – у князя Никиты, моего родителя…

– Мой отец дружил с вашим?

– Понимаю, княгиня. Сейчас в это трудно поверить. Вы, наверно, знаете только, что они враждовали, даже в поход друг на друга собирались… Незадолго до кончины вашего батюшки. Но так было не всегда. Истинный крест! Я и батюшку вашего хорошо помню. Хоть он и не говорил со мной ни разу – хорошо, если пару раз потрепал по голове, проходя мимо, – но я ведь мал был тогда. Они больше с отцом: то соколиная охота, то псовая, то пир горой. Даже в море, помню, выходили – награда бить. А Селиван, видно, скучал по своим сынкам – их тогда у него трое было, вот со мной и занимался.

– А теперь вам мое княжество отдать решил. По старой любви.

– Не вините его. Он устал. Столько лет сидеть. И ведь все знают, что он на птичьих правах… Тяжела ноша княжей власти, не по плечу ему. Он бы давно пригласил – не меня, конечно, князя Никиту. Но как тут пригласишь – все знали о вражде князей. А только князь Никита преставился, тут он меня, его наследника, и призвал. Со мной-то князь Вениамин вражды не имел!

Все это было так трогательно. И так в это хотелось верить. И никаких убийств, никаких кровопролитий вокруг. Все только и заняты тем, как бы переуступить друг другу власть. И меня никто убивать не собирается. Только вот что-то было сказано о намечавшемся походе князя Никиты войной на моего отца. Не затем же, чтоб потом вволю попировать с побежденным?

– А что с военным походом на нас? Кто победил?

– Никто. Пришло известие о страшной кончине князя Вениамина, и отец распустил своих лыцаров по домам. Только и промолвил: «Бог его уже наказал!»

– Было за что? Что такого сделал князь Вениамин князю Никите?

– Да в том-то суть, что ничего. Тоже мне – вражда!… Дело выеденного яйца не стоило. Одна болтовня. На дружеском пиру, в пьяном виде, отец – в шутку, как мне божился, – обозвал князя Вениамина «сухостоем».

– То есть?

– Так называется дерево, которое хоть и стоит еще крепко, но уже обезлиствело и новых зеленых веточек не дает.

– Намекал на бездетность князя?

– Но шутейно!

– А такими вещами принято шутить? Михаил понурил голову:

– Нет, разумеется. Только и князь Вениамин за словом в карман не полез. Что уж он наговорил, как в ответ осрамил, – про это отец не рассказывал. Но разругались они насмерть.

– Кто разругался? – спросил суровый голос.

Из двери, отодвигая плечом Никодима, в горницу ввалился огромный, решительного вида мужчина. Мысли у него тоже были решительные и полны стремления навести вокруг порядок. Однако едва его взгляд коснулся меня, вся решительность испарилась.

Сначала он не поверил. Даже глаза протер торопливо. Но я, несмотря на его тайную надежду, никуда не исчезла. Я? Что там я! Меня он почти не заметил. Смотрел только на Филуману, знал, что это именно Филумана, и видел только ее)

– Наши отцы, – ответил ему Михаил и неуверенно улыбнулся мне. – Это брат мой, Порфирий. Старший. Прошу, княгиня, любить его. Он мне дорог, и мудрость его дорогого стоит. Я ведь хотел его в Суроже оставить – своим представителем. Когда б согласился взять княжение…

Порфирий продолжал смотреть на Филуману, и смертная тоска заливала его мысли.

Сурожская княгиня? Это же конец – самой последней надежде конец! Разве ж он много хотел? Сесть здесь, мудро, толково разобраться во всем. Уже и обошел сегодня с утра Сурож – какие планы, какие замыслы появились. Все, все должно было на лад пойти! А теперь, когда у города – да и у всего княжества – обнаружилась хозяйка, надежды растаяли… Сурож, который он уже почти считал своим, исчез из его мыслей. Осталась угрюмая келья с видом на безбрежное, слепяще-белое пространство («Кажется, песчаная пустыня», – поняла я). Под безоблачно-пустым, выцветшим от зноя небом. Вот и вся его жизнь теперь… Потому что княгиня Шагирова вернулась. И ничего поделать нельзя Никак. Ничего. Зачем она вернулась? Зачем причинила ему, Порфирию, такую боль, такое зло? Да за это убить мало! Убить и еще раз убить!…

Яркая картинка нарисовалась в его охваченном горем мозгу: вот свистит выхваченный из ножен меч, вот моя голова с безумно распахнутыми глазами отделяется от шеи, на которой остается Филумана, вот обезглавленное тело падает, заливая все вокруг кровью…

Я вздрогнула.

Но Порфирий и сам ужаснулся посетившему его видению. Окаменел, поняв вдруг, что способен на жуткое злодеяние. Стиснул пудовые кулаки, опасаясь, что невзначай коснется рукояти меча, висевшего на боку. Что не совладает с собственной рукой, что вылетит со свистом верный меч – и содеется черное дело…