Филумана - Шатилов Валентин - Страница 18

Георг все еще метался по тронному залу, расшвыривая все, что попадалось на пути. Противоречивые мысли его бурлили, и простой выход – пойти и элементарно прирезать меня – еще не выкристаллизовался.

Мы с Лизаветой беспрепятственно добрались до конюшни, около которой уже стояла карета.

Не то чтоб совсем карета, но все же побольше обыкновенного возка.

– Я сказала взять без герба – вы же тайно едете, – пояснила Лизавета.

– Так у меня и герб есть? – улыбнулась я.

– А как же – и такой красивый! – серьезно ответила Лизавета.

Пара нетерпеливых лошадок, впряженных в карету, постукивали копытами о сухую твердую землю и потряхивали гривами, косясь в нашу сторону. Кучер, напротив, был само спокойствие. Невысокий, кряжистый мужик с кнутом в руке важно прохаживался рядом. Я не помнила его, но многих ли я успела разглядеть и запомнить?

При моем появлении он степенно опустился на колени. Получив разрешение подняться, так же степенно встал на ноги.

– Дорогу до Сурожа знаешь? – на всякий случай спросила я. – Ночью сможешь довезти?

– Не сомневайтесь, госпожа княгиня, – важно пробасил он.

Оставалось только устроиться на довольно твердых каретных подушках, и мы тронулись в путь.

Большого переполоха наше появление не вызвало, но еще один косматый мужик все-таки выглянул из дома, кинулся помогать Николе распрягать лошадей. Первый же, подперев ворота толстым поленом, повел нас на второй этаж: «В господские горницы».

После неудобных, набитых соломой каретных подушек я блаженно повалилась на мягкую кровать, с удовольствием ощущая, что смерть мне здесь не грозит, по крайней мере в ближайшее время. И почти сразу уснула.

Сон мой был сладок и приятен. Возможно, я даже улыбалась во сне, потому что вспоминала о внезапно прорезавшемся у меня даре читать чужие мысли. Такой замечательный дар! И источник его для меня во сне был совершенно очевиден – моя шейная гривна. Моя Филумана! Другие гривны недостойны даже упоминаться рядом с ней, например, Агастра. Ведь совершенно ясно, что Георг не способен читать чужие мысли! И еще что-то мелькнуло в моей затуманенной сном голове. Но было смыто нахлынувшим страхом. Связанным с Георгом, кровью, смертью…

Княжеская столица встретила нас сонной предрассветной тишиной.

Отодвинув шторку на крохотном оконце, я всматривалась в проплывающие мимо дома – одноэтажные, деревянные, с закрытыми резными ставнями. Очень похоже на какую-нибудь старинную нашу деревню. По телевизору видела – такие еще сохранились кое-где в Нечерноземье да в Сибири.

Тарахтение каретных колес разбудило дворовую собаку, та залилась визгливым лаем, за ней другая, третья – и к постоялому двору мы прибыли под фанфары разноголосого собачьего тявканья.

Наш кучер Никола, не обращая ни малейшего внимания на псиную ораторию, спрыгнул на дорогу, подошел к высоким закрытым воротам, стукнул рукояткой плетки.

– Кто? – высунулась в щель косматая заспанная голова.

– Господин приехал, открывай, – значительно пробасил Никола, и ворота перед нами послушно распахнулись.

Утро выдалось позднее.

Лизавета не смела меня будить, но бесконечное конское ржание, чьи-то пронзительные крики, стук деревянных колес по мощенному булыжником двору – все это заставило меня наконец открыть глаза.

– Лизавета, – сонно позвала я, – как тут умыться?

Через час, когда я уже заканчивала завтракать, вопрос: «Что же теперь делать?» – вновь возник в голове.

Разведать обстановку!

А если конкретно: что разведать, где, как? Хм, сплошная неопределенность. Не начать ли прямо с этого постоялого двора?

– Лизавета, а кто-нибудь из господ, кроме нас, здесь остановился?

– Узнать? – с готовностью подскочила она.

– Узнай.

Вот и будет первая ниточка.

Ожидая Лизавету, торопливо выскочившую за дверь, я лениво подошла к открытому окошку.

Оно выходило не во двор, как мне показалось поначалу, а на довольно широкую улицу. Все те же одноэтажные деревянные домики, но уже с открытыми ставнями. Синеватые уголки теней островерхих крыш на пыльной дороге, озабоченный народ, торопливо снующий по деревянным тротуарам. Что-то сомнительно, что среди здешней бедноты отыщутся господа, через которых я… Что? Заявлю о своих претензиях на княжеский герб вкупе со всеми остальными благами?

Из ворот хатенки напротив вышел детина, очень похожий на нашего Корнея: камзол со щегольскими разрезами от локтя– так, чтоб были видны кружева рубашки, узкие штаны, заправленные в сапоги, лихо заломленный берет. Только детина был без бороды, и наряд его отливал зеленым и серебряным. Видно, таковы цвета хозяина. Ну и, разумеется, шейный платок. Лизавета права: я со своим платком поверх Филуманы как раз вписалась в здешнюю моду.

Детина постоял как бы в раздумье, потом поднял голову, посмотрел прямо на меня и широко улыбнулся.

Я отпрянула от окошка, поспешно ощупывая себя: все ли на месте? Вроде все: платок надежно скрывает княжескую гривну, длинные волосы аккуратно упрятаны под берег. Чего ж этот мордоворот разулыбался, глядя на меня?

– Госпожа! – влетела Лизавета. – Есть, есть тут на постое один лыцар! Звать – Иннокентий, рода Бобрецовых. Он сейчас спустился вниз – трапезничает. А слуга у него – такой охальник! Сразу приставать ко мне начал и обжиматься, – хихикнула Лизавета.

«У девушки радость, – грустно подумала я, – к ней пристают и пытаются обжиматься. Вот и мне повезло – тоже чей-то слуга заметил. И даже улыбнулся».

– Пойдем, познакомимся с лыцаром Бобрецовым, – вздохнула я. – С Иннокентием. А что-то мне имя это знакомо. Постой, Алевтина покойная, царство ей небесное, когда меня сватала, какого-то Иннокентия упоминала. Но при этом говорила, что он страшный пьяница и жить ему осталось всего ничего. Не тот ли это Иннокентий?

Оказалось – тот. Его трапеза состояла из одинокой ржавой селедки и едко пенившейся и кисло вонявшей жидкости в огромной глиняной кружке. Взгляд у Иннокентия был уже осоловелый, на мокрых усах поблескивала пена, а поношенный, некогда дорогого сукна, кафтан привлекал внимание свежими яркими заплатами. В голове Иннокентия было мутно и нехорошо.

– Ты, что ль, про меня спрашивал? – буркнул господин лыцар, не поднимая головы.

Я присела на лавку рядом. Рубашка под бобрецовским кафтаном отсутствовала, через расстегнутый ворот выглядывали грязно-серые завитки волос, покрывающих грудь и поднимающихся почти до шейной гривны.

– Эй, сюда! – щелкнула я пальцами, подзывая стриженного под горшок парня, внимательно наблюдавшего за нами от прилавка, уставленного бутылями.

– Вина принеси, – приказала я в его белобрысый затылок, когда он, вмиг подскочив, склонился в поклоне. – Хорошего!

Хозяин за прилавком, знавший, что я расплачиваюсь рублевым серебром, кивнул парню, и передо мной выросла бутылка темного стекла и такая же чарочка.

– И господину лыцару, – приказала я.

Разлив вино по чаркам, я приветственно приподняла свою. Иннокентий с брезгливым видом взял вторую, сказал: «Здравы будем!» – и опрокинул ее в себя. Скривился.

Я поняла ошибку, снова щелкнула пальцами и сделала новый заказ:

– Водки!

– Штоф? – уточнил резвый парень.

И на мой кивок принес большую светлую бутыль литра на полтора.

Лыцар Иннокентий крякнул, не спрашивая налил себе чарку, быстро выпил, тут же налил следующую, подмигнул мне, влил и ее в себя, занюхав на сей раз селедкой. После чего поглядел на меня ясным взором и сказал заплетающимся языком:

– Х-хорроший ты ч-человек!

Икнул, утерся рукавом, посмотрел со все той же незамутненностью:

– Говор-ри, чего надо?

– Лыцара Георга знаешь?

– Кавустова? – Он мотнул нечесаной головой, как лошадь, отбивающаяся от мух. – Вор!

– Почему вор? – осторожно уточнила я.

Череда воспоминаний, мелькнувшая в памяти пьяницы, кавустовского воровства не продемонстрировала, зато зримо представила смену с участием моего собеседника. Он приезжал в княжеское имение занять у Георга денег. Особенно чувствительной в его воспоминаниях была даже не обида на отказ (которого Иннокентий и так ждал), а боль в крестце, явившаяся следствием прискорбного падения просителя с лошади при отъезде. Это когда он совсем ослабел телом, поскольку после отказа хорошо принял из дорожной фляжки. Для подкрепления духа.