Парламент Её Величества - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 14

Уже через день Анна Ивановна опять стала подумывать о плахе для Долгорукова. А может, на кол его, как дядюшка делал? Привезя будущую царицу в Кремль, он проводил ее с горничными и младенцем в покои и выставил караулы. А потом Долгоруковы, меняя друг друга, ходили по коридорам и смотрели, чтобы никто из посторонних не проник в помещение. Преображенцы, подчинявшиеся только фельдмаршалу Долгорукову, Василию Владимировичу, не пропустили в покои даже владыку Феофана, духовного отца трех предыдущих государей.

Анну Ивановну, вместе с прислугой, поместили в старинном тереме внутри каменной стены. Кто здесь обитал раньше, она не спрашивала. Может, Марфа Апраксина[16], а может, и Наталья Кирилловна Нарышкина. Сам терем был и того старше. Верно, пережил все пожары Смуты. Кто знает, не тут ли убили вдову Бориса Годунова и его сына Федора, так и не успевшего стать государем? Начнешь узнавать, узнаешь правду, будет еще страшнее…

К приезду новой царицы терем кое-как отмыли, почистили, побелили и несколько дней подряд протапливали печи, изгоняя из углов сырость. В терем были свезены перины и подушки, стопы белья и кухонной посуды. В поварне суетились аж две кухарки, в кладовых и ледниках не иссякали ни мясо, ни рыба.

В отличие от Митавы, экономить гроши иль полушки на дровах или на воде никому не пришло бы и в голову. Дров было столько, что хватило бы протопить все замки Курляндии, вместе с Семигалией и Лифляндией. Воду же можно черпать из колодца.

Вроде бы все тут было хорошо, но старина и убогость сквозили и в колотых изразцах, украшавших печи, и в грязных стеклах, вставленных в крошечные свинцовые рамы, и в половицах, застеленных свежими половиками, но шатких, как тропка на болоте, – по таким и ходить-то боязно. Шибал в нос застоявшийся запах плесени и нежилого дома, от которого не враз и избавишься. И уборка была сделана так себе. То здесь, то там на глаза попадались чужие вещи – то деревянная лошадка с отломанными ногами, в которую, верно, играл еще царь Федор, то недоеденные мышами сафьяновые сапожки.

Мыши тут были настоящим бедствием. Они сновали в перинах, забирались в постели, а на кухне растаскивали крупу. Кошки, должные бороться с серыми вредителями, в тереме почему-то не приживались. Машка, вместе с другими девками, уже не один раз бегали по Кремлю, собирая в охапку всех попадавшихся на глаза котов и кошечек, и притаскивали «добычу» в терем. Но стоило усатым и хвостатым оказаться в сенях, как они начинали орать благим матом, а потом – биться о двери. Девки пугались и шушукались между собой, говоря, что терем этот не иначе как проклят. Кому-то поблазнилась полуразмытая фигура монахини, выходящая из стены. Спрашивали у гвардейцев, карауливших входы и выходы, но те лишь пожимали плечами. Мол, терем как терем, а то, что мышей много, так рядом зернохранилище царское когда-то было, не все еще съели. Вот и бродят. А ежели страшно по ночам, так мы туточки, от мышей с привидениями защитим! Рады будем стараться!

Анна только посмеивалась. Мышей она не боялась, а кошек не любила. Сказала прислуге, что, если будут мешать спать воплями, выпорет всех без разбору. Опасалась только, как бы чего не вышло. Пойдут ведь, мокрохвостки, к гвардейцам, «защиту искать»! А те и рады – уж так защитят, что через девять месяцев новый защитник появится. От греха начала запирать на ночь комнатных девок – привезенную с собой Машку и Груньку, подаренную кем-то из вельмож. В кормилице и карлице царица не сомневалась. А зря. На вторые сутки из опочивальни исчезла Велта и вернулась только под утро, с распухшими губами и в вывернутой наизнанку юбке. Пока Анна орала и била ее по щекам, чухонка лишь счастливо моргала коровьими ресницами. На другую ночь все повторилось. Царица опять орала и била, а Велта лишь жмурилась от счастья, как кошка, обожравшаяся ворованной сметаной.

Машка и Грунька, державшие чухонку за руки, чтобы не вырвалась, только завистливо крякали. Пороть кормилицу царица не решилась. Пропадет молоко у дуры, а где новую искать? У Долгоруких спрашивать? Так те подсунут кого-нить… Решила – хрен с ней, пущай ходит. Выкормит парня, отправлю ее куда-нибудь в деревню, замуж за скотника. А что в Митаве у бабы остался муж да ребенок, так это нешто. Муж себе новую найдет, о робетенке кто-нить да позаботится. Свет, чай, не без добрых людей. А кормилицу перекрестить в православие, да и вся недолга.

Потом, лежа в постели, Анна со сладким ужасом поняла, отчего она так разгневалась на чухонку. Милый друг Эрнестушка далеко, а тут… Парни молодые, красивые… Гвардейцы, одним словом! Не жена она Эрнестушке, а живой человек, чай.

Потом учудила любимая карлица. Дунька, в сорок с лишним лет бывшая ростиком от горшка два вершка… Утром пьяную в хлам уродицу принесли и бережно положили у двери в царскую спальню. Юбка и прочее были в полном порядке. Анна даже обиделась, что никто из гвардейцев на карлицу не позарился. Не баба, что ли? Все при ней и все на месте! Впрочем, досада на мужиков не помешала примерно наказать карлицу – Анна оттаскала ее за волосы и выкинула во двор, чтобы хмельной дух выветрился! Потом, слегка отойдя душой, позволила замерзшей дуре вернуться в терем. Дунька, страдающая от похмелья, целый день просидела под кроватью и скулила, как побитая собака. Царице так понравилась выдумка, что порешила: как только обзаведется собственным дворцом, обустроит неподалеку от спальни собачью будку, определив проштрафившуюся карлицу на цепь.

На четвертую ночь императрицу разбудил шум. В сенях кто-то орал и матерился. Поперву решив, что девки опять чего-то увидели, разозлилась, надумав назавтра устроить большую порку, вскочила с постели. Но голоса были мужские. Велев перепуганной Машке унести подальше младенца Карла, государыня приникла к замочной скважине. В полуосвещенных коридорах можно увидеть немного – зато была слышна брань и удары. Не выдержав, императрица повернула ключ и приоткрыла дверь. Перед ее взором предстала картина – рослый преображенец с офицерским шарфом пытался дотянуться шпагой до Василия Лукича Долгорукова. Князь Долгоруков, одной рукой вытирая разбитый нос, другой вертел перед собой шпагой, выписывая «восьмерки». Случись дуэли, неизвестно, кто бы победил – молодой, но малоопытный или старый, но искушенный. Однако смертоубийству помешали гвардейцы. Солдаты, растащив благородных господ, удерживали их уважительно, но крепко.

– Ваше благородие, охолонись, – уговаривал прапорщика один из солдат, а другой поддакнул:

– Все-таки фельдмаршала и нашего командира родич, нельзя ему сразу в морду-то бить.

– Я тебя, сукина сына, в Сибири сгною! На плаху отправлю! – пообещал Долгоруков. Отдышавшись, приказал: – Отпустите меня!

– И что тута происходит? – поинтересовалась Анна, открывая дверь полностью.

Гвардейцы, увидев государыню в ночной рубахе, засмущались, выпустив из рук сенатора.

– Анна Ивановна, зачем вы здесь? – возмутился князь. – В спальню ступайте!

– А ты, князюшка, будешь государыне место указывать? – сузила Анна глаза. – А что, в Кондициях наших прописано, где я быть должна? Может, – слегка усмехнулась царица, – ты мне еще указывать станешь, когда на горшок ходить? Или сам меня до ветру провожать будешь?

Князь Долгоруков смутился. Стряхнув с плеч ослабевшие руки солдат, Василий Лукич попытался делать два дела – засунуть шпагу в ножны и вытащить носовой платок.

– Так что случилось-то? – построжев ликом, повторила свой вопрос царица.

– Прапорщик Преображенского полка напился пьян да буен сделался, – вытянув губки, усмехнулся Долгоруков, утирая кровь с разбитого лица. – А ну-ка, – кивнул он солдатам, – вяжите невежу! Да шпагу-то, шпагу отберите!

– Погодите-ка, – встряла государыня. – С каких таких пор преображенцами статские чины командуют? Ты, Василь Лукич, хотя и член Верховного тайного совета, но гвардией командовать не властен.

Гвардейцы, не очень-то охотно повиновавшиеся статскому, с облегчением отпустили своего прапорщика, а тот бухнулся на колени, срывая с головы треуголку: