Флоузы - Шарп Том - Страница 55

— Нет, вам приходилось слышать нечто подобное?! — выговорил наконец Мэгрю, когда его сердцебиение более или менее пришло в норму. — И у этой скотины еще хватало наглости стоять тут и рассказывать…

— Дорогой Мэгрю, — ответил Балстрод, — только теперь я понимаю, почему старик включил в завещание условие, что отец его незаконнорожденного внука должен быть порот до тех пор, пока его жизнь не повиснет на ниточке. Он, по-видимому, обо всем этом догадывался.

Доктор Мэгрю выразил свое согласие с таким предположением.

— Лично я хотел бы, — заявил он, — чтобы это условие было сформулировано жестче: пороть, пока его жизнь не слетит с этой ниточки.

— Слетит куда? — поинтересовался адвокат.

— Пока она не оборвется, — ответил доктор Мэгрю и налил себе флоуз-холловского виски из графина, стоявшего в углу на подносе, Балстрод присоединился к нему.

— Это поднимает очень интересный вопрос, — сказал он после того, как они по очереди выпили за здоровье друг друга, а потом и за то, чтобы Таглиони досталось по заслугам. — А именно вопрос о том, что может практически означать выражение «жизнь, повисшая на ниточке». Суть вопроса — как определить прочность этой ниточки, как предвидеть момент, когда она оборвется.

— Я как-то не думал об этом, — ответил доктор Мэгрю, — но сейчас, после того, что вы сказали, такая формулировка вызывает у меня серьезные возражения. Точнее, мне кажется, было бы сказать «на волосок от смерти».

— Это все равно не отвечает на вопрос. Жизнь — это время. Мы ведь говорим о продолжительности жизни человека, а не о том, какое место его жизнь занимает в пространстве. А слова «на волосок от смерти» характеризуют именно место в пространстве, но ничего не говорят нам о моменте времени.

— Но мы же говорим о долгой жизни, — возразил Мэгрю, — а это предполагает и какое-то ее протяжение в пространстве. Если, например, под долгой жизнью мы будем понимать восемьдесят лет — я полагаю, такой срок можно назвать долгой жизнью, — тогда нормальной продолжительностью жизни можно считать, скажем, семьдесят. Лично мне доставляет удовольствие то, что, судя по комплекции этого паршивого итальяшки и по его общему состоянию, эта скотина не дотянет до сроков, отмеренных человеку в Библии. И далеко не дотянет. На всякий случай, просто чтобы подстраховаться, допустим, что он дожил бы до шестидесяти лет. Значит, по отношению к шестидесяти годам висеть на ниточке — это…

Их дискуссию прервало появление Локхарта, сообщившего, что, дабы не беспокоить деда и недомогающую миссис Флоуз, он решил провести вторую часть сегодняшней церемонии в башне.

— Додд готовит его к порке, — сказал Локхарт, предложив пройти туда. Два старика последовали за ним, продолжая увлеченно обсуждать, как практически понимать смысл выражения «жизнь, которая висит на ниточке».

— У этого состояния, — продолжал спор Мэгрю, — есть как бы две грани: на ниточке до момента смерти и сразу же после него. Но сама смерть — это очень неопределенное состояние, и поэтому, прежде чем начинать выполнение этого условия завещания, следовало бы решить, что конкретно оно подразумевает. Некоторые авторитеты считают, что смерть наступает в тот момент, когда перестает биться сердце. Другие утверждают, что мозг, как орган сознания, способен функционировать еще в течение какого-то времени после того, как останавливается сердце. Поэтому, сэр, давайте определим, что…

— Доктор Мэгрю, — возразил Балстрод, — они в это время пересекали крошечный садик, — будучи юристом, я не компетентен выносить суждения по таким вопросам. Выражение «пока жизнь его не повиснет на ниточке» означает, что человеку не дадут умереть. Я никоим образом не принял бы никакого участия в оформлении завещания и последней воли, если бы они предполагали убийство отца Локхарта — независимо от того, что я лично думаю по поводу всего этого дела. Убийство противозаконно…

— Порка тоже противозаконна, — заметил Мэгрю. — Вставлять в завещание условие, гласящее, что человек должен быть порот до тех пор, пока жизнь его не повиснет на ниточке, — значит делать нас обоих соучастниками преступления.

В этот момент они вошли в башню, и последние слова доктора отразились эхом от древнего оружия и пропыленных знамен. Безглазый тигр скалил зубы над большим камином. Таглиони, прикованный кандалами к противоположной от камина стене, увидев вошедших, стал бурно выражать свое несогласие с происходящим.

— Что значит пороть? — закричал он, но Додд вложил ему в рот пулю.

— Чтобы было что пожевать, — пояснил он. — Старый армейский обычай.

Таглиони выплюнул пулю.

— Вы что, с ума посходили? — снова завопил он. — Что еще вам от меня надо? Сперва я…

— Зажми пулю зубами, — прервал его Додд и сунул пулю обратно. Таглиони сопротивлялся, не давая впихнуть ее себе в рот, но в конце концов был вынужден взять ее за щеку, и снаружи это место выглядело чем-то вроде небольшого флюса.

— Не хочу я, чтобы меня пороли! Меня позвали сюда набить его, я и набил[24]. А теперь…

— Благодарю вас, мистер Додд, — сказал Балстрод, когда слуга заставил итальянца замолчать, забив ему в рот грязный носовой платок. — Эти постоянные упоминания набивания и накачек больше, чем что-либо иное, убеждают меня в том, что в данном случае условия завещания должны быть выполнены скорее в соответствии с духом закона, нежели с его буквой. Лично мне это слово кажется абсолютно предосудительным и нежелательным для использования.

— Мне показалось, что он употреблял его в мужском роде, — вставил доктор Мэгрю. — Могу поклясться, что он сказал «набить его».

Таглиони тоже мог бы в этом поклясться, но пуля у него во рту в сочетании с грязным платком Додда была не только омерзительна на вкус, но и не давала дышать, а потому его мысли были уже далеко от спорящих. Лицо его из мертвенно-бледного постепенно становилось черным. Локхарт в дальнем углу зала разминался, отрабатывая удары плеткой на фигуре в рыцарских доспехах, и вся комната была наполнена звоном железа. Этот звук напомнил Балстроду о необходимости блюсти высокую профессиональную честь.

— Я все еще не убежден, что нам следует начинать эту часть процедуры, не определив предварительно точного значения формулировки «пока его жизнь не повиснет на ниточке», — сказал он. — Может быть, стоило бы спросить у самого мистера Флоуза, что именно он имел в виду, когда оговаривал это условие.

— Сомневаюсь, чтобы от него можно было получить сейчас разумный ответ, — сказал Додд, быстро прикидывая в уме, на какой кассете может быть записано хотя бы что-то близкое к ответу на подобный вопрос. Но его спас доктор Мэгрю, обеспокоенный тем, что Таглиони чернел на глазах.

— Надо бы дать вашему отцу немного отдышаться, — сказал он Локхарту. — Клятва Гиппократа, которую я давал, не позволяет мне оставаться равнодушным при виде смерти от удушения. Конечно, если бы это была процедура повешения…

Додд вынул у Таглиони изо рта платок и пулю, и итальянец немного пришел в себя, цвет его лица стал более или менее нормальным. Одновременно он обрел и дар речи и начал громко, энергично кричать и доказывать что-то по-итальянски. Однако его усилия оказались напрасными. Балстрод и Мэгрю, не слыша друг друга из-за его криков и потому будучи не в состоянии продолжать ранее начатую дискуссию, повернулись и вышли в сад, не скрывая своего отвращения к Таглиони.

— На мой взгляд, подобная трусость заслуживает всяческого презрения, — сказал Балстрод. — Впрочем, итальянцы очень плохо воевали в эту войну.

— Это так, но сейчас нам от этого не легче, — ответил доктор Мэгрю.

— Однако как человек, способный испытывать сострадание даже к такой скотине, я бы предложил, чтобы мы действовали в строгом соответствии с завещанием и выпороли бы этого негодяя так, чтобы жизнь его повисла на ниточке.

— Но… — начал было Балстрод, однако Мэгрю уже повернулся, возвратился в банкетный зал башни и сквозь стоявший там грохот пытался что-то сказать Додду. Додд вышел из зала и через пять минут вернулся с линейкой и карандашом. Мэгрю взял то и другое и подошел к Таглиони. Поставив линейку примерно на дюйм выше его плеча, доктор нанес на стену карандашом метку, а потом проделал то же самое еще в нескольких местах справа и слева от итальянца, соединив затем полученные метки одной линией так, что позади Таглиони на оштукатуренной стене возник его силуэт.