Сосны. Город в Нигде - Крауч Блейк - Страница 6

– Что ж, мы все еще не разучились это делать, – сказал Итан, и они засмеялись.

– В следующий раз снимем страховочные колеса, – отозвалась Тереза.

– Это мне по душе.

Итан перевернулся, и Тереза умостилась рядом с ним.

Он убедился, что глаза ее закрыты. Потом улыбнулся прямо в потолок и показал ему средний палец.

Итан и Тереза вместе состряпали ужин, стоя бок о бок возле стола из толстого дерева и нарезая овощи. В общинных садах было время жатвы, конец сезона, и холодильник Бёрков ломился от причитавшейся им доли свежих овощей и фруктов. В эти месяцы все в Заплутавших Соснах наверняка объедались, как никогда в году. Как только листья обжигал мороз и линия снегов начинала быстро приближаться ко дну долины, меню делало катастрофический поворот к еде, заготовленной впрок.

Они могли предвкушать шесть месяцев – с октября по март – расфасованного, обезвоженного дерьма. Тереза уже предупредила Итана, что прогулка через городской гастрономический магазин в декабре смахивает на покупки для космического полета – ничего, кроме бесконечных полок с желтоватыми пакетами с самыми возмутительными и вызывающими этикетками: «Крем-брюле», «Тост с сыром», «Филе-миньон», «Шейка омара». Она уже грозилась подать ему замороженный стейк и замороженного лобстера на рождественский обед.

Едва они закончили готовить щедрую порцию салата – лук, редис и малина под шпинатом и красным латуком, – как в переднюю дверь ворвался Бен, краснощекий, пахнущий мальчишеским по?том и улицей. Все еще пойманный в непрочном мгновении между мальчиком и мужчиной.

Тереза подошла к сыну, поцеловала его и спросила, как он провел день.

Итан повернулся к старомодному «Филипсу» – ламповому радиоприемнику, безупречно сохранившемуся с 1950?х; Пилчер почему-то поставил такие радиоприемники в каждом жилом доме.

Поскольку существовала лишь одна станция, было легко выбрать, что именно слушать. По большей части раздавались лишь оглушительные звуки помех, но передавалась и пара ток-шоу, а между семью и восемью часами вечера всегда транслировался «Ужин с Гектором».

Гектор Гайтер в прошлой жизни был довольно известным концертным пианистом. В Соснах он давал уроки всем, кто хотел учиться, и всю неделю каждый вечер играл музыку для горожан.

Итан прибавил звук и услышал голос Гектора, присоединившегося к его семье:

– Добрый вечер, Заплутавшие Сосны. С вами Гектор Гайтер.

Сидя во главе стола, Итан положил каждому по порции салата.

– Я сижу за своим «Стейнвеем», роскошным бостонским кабинетным роялем…

Сперва – жене.

– …Сегодня вечером я буду играть «Вариации Гольдберга» – произведение для клавесина, написанное Иоганном Себастьяном Бахом…

Потом – сыну.

– …Эта пьеса состоит из арии, за которой следуют тридцать вариаций. Пожалуйста, наслаждайтесь…

Когда Итан положил салат себе и сел, из динамика раздался скрип стула музыканта.

После обеда Бёрки вынесли на крыльцо чашки с домашним мороженым.

Уселись в кресла-качалки.

Ели и слушали.

Итан слышал, как через открытые окна соседних домов доносится музыка Гектора. Она наполняла долину. Точные, лучистые ноты вскипали между склонами гор, начинавшими краснеть от розовых отблесков закатного солнца.

Итан и его семья допоздна засиделись на улице.

Уже целую вечность не существовало загрязнения атмосферы и отблесков уличной рекламы, поэтому небо стало чернильно-черным.

Звезды теперь не просто не появлялись.

Они взрывались.

Алмазы на черном бархате.

От них нельзя было отвести взгляд.

Итан взял Терезу за руку.

Бах и галактики.

Вечер становился прохладным.

Когда Гектор закончил играть, люди в домах зааплодировали. На другой стороне улицы кто-то закричал:

– Браво! Браво!

Итан посмотрел на Терезу. Глаза у нее были влажными.

– Ты в порядке? – спросил он.

Она кивнула, вытирая лицо.

– Я просто так рада, что ты дома.

Итан закончил мыть посуду и двинулся вверх по лестнице. Комната Бена находилась в дальнем конце коридора, и дверь ее была закрыта – под ней виднелась лишь бритвенно-тонкая полоска света.

Итан постучал.

– Войдите.

Бен сидел на кровати и рисовал углем на пергаментной бумаге.

Бёрк сел на застеленную стеганым одеялом кровать и спросил:

– Можно взглянуть?

Бен поднял руки.

Набросок изображал комнату – вид на нее с того места, где сидел мальчик: стена, стол, оконная рама, точки света снаружи, виднеющиеся сквозь стекло.

– Потрясающе, – сказал Итан.

– Получилось не совсем так, как я задумывал. Ночь через окно не совсем похожа на ночь.

– Уверен, все получится… Эй, сегодня я принес из кафе книгу.

Бен встрепенулся.

– Какую?

– Называется «Хоббит».

– Никогда о такой не слышал.

– Когда я был твоего возраста, эта книга была одной из моих любимых. Я подумал – не почитать ли ее тебе.

– Я сам умею читать, папа.

– Знаю. Но я не читал ее много лет. Может быть здорово почитать ее вместе.

– Она страшная?

– В ней есть и страшные места. Иди почисти зубы – и быстренько назад.

Итан сидел, прислонившись к изголовью кровати, и читал при свете лампы на прикроватном столике.

Бен заснул еще до конца первой главы, и Итан надеялся, что ему снятся темницы глубокие и пещеры древние. Или еще что-нибудь – только не Заплутавшие Сосны…

Он отложил книгу в бумажной обложке и выключил лампу.

Натянул одеяло на плечи сына.

Положил ладонь на спину Бена.

Нет ничего лучше в целом мире, чем ощущать, как поднимается и опускается тело твоего ребенка, когда он дышит во сне.

Итан все еще не смирился с тем, что его сын растет и взрослеет в Заплутавших Соснах. И сомневался, что когда-нибудь с этим смирится.

Он пытался убедить себя, что кое в чем тут даже лучше. Взять хотя бы нынешний вечер. Если бы Бен рос в прежнем мире, Итан, войдя в спальню сына, наверное, обнаружил бы, что тот прилип к айфону. Рассылая послания друзьям. Играя в видеоигры. Сидя в «Твиттере» и «Фейсбуке».

Итан не скучал по таким вещам. Не хотел, чтобы его сын рос в мире, где люди день-деньской пялятся в экраны. Где общение развилось до такой степени, что оказалось ограничено крошечными буквами, где человечество по большей части существовало ради прилива эндорфина из-за сигнала поступившей эсэмэски или нового сообщения по электронной почте.

Вместо этого он обнаружил, что его почти уже ставший подростком сын проводит время перед сном, набрасывая рисунок. Из-за этого трудно огорчаться.

Но в будущем это ляжет на сердце Итана камнем, черным грузом депрессии.

Что ожидало Бена после?

У него не будет высшего образования. Не будет настоящей карьеры.

Прошли те дни, когда…

«Ты можешь быть любым, кем пожелаешь быть.

Любым, кем задумаешь стать.

Просто следуй своему сердцу и своим мечтам».

Золотой век банальностей исчезнувших рас.

В Заплутавших Соснах, когда люди терпели неудачу в самостоятельных попытках найти себе пару, браки часто предлагались. А если даже не предлагались, круг потенциальных супругов был не так уж широк.

Бен никогда не увидит Парижа.

Или Йеллоустона.

Может, он никогда не влюбится.

Он никогда не испытает, что это такое – уехать в колледж.

Или в свадебное путешествие.

Или без остановки проехать через всю страну, экспромтом, просто потому что ему двадцать два года и он может это сделать.

Итан ненавидел надзор, аберов и иллюзию, культивировавшуюся в Соснах.

Но то, что не давало ему уснуть полночь за полночью, заставляя его мысли нестись вскачь, – это раздумья о сыне. Бен прожил в Соснах пять лет, почти столько же, сколько прожил в прежнем мире. Хотя Итан подозревал, что взрослые обитатели Сосен каждый день боролись с воспоминаниями о своей прошлой жизни, Бен во многом был продуктом этого города, этого странного нового времени. Даже Итан не был посвящен в то, чему его сына учат в школе.