Дальний умысел - Шарп Том - Страница 6

– Что ж, очень подходяще, – сказал Джефри. – Девственные гранки будут месяца через три, не раньше.

– Стало быть, хватит времени обработать Хатчмейера.

– Вы думаете, правда есть шанс, что он откупит?

– Шансов сколько угодно, – сказал Френсик. – Мисс Футл имеет на него огромное сексуальное влияние.

– Поразительно, – сказал Джефри, содрогнувшись. – Но, судя но «Девству», о вкусах лучше не спорить.

– Соня, кстати, замечательно торгуется, – сказал Френсик. – Она всегда запрашивает такие авансы, что американцы аж глазами хлопают. И понимают, что она верит в книгу.

– А этот наш Пипер согласится на десятипроцентные отчисления?

Френсик кивнул. У него был по этому поводу разговор с мистером Кэдволладайном.

– Автор предоставил мне решать за него все финансовые вопросы, – сказал он, ничуть не отклоняясь от истины. Так обстояли дела к прибытию Хатчмейера, который объявился в Лондоне со своей свитой в начале февраля.

Глава 3

Про Хатчмейера говорили, что он самый безграмотный издатель в мире и что, начав карьеру менеджером, он учредил затем мордобой на книжном рынке и однажды выдержал восемь раундов с самим Норманом Мейлером. Еще говорили, что ни одной закупленной книги он сроду не прочел и вообще читает только чеки и банкноты. Говорили еще, что он – владелец половины амазонских джунглей и что, глядя на дерево, он видит суперобложку. Много разного, чаще нелестного, говорили о Хатчмейере: во всем этом была толика правды, и за разноречивыми россказнями таился секрет его успеха. А что секрет был, в этом никто не сомневался, ибо удачливость Хатчмейера превосходила всякое понимание. Легенды о нем мешали спать издателям, отвергнувшим «Историю любви» Эрика Сигела, когда автор просил за нее ломаный грош; презревшим Фредерика Форсайта, проворонившим Яна Флеминга и теперь ворочающимся с боку на бок, проклиная свою бестолковость. Сам же Хатчмейер спал прекрасно. То есть для больного человека просто изумительно, а болен он был всегда. Френсик переедал и перепивал своих соперников;

Хатчмейер же давил их ипохондрией. Когда он не страдал язвой или желчно-каменной болезнью, то жаловался на кишечник и сидел на строгой диете. Издатели и посредники за его столом по мере сил управлялись с шестью блюдами, одно сытнее и неудобоваримее другого, а Хатчмейер ковырял кусочек вареной рыбки, грыз сухарик и прихлебывал минеральную водичку. Из таких кулинарных поединков он выходил с тощим животом и тугой мошной, а гости его кое-как доплетались до дома, сами не понимая, что за муха их укусила. Но опомниться им не удавалось: Хатчмейер сегодня был в Лондоне, завтра – в Нью-Йорке, послезавтра – в Лос-Анджелесе. Разъезды его имели двоякую цель: заключать договоры наспех и безотлагательно и держать подчиненных в страхе Божием. Иной раз похмельный автор еле мог вывести свою фамилию, не то что прочесть мелкий шрифт, а в договорах Хатчмейера шрифт был мельче мелкого. Оно и неудивительно: петит сводил на нет все, что печаталось крупным шрифтом. И, наконец, чтобы иметь дело или обделывать делишки с Хатчмейером, надо было сносить его обращение. А Хатчмейер был хамоват – отчасти по натуре, отчасти же в пику литературному эстетству, донимавшему его со всех сторон. Оттого-то он так и ценил Соню Футл, что она не лезла ни в какие эстетические рамки.

– Ты мне прямо как дочь, – проурчал он, приветственно облапив Соню в номере «Хилтона». – Ну, что же на этот раз принесла мне моя крохотулечка?

– Гостинчика, – отвечала Соня, высвободившись и взгромоздившись на велосипедный снаряд, всюду сопровождавший Хатчмейера. Тот присел на самое низкое кресло в комнате.

– Да не может быть. Романец?

Соня кивнула, усердно крутя педали.

– Как называется? – поинтересовался Хатчмейер, пропуская дело наперед удовольствия.

– «Девства ради помедлите о мужчины».

– Чего ради «помедлите о мужчины»?

– Девства, – сказала Соня и вовсю заработала педалями.

Хатчмейер углядел ляжку.

– Девства? Религиозный, что ли, роман с пылу с жару?

– Это мало сказать – с жару: сам как огонь.

– Что ж, по нашим временам не худо. Тиражное барахло: всякие там сверхзвезды, дзэн-буддисты, как починить ваш автомобиль или там мотоцикл. Девство тоже кстати – как раз год женщин.

Соня приостановила педали.

– Нет, Хатч, тебя не туда понесло. Это не про Богородицу.

– Как нет?

– Так вот и нет.

– Стало быть, не она одна девственница? Ну-ка, ну-ка, расскажи, это даже интересно.

И Соня Футл принялась рассказывать с высоты велосипедного седла, завораживающе поводя ногами вверх-вниз, дабы убаюкать критические способности Хатчмейера. Тот почти не сопротивлялся и, лишь когда Соня перестала крутить педали, сказал:

– Забыть, наплевать и растереть. Ну и белиберда! Ей восемьдесят, а она знай подставляется где ни попадя. Обойдемся.

Соня слезла со снаряда и, подбоченившись, нависла над Хатчмейером:

– Не ерунди, Хатч, послушай меня. Только через мой труп ты отбрешешься от этой книги. Это экстракласс.

Хатчмейер радостно улыбнулся. Во берет за глотку! Торги – не торговлишка.

– Давай, расхваливай.

– Ладно, – взялась за дело Соня. – Когда читают книги? Молчи, сама скажу. От пятнадцати до двадцати одного года. И время есть, и охота не притупилась. У кого самые высокие показатели грамотности? У шестнадцати-двадцатилетних. Верно?

– Верно, – согласился Хатчмейер.

– Конечно, верно! И вот тебе, пожалуйста: семнадцатилетний парень, поиски себя.

– Какие еще поиски! Ты меня не потчуй фрейдистской мертвечинкой. Не те времена.

– Времена не те, да и он не тот. Мальчик без патологии.

– Да ты что! А чего же он лезет на бабушку?

– Она ему не бабушка. В ней женское…

– Погоди, деточка, дай мне сказать. Ей восемьдесят, какое там в ней женское. Уж я-то знаю. Жене моей Бэби пятьдесят восемь, а женского – один скелет. Хирурги-косметологи из нее столько повынимали, что ахнешь и закачаешься. За пазухой один силикон, окорока тянутые-переобтянутые. Девственность ей обновляли раза четыре, а с лицом я со счету сбился.

– И почему все это? – сказала Соня. – А потому, что она хочет быть женщиной с головы до пят.

– Ну да, женщиной. Почти вся подмененная.

– А все-таки читает. Верно?

– Еще бы нет! За месяц больше, чем я издаю в год.

– Вот именно. Читает молодежь, читают старики. А прочих вежливенько отсылаем туда-сюда.

– Ты вот скажи Бэби, что она старуха, и сама вежливенько отправишься туда-сюда. Она за это кому хочешь пасть порвет – я тебе говорю.

– А я тебе говорю, что пик грамотности дает возрастная группа от шестнадцати до двадцати лет, потом зияние – и снова пик, начиная с шестидесяти. Права я или нет?

– Ну, права, – пожал плечами Хатчмейер.

– А книга о чем? – спросила Соня. – О том, как…

– Как один чокнутый сопляк путается с чьей-то бабкой. Где-то уже это было, давай что-нибудь поновее. Да и с тухлой клубничкой неохота возиться.

– Нет, Хатч, нет, ничего ты не понял. Это не тухлая клубничка, а история любви. Они по-человечески важны друг другу. Он нужен ей, а она ему.

– А мне они оба ни на хрен не нужны.

– Они черпают друг у друга то, чего каждому недостает. Он впитывает ее зрелость, умудренность, вкушает плод опыта…

– Вкушает? Плод? Ох, берегись, ей-богу, сблюю.

– А она заражается его юношеским жизнелюбием, – напирала Соня. – Я тебе честно говорю: это большая литература. Глубокая, значительная книга. Она высвобождает. Это экзистенциально. Это… Помнишь, как было с «Подругой французского лейтенанта» нашего Джона Фаулза? Все Штаты ходуном ходили. А теперь Америка созрела для «Девства». Да, ему семнадцать, ей восемьдесят – а все-таки он ее любит. Поймы ты, Хатч: Л-Ю-Б-И-Т. Пожилые и престарелые будут все как один покупать книгу, чтобы узнать, чем их обделяет судьба, а студенты клюнут на филозофрению. Только подай – а пойдет нарасхват! Культуртрегеров поймаем на претензию, авангард – на порно, а сопливых – на чувствительность. Это же блюдо на целую семью! Таких тиражей…