Обожженные языки (сборник) - Иган Мэтт - Страница 7

– Когда родители выбежали из дома, чтобы узнать, в чем дело, я соскочил со стола и пулей вылетел со двора. В небо я глядеть не мог. По земле скользила тень от шаров. Я пробежал полквартала, а она неслась за мной вдоль тротуара, словно преследовала.

Мужчина напряженно, со свистом выдыхает, потом говорит:

– А дальше?

Я слегка ударяю пальцем по крышке, и аптечка со стуком захлопывается.

– Родители предложили купить Джессике другого котенка, но она отказалась. Меня целый год не выпускали из дома, а животных мы больше не заводили.

– А что Чарли?

– В этом-то самое странное. Тела никто так и не нашел. Ни местные приюты, ни соседи, ни сам я, хотя искал постоянно. Она словно сделалась призраком. В глубине души я всегда надеялся, что она выжила. Стала очередной бродячей кошкой и, может быть, когда-нибудь попадет сюда. Бредовая мысль, знаю.

– Вовсе нет. Так вы… По-вашему, это она?

Он протягивает мне кошку, словно завершая некий древний обряд.

Я беру искалеченное животное из его окровавленных рук.

– Спасибо, что выслушали, – отвечаю я. – Нет, Чарли давно умерла.

Мужчина морщит лоб, потом опускает руку в карман пальто и достает оттуда визитную карточку.

– Вот, – говорит он, кидая карточку на стол. – Сообщите потом, что с ней, хорошо?

Он бросает на кошку последний долгий взгляд и вздыхает.

– Господи, ну и мир! Ну и мир… – говорит он и поворачивается к двери.

Его голос эхом отдается от стен коридора. Входная дверь со стуком захлопывается. Снова раздаются истошные завывания.

Я прижимаю к себе кошку, чувствую под рукой тепло ее тела.

– Чарли… – бормочу я, поднося к уху телефонную трубку и набирая номер указательным пальцем свободной руки. – Неужели это ты?

На другом конце провода снимают трубку.

– Алло, док, – говорю я. – Это Роджер. Извините за поздний звонок, но на этот раз я по личному делу. Речь о моей кошке.

Чарли начинает мурлыкать.

Гейл Тауэлл

Бумажка[6]

Руки у него были большие. Не то, что у Кайла. У Кайла – маленькие, почти как мои, только пальцы подлиннее. А у него наоборот: у него – большие. С необычным рисунком на коже: не просто тоненькая сеточка, заметная, если хорошенько присмотреться, а намного отчетливее.

И он был волосат. Чертовски волосат. Слезая с меня, он оставлял на моем вспотевшем животе черные завитки, упавшие с груди. Вот у Кайла всего-то ничего: три волоска вокруг правого соска и два вокруг левого.

А его запах: пот вперемешку с дешевым одеколоном.

Он никогда не говорил: «Я тебя люблю». Вместо этого: «Ты же знаешь, что я тебя люблю». Как же охренительно, должно быть, мне промыли мозги: ведь я в это верила.

Да, я, Джейн, умница-разумница, была молода и глупа. Наивна. И благодаря этой своей разумности двадцатилетняя Джейн выскочила замуж за человека постарше. Он завязывал ей руки над головой, туго сдавив запястья, до синяков. Он имел ее насухую, до крови.

В этом и заключалось счастье.

Она делала ему минет не потому, что хочет, а потому что ее крепко держали за волосы, насаживая на член.

В этом и заключался брак.

За Кайла я не выйду. Даже если попросит. Хотя до сих пор не попросил. Понятно ведь, что брак – всего лишь бумажка, на которой ставишь подпись.

Обнаженный Кайл завис надо мной в кровати.

– Ну почему так? Везде, где мне нравится тебя трогать, трогать нельзя – ты тут же съеживаешься. Соски не целуй, – передразнил он, – шею не целуй. А к промежности, боже упаси, даже не приближайся.

– Таковы правила, – сказала я. – И ты в курсе.

– Но ты лежишь передо мной. – Он целует меня в лоб. – В нашей кровати. – Целует в шею. – И на тебе ничего нет, только кожа. – Целует в губы. – Как тут можно сдержаться?

Он нацеливается на сосок. Но у меня хорошая реакция. Я закрываю грудь руками. Он улыбается мне сквозь пряди свисающих на лицо светлых волос, которые отращивает. Ради меня. Это я сказала, что ему пойдет.

Потянувшись, заправляю их за уши и выдавливаю в ответ улыбку.

– Мне завтра рано вставать.

Он издает знакомый усталый вздох, подразумевая «Что, опять?», бросает взгляд на дверь спальни и вылезает из кровати.

– Ты куда?

– Я попозже вернусь.

– Злишься? Не надо. Пожалуйста, не злись.

Он наклоняется и натягивает одеяла мне до шеи. Худыми пальцами пробегает по моим спутанным черным волосам.

– Эй, а рыбок ты сегодня кормила?

Я качаю головой.

Второй день на новой работе. Похоже, в женском туалете есть некий негласный ритуал. Все отматывают большой кусок бумажного полотенца для следующего человека. Этим утром свисающий край рулона ждет и меня, ждет, пока я помою руки. Отрываю. Кладу руку на рычаг, чтобы отмотать новый кусок, но останавливаюсь.

Я уже целый день на тренинге новых сотрудников, и все это продлится еще два дня. В компании одновременно наняли кучу новичков и составили для нас плотное расписание занятий, загадочно сократив названия. Пока я даже не уверена, что предусматривает моя должность.

Я называюсь актуарный аналитик-исследователь. Не взаправдашний актуарий, потому что становиться им не собиралась и, следовательно, никаких экзаменов по страховой статистике не сдавала. Просто тот факт, что я намеревалась писать диссертацию, отошел на второй план, и на последнем курсе я прослушала три семестра по статистике и курс предпринимательства. Вот вам и аспирантура.

В конференц-зале лампы тускнеют, становятся ярче, тускнеют, становятся ярче – затухающие колебания в поисках некоего идеального баланса. Наш инструктор крутит регулятор, пытаясь добиться нужного освещения: на стене виднеется проекция презентации. В бледном свете экрана все лихорадочно делают пометки.

Первая презентация – обзор Дополнительного Обучения Новых Сотрудников (ДОНС), что, видимо, отличается от вчерашней Ориентации Новых Сотрудников (ОНС). После этого нас отправляют в другую комнату, где на трех складных столах расставлены фотографии формата А4. На них – выдающиеся произведения искусства, изображения известных мест, бытовые вещи, снятые крупным планом. Нас просят спокойно походить и выбрать ту картинку, которая, на наш взгляд, представляет нас в новой рабочей обстановке.

Немного позже объясняю своей соседке по парте, что, на мой взгляд, крупный план щеки, пронзенной акупунктурной иглой, символизирует уязвимость нового сотрудника перед лицом потенциальной неприятности, в надежде на то, что, в конце концов, это пойдет на пользу.

Со мной рядом сидит Карин (не Карен, а именно Карин, она специально подчеркивает на бейдже букву «и» волнистой линией снизу). Она выбрала картинку с детьми, которые улыбаются и держатся за руки, ведь новая работа подразумевает обучение и командный подход. Карин считает, что мы приятельницы, так как кроме нас в комнате женщин больше нет. Но если честно, наличие первичных половых признаков и еще, пожалуй, груди – единственное, что нас объединяет.

В перерыве иду в туалетную кабинку, прячусь там, пытаясь в одиночку убить время. Вытаскиваю из кармана ручку. На огромном рулоне туалетной бумаги, торчащем слева от меня на стене, сбоку рисую круг. А внутри – улыбающееся лицо. Потом добавляю тело – палка-палка-огуречик, и туфли на каблуках, которые достигают как раз конца рулона. Платье-треугольник, длинные волосы и бант на голове завершают ансамбль.

Я мою руки, отрываю кусок бумажного полотенца, а потом разматываю еще, оставляя примерно двенадцать дюймов для следующего посетителя.

Кайл рассказывает свой сон. Странный сон. Он пытался спасти меня, но не мог найти. Я была в каком-то невидимом портале. Отвечаю, что он слишком много играет в видеоигры. А он говорит, что нет, серьезно. Но, по его словам, странно было то, что он знал, если бы смог получить доступ к четвертому измерению, то добрался бы до меня. Один из таких снов, когда что-то известно, хотя никто об этом не рассказывал и это не видно. Так вот, во сне Кайл стоял на песке. И там на равном расстоянии друг от друга лежали пять гладких камней, образовывая круг. Кайл рисовал на песке какой-то палкой. Рисовал линии, соединяющие каждый камень со всеми другими.