Тайна Зои Воскресенской - Воскресенская Зоя Ивановна - Страница 61

Генеральское звание, вернее, звание комиссара третьего ранга, отец получил еще до войны, а после нее в газете появился указ о присвоении генеральских званий и список из тридцати человек, среди которых был отец – генерал-майор В. М. Зарубин и генерал-лейтенант П. А. Судоплатов.

А. С. Феклисов в своей книге «За океаном и на острове» написал об отце, что причина его отъезда из США как персоны нон грата состояла в том, что он из-за большой активности не всегда уделял достаточное внимание вопросу зашифровки своих действий. Эта причина, конечно, имела место, но главным, по-моему, было то, что в советской резидентуре был сотрудник по фамилии Миронов, который в начале 1944 года написал письмо И. Сталину о том, что Зарубин и Зарубина завербованы и работают на одну из иностранных разведок. По возвращении в Москву родители подвергались служебному разбирательству, которое продолжалось шесть месяцев.

В 1968 году, в преддверии пятидесятилетнего юбилея органов ВЧК – КГБ, в ЦК КПСС был направлен список лиц для награждения различными орденами, в том числе нескольким чекистам предлагалось присвоить звание Героя Советского Союза. Первым среди них, в соответствии с алфавитом, стояло имя моего отца. Однако главный тогдашний идеолог партии М. А. Суслов отклонил его кандидатуру, ссылаясь на возраст – отцу было тогда семьдесят два года. Я наверняка не знаю, но думаю, что кроме возраста определенную роль мог сыграть и тот давний навет Миронова. Отец тогда получил орден Ленина.

С матерью была неординарная история. Она ведь попала под обмен. Что это такое? Летом 1941 года она находилась в командировке в Берлине по линии разведки, но, естественно, в качестве сотрудницы советского посольства. И вдруг война. Без всякого объявления. Вероломное нападение. Сотрудники нашего посольства остались в Германии по ту сторону фронта, а сотрудники германского посольства в Москве. Поэтому и состоялся обмен персоналов посольств. Ехали они из Германии в СССР кружным путем, через Болгарию и Грецию, в запечатанном поезде.

Мои родители, так же как многие их коллеги, были начисто лишены чувства стяжательства. Наоборот, отец очень любил застолье в хорошем смысле этого слова. Из гостей, которые не знали отца, никто не мог угадать его профессию. У него была, можно сказать, привычка: если какому-нибудь посетителю нашего дома нравилась какая-то вещь и тот имел неосторожность похвалить ее, отец тут же дарил ее этому человеку».

Одним из ближайших сотрудников З. И. Воскресенской-Рыбкиной был Георгий Иванович Мордвинов. В своей последней книге ему она посвятила немало теплых слов, в частности, в главе 5 «Постель на взрывчатке». Дополнить портрет этого удивительного человека нам помогут строки из его автобиографии.

«Я родился 23.04. 1896 года в деревне Бурнашово Верхне-Удинского уезда Тарбагатайской волости. Отец мой – Иван Ильич имел бедняцкое хозяйство, которое бросил и поступил рабочим на Николаевский винокуренный завод А. К. Кобылкина. Свою мать я не помню, она умерла, когда мне было 2 – 3 года. После смерти отца мне было 7 лет.

Трудовую жизнь я начал очень рано, с 5-классным образованием, работая с детства то на заводе, приучаясь к ремеслу, то мальчиком-учеником в магазине, а затем в фирме «Духай» в Чите. Урывками я пополнял самообразование, но мне не удалось осуществить свою мечту – поступить в городское или ремесленное училище, т. к. приходилось работать, чтобы существовать и еще помогать младшей сестре.

В 1915 году досрочно я был призван в армию и после двухмесячной муштры с маршевой пластунской ротой попал на Юго-Западный фронт в 75-й Сибирский стрелковый полк в команду конных разведчиков, т. к. с детства был хорошим наездником.

В дни Великой Октябрьской революции я, как фронтовик, был за большевиков и с оружием в руках принимал активное участие в борьбе за Советы, участвовал в ликвидации контрреволюционной верховной ставки генерала Духонина в Могилеве и борьбе с контрреволюционными корниловскими войсками, охранявшими ставку, «дикой» дивизией и прочее.

В декабре 1918 года я участвовал в подавлении юнкерского восстания в Иркутске.

С апреля 1918 года я был привлечен к оперативной работе в Забайкальской областной Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем (ЧК). Здесь я был принят в июне 1917 года в члены партии.

Выполняя задание руководства ЧК, я со своим помощником Митей Ждановым в августе 1918 года, когда чехи наступали с запада, а японцы с востока, проник в стан врага и, выполняя роль связного между отрядами анархистов и штабом белогвардейского подполья в Чите, вскрыл заговор анархистов и подготовленное белогвардейское восстание.

Заговор и восстание были ликвидированы, что обеспечило эвакуацию советских организаций, припасов и наших войск на Амур.

После падения советской власти на Дальнем Востоке я с основной группой работников Читинской ЧК, возглавляемой Григорием Трофимовичем Перевозчиковым, ушел в тайгу в районе ст. Гондати (ныне Шимановская). Здесь по заданию партии я налаживал связи в казачьих хуторах по Амуру и с китайской стороной.

В декабре 1918 года мною был сформирован партизанский отряд, которым я командовал. Дрался с японцами и белогвардейцами до 1920 года.

В 1920 году на Восточно-Забайкальском и Амурском фронтах я командовал 1-й Амурской кавалерийской бригадой и одновременно по заданию командования организовал и руководил разведкой фронта. Здесь мною были выполнены два спецзадания командования. У меня до сих пор осталась книжка полевых донесений, в которой сохранились копии донесений в штаб фронта. В них сообщалось о том, что японцы меня расстреляли. Выполнение этих заданий имело важное политическое значение, обеспечивало успешное начало переговоров и последующее заключение перемирия с японцами.

…В дальнейшем перемирие было заключено.

Выполнение второго задания было связано с тем что, проникнув глубоко в тыл врага, я подчинил себе белогвардейский гарнизон Нерчинска. Это обеспечило успех ликвидации «читинской пробки», семеновцы были отсюда выбиты, и учредительное собрание ДВР собиралось не в семеновской Чите, как хотели японцы, а в городе, занятом нашими амурскими и забайкальскими партизанами.

После ликвидации «читинской пробки» я был начальником транспортного отдела Госполитохраны ДРВ (ЧК).

В конце 1921 года на Восточном фронте под Хабаровском я был комиссаром Особого Амурского полка, сведенного из третьей Амурской дивизии. С этим полком я участвовал в знаменитых имском и волочаевских боях и в «босом» походе полка через ситухимскую тайгу в апрельскую распутицу 1922 года.

В конце лета 1922 года по особому заданию фронта я был послан в тыл врага, где успешно сформировал китайский и корейский партизанские отряды, командуя которыми я подчинил нашему влиянию до 3-х тысяч хунхузов в Маньчжурии и обеспечивал во время наступления на Владивосток наших войск охрану наших границ и железнодорожных коммуникаций нашей армии от белогвардейских диверсий со стороны Маньчжурии, где Чжан Цзолинь всегда оказывал белогвардейцам всяческое содействие.

В 1923-1924 гг. я учился на вечернем рабфаке в Чите и был секретарем партийной ячейки.

Летом 1924 г. меня направили на ликвидацию белых банд в пограничный район на р. Аргунь. Я был назначен начальником 19-го, а затем 54-го Нерчинско-заводского пограничного отряда ОГПУ. Здесь я проработал до весны 1926 года до ликвидации крупного бандитизма, связанного с «Трехгорьем» в Маньчжурии.

В 1926 – 1929 годах я был комендантом Отдельной погранкомендатуры войск ОГПУ и начальником Феодосийско-Судакского отдела ОГПУ. Участвовал в ликвидации «великброгимовщины» и лично руководил операцией, в результате которой в открытом море на пути в Сипон мною захвачен Омер Хайсеров, являвшийся душой националистической организации «милифирка», державший в своих руках все нити этой организации. Оперативное значение этой операции выходило далеко за пределы Крыма. Дело Хайсерова велось непосредственно Москвой.

В 1929 году учился на курсах усовершенствования Высшей пограничной школы ОГПУ.