Тайна Зои Воскресенской - Воскресенская Зоя Ивановна - Страница 36

Штурман все чаще выходит из экипажного отсека, пробегает синим лучиком фонарика по рядам кресел, проверяет, все ли в порядке, как мы себя чувствуем.

Самолет пересек Северное море и приземлился в Шотландии. Пассажиры, держа друг друга за руки, в темноте добрались до аэродромного штаба.

Только тут мы узнали, что, когда мы пролетали над Норвегией, наш самолет атаковали немецкие истребители и один мотор машины вышел из строя. В фюзеляже и крыльях одиннадцать пробоин. Из-за шума моторов пассажиры не слышали стрельбы и спокойно реагировали на ненормальную вибрацию машины, полагая, что так и должно быть: воздушные ямы.

В помещение штаба привели залитого кровью человека, нашего пассажира. Им оказался инженер советского торгпредства. Мы решили, что он ранен, но он «успокоил» нас: на большой высоте у него лопнул пневмоторакс, наложенный на больное легкое, и у него горлом хлынула кровь. Инженер страдал тяжелой формой туберкулеза, но скрывал свою болезнь. Он рвался на фронт и добился отправки домой вне очереди. Он просил меня никому в Москве не рассказывать про его пневмоторакс. «Не то отправят в тыл», – поморщился он.

И вот я снова в Лондоне. По-прежнему туго здесь с продовольствием. По карточкам выдают самое необходимое. Главная забота – питание детей. В городе немало мелких лавок, в которых по более высокой цене можно что-то купить без карточек.

Захожу в такую лавчонку. Владелец, он же продавец, судя по моему плохому английскому, спрашивает, кто я, и, узнав, что русская, из Советского Союза, достает откуда-то лимоны, сыр, сахар и предлагает все это мне. Просит принять как подарок. Я категорически отказалась, объяснив, что могу расплатиться. «Ну, тогда по казенной цене», – отрезал он, и я стала обладательницей трех лимонов, четверти головки сыра и кулечка с драгоценным сахарным песком.

В советском консульстве мне сказали, что через несколько дней в Глазго начнет собираться конвой, который направляется в Мурманск.

Глава 24 Конвой

В Глазго прибыли поездом рано утром. Огромный, грохочущий, дымный, мрачный, закопченный город-завод. Такси у вокзала не нашла и поехала в порт на автобусе. У въезда на большую площадь путь автобусу преградили танки. Они выползали из раздвинутых ворот, окутанные синим чадом, громыхая гусеницами. Разворачивались на площади и выстраивались в Ряд. За танками бесконечной вереницей шли рабочие в синих комбинезонах.

– Придется переждать, – сказал шофер автобуса и, отведя стеклянную дверь кабины, спустился на асфальт. Пассажиры тоже вышли. Толпа из проходных ворот вываливалась на площадь, и казалось, ей нет конца…

Взмыли вверх транспаранты: «Привет советским солдатам!», «Смерть фашизму!», «Требуем немедленного открытия второго фронта!»

На трибуну, установленную посредине площади, поднимались ораторы, произносили короткие горячие речи. В ответ – гул одобрения, крики «виват!».

Между тем в толпе из рук в руки переходили кусочки мела и баночки с краской, и броня танков покрывалась надписями: «Спасибо, русский брат Иван!», «Good luck uncle Joe!» («Удачи, дядя Джо!») – так англичане называли Сталина. «Желаю скорой победы!» – рабочий срисовывал русские буквы с плаката «Смерть фашистским оккупантам!».

На танке недалеко от нас девушка в рабочей робе чертила на броне «V» («Виктори» – победа), кто-то рисовал эмблему серпа и молота. Крупными значками «Виктори» были исписаны и стены завода и краны.

Эти грозные танки рабочие создавали для Красной Армии и понимали, что значит работать на общую победу. Делали по-хозяйски, быстро, хорошо. Рабочая солидарность порождала радость труда, ответственность.

На трибуну поднялся очередной оратор. В наступившей тишине прозвучал его голос: «Поможем восстановить Сталинград!» – «Поможем!» – откликнулась единым возгласом площадь.

В толпе появились люди с беретами в руках. Пустили «шапку по кругу». Береты наполнялись монетами, денежными купюрами. Чувство единодушия, чувство локтя царило здесь. Но вот взревели моторы, и танки, сопровождаемые приветственными возгласами, двинулись в сторону порта.

Тронулся и наш автобус. В порту я пробиралась по бесконечным лабиринтам из штабелей ящиков, тюков, бочек. Шла погрузка на пароходы. Причал уставлен десятками кранов, похожих на черных аистов. Клювами они поднимали в воздух танки, проносили их в выси и осторожно, как в копилку, опускали в пароходные трюмы.

Тысячи чаек хлопотливо носились над пароходами, из-под ног взлетали стаи голубей. Над портом колыхались десятки связок аэростатов воздушного заграждения.

После долгих расспросов я нашла нужный мне пароход. Добралась до капитана. Он стоял у трюма, в который в это время спускался танк, испещренный значками «V», изображениями скрепленных в пожатии рук, и я поняла, что наш пароход повезет танки в Советский Союз.

Я дождалась, пока капитан обратит на меня внимание. Боялась, что он тоже скажет сакраментальное: «Чтобы идти на пароходе, груженном военным снаряжением, надо быть королевой». Но он оказался весьма галантным человеком. Когда улыбался, выглядел совсем молодым, хотя легкая седина уже проступала на висках.

– Джордж, – окликнул капитан молодого матроса, – покажите миссис каюту, помогите устроиться, передайте коку, чтобы он принял на довольствие в кают-компанию даму.

Каюта была небольшая, с четырьмя койками в два яруса. Верхние койки были откинуты и прикреплены к переборкам. Между койками стоял рундук, по бокам две тумбочки с углублениями на крышах, в которые вставлены графины с водой и стаканы.

Я передала Джорджу квитанции на получение моего багажа. Джордж был радушен:

– Располагайтесь, пожалуйста, миссис. Чемоданы принесут. Завтрак в восемь ноль-ноль, ленч (второй завтрак) – в тринадцать ноль-ноль, затем файф-о-клокти (пятичасовой чай), обед в двадцать ноль-ноль.

По совету Джорджа я заняла койку у внутренней переборки: здесь меньше качает.

Вверху грохотало, визжало, скрипело. И вдруг в этом неумолчном гаме, где-то совсем близко, раздались удивительно нежные звуки, казалось, кто-то играет на тоненькой флейте. Вспомнился душистый подмосковный лес после дождя, отдаленный гром из завалившейся за лес тучи, и почему-то захотелось плакать. Музыка становилась все явственнее. Я раздвинула дверь, за нею стоял черный человек в тельняшке, с белоснежной бородой, бахромой обрамлявшей подбородок от уха до уха. В руках у него была музыкальная шкатулка. Она-то и издавала эти нежные звуки, тонко пробивавшиеся сквозь железный хаос.

– Здравствуйте, леди. Пожалуйте кушать, – пригласил старик. – Разрешите, я вас провожу.

Мистер Мэтью, как я узнала позже, много лет служил стюардом на пассажирском пароходе и будил своей музыкальной шкатулкой богатых путешественников, приглашая их к столу. Во время войны он стал помощником боцмана. С ним была неизменная шкатулка. Матросы любили слушать шотландские песенки, у них в кубриках шкатулка Мэтью была единственным музыкальным развлечением. Оторванные от дома, всегда в напряжении, они прислушивались к дивным звукам, обещавшим желанную встречу с родными, с землей и, главное, вселявшим надежду на обретение мирной жизни. Они готовы были без конца слушать волшебную музыку.

За столом в кают-компании капитан представил мне своих помощников. Старший помощник мистер Эдгард, по словам капитана, был хладнокровным, как огурец, но мог, если понадобится, быть едким перцем.

– Мой второй помощник, он же штурман, мистер Джефри, – продолжал капитан, – отличный парень. Мой третий помощник, мистер Рудольф, сейчас на вахте, познакомитесь с ним позже. Он замучает вас рассказами о своем беби, которому исполнился уже год и которого он ни разу не видел. Если фотография его беби вам понравится, он станет лучшим другом. А вот и старший механик, мистер Стивен, наш уважаемый дедушка…

Это был действительно пожилой человек, сухой, жилистый, чисто выбритый. Он по-старомодному поклонился без улыбки, чуть склонив голову.