Животная пища - Барлоу Джон Перри - Страница 3

И тут подходило время для одного ловкого трюка. Публике рассказывали о том, как меня чудом удалось вывезти из ирландской глуши (мои длинные рыжие волосы придавали истории особую пикантность), где я жил в дремучем лесу со старухой-бабкой. Больше того, я был совершенно глух и умел общаться лишь на странном языке – особом постукивании пальцев по моей ладони, известном только бабке да романтически настроенному французу, который после ее смерти вывез меня из Ирландии. Молодой безработный актер – настолько безработный, что это была его первая роль в Париже, – скоро стал мне верным помощником и постоянным переводчиком великого Майкла Маллигана.

– Леди и джентльмены! – объявлял он, когда мое молчаливое присутствие за столом вызывало среди зрителей беспокойство. – Мсье Маллиган надеется, что вы хорошо отужинали, и будет рад выслушать ваши предложения касательно его собственного ужина.

Любопытно, что самые могущественные и высокопоставленные граждане страны чаще всего ведут себя как сущие дети. Так, мои зрители обыкновенно приходили в неистовое безотчетное возбуждение на спектаклях, но в самом начале действа стыдливо помалкивали. В конце концов какой-нибудь захмелевший сын Англии, любитель молоденьких хористок, или тучный банкир из Германии, осмелевший от алкоголя, вставал и орал на весь зал: «Сардину!!!» Остальная публика с облегчением взрывалась дружным гоготом. Помощник стучал по моей ладони, а великий Майкл Маллиган, подождав, пока зрители поутихнут, либо важно кивал (в этом случае подавали названное блюдо), либо презрительно качал головой, выпучив глаза на того, кто посмел сделать столь неподобающее моему достоинству предложение.

Вот как все происходило. Через некоторое время публика решительно забывала о приличиях, и меня осыпали самыми неожиданными предложениями. «Пять кузнечиков!» – потехи ради кричал какой-нибудь влиятельный чиновник. (Впрочем, у нас в запасе было несколько засушенных насекомых, но они предназначались для самого щедрого гостя.) Сквозь всеобщий хохот кто-нибудь обычно предлагал мне выбор: «Что ж, если не кузнечики, отчего ж не закусить червями?» Тут мы с помощником углублялись в затяжную беседу, которая заканчивалась следующим объявлением: «Мистер Маллиган съест только одного червя! Он говорит, что второй у него уже есть, и этот составит ему компанию!»

Под бурный смех публики, который быстро сменялся воплями ужаса и отвращения, я всасывал длинного извивающегося червя, точно спагетти.

Честно заработанная мною двадцатка в неделю приносила отелю завидную прибыль. Да, это было весьма и весьма выгодное предприятие. Должен признать, что по вине моего всеядного желудка несколько толстосумов лишились средств к существованию.

Дело в том, что еще в первые годы своей профессиональной деятельности я проникся любовью к белужьей икре. А потребление этой икры, как ты понимаешь, может привести к серьезным финансовым последствиям. Да, именно из-за нее некоторые мои гости остались без гроша в кармане, хотя большинство, полагаю, узнали о случившемся лишь наутро. Особенно мне жаль одного грустного англичанина.

Это произошло исключительно вялым и скучным вечером, когда в зале не было практически никого, достойного моего внимания. За вечер я съел всего одно ведро вишни, лисий хвост (его сорвали с чучела в фойе гостиницы) и свиной желудок, который мне даже понравился. В ходе выступления я заметил на дальнем конце стола мужчину в помятом смокинге. Выражение усталости на его лице к концу вечера сменилось безысходным отчаянием. Публика начала киснуть, и мне уже хотелось покончить со спектаклем. Хуже того, я до сих пор был голоден. Но вдруг отчаявшийся джентльмен с трудом распрямился, каким-то чудом встал на ноги и поднял свой бокал.

– Дорогой Маллиган, – начал он, пока соседи по столику пытались усадить его обратно, – благороднейший и достойнейший сын Изумрудного Острова! – Тут он рыгнул, но меня это не задело. – Сегодня вечером я, бедный человек… («Ты заработаешь еще один миллион, Квентин! Сядь, дружище!» – крикнул кто-то.) Этим вечером я получил и проиграл целое состояние. Да… – Он глотнул портвейна. – Но вы, рыжеволосый рыцарь, никогда не слыхавший жестоких слов и не понимающий… – На этом старичок, по-видимому, забыл, что хотел сказать. – Э-э… да… вам не важны слова, добрый вы человек! Однако эти заслуживают вашего внимания. Майкл Маллиган, я пью за вас и на последний соверен приглашаю разделить со мной скромную трапезу: последнюю дюжину устриц.

Англичанин поднял пустой бокал и выжидающе замер. Я обсудил его просьбу с помощником и на этот раз действительно воспользовался тайным языком, ибо мой ответ был весьма необычен и даже опрометчив: «За ваши будущие успехи мистер Маллиган съест не дюжину, а дюжину дюжин устриц!»

С этими словами ирландец вдумчиво затянулся сигарой и стал смотреть, как густой дым спиралью поднимается изо рта и ноздрей, дробится на тонкие плоские облачка и зависает плотным маревом у потолка.

– Да, – произнес он мечтательно. – В тот вечер я явно погорячился. Дюжина устриц, две дюжины, даже шесть – я проглотил бы, не заметив. В конце концов, семьдесят две устрицы занимают в желудке не больше места, чем восемь свиных ножек или пара страусиных яиц. Но сто сорок устриц едва не обернулись для меня настоящим крахом. Что же до бедного Квентина, я больше никогда его не видел. Быть может, он отдает долги и по сей день.

О да! Париж двадцатых годов! Сколько всего я узнал, сколько повидал! А сколько съел!

Маллиган так и сыпал байками о своем неуемном аппетите. Он рассказал мне о бочках молока в бельгийском мужском монастыре, зажаренной львиной лапе в Багдаде, о нескольких тазах спагетти и требухе от сорока пяти свиней в Бретани. Далее я узнал, как он съел десять килограммов жареной трески в Бильбао и на спор проглотил семь маринованных мышей в Марракеше. Ирландец поведал о клиентах в Риме, Кабуле, Дели, Лондоне и Франкфурте, о вечеринках в Гоа, Римини, Монте-Карло и Фессалониках. В Токио он съел столько суси, что от одного рассказа об этом мне показалось, будто я с головой залез в бочку с сырой рыбой. В Константинополе чудесное умение Маллигана за полдня прикончить жареного козла привело местного вельможу в такой восторг, что тот не только велел исполнить для едока танец живота, но и позволил ему взять громадный рубин, украшающий пупок лучшей танцовщицы. В Магрибе он высосал глаза бесчисленного множества убиенных животных, а в награду за подвиги получил драгоценные камни, от одного вида которых кружилась голова. В древних европейских замках он ел то, чем угощали гостеприимные хозяева: семнадцать пар бычьих яиц за столом у герцога Альбы в Саламанке; немыслимое количество колбасы для нервных графов из Центральной Европы; трапезы в графских усадьбах Аргайлла, Дамфрисшира и прочих шотландских помещиков, каждый из который жаждал увидеть, как Маллиган ставит новый скоростной рекорд в поедании телячьего рубца с потрохами – национального блюда Шотландии. Некоторое время на его выступления был большой спрос в США, где он потреблял немыслимое количество жареных цыплят и ребрышек. Румынские евреи в Нью-Йорке изумленно наблюдали, как Маллиган с завидным воодушевлением избавляет рестораны от рубленой печени и залпом выпивает кувшины жира, точно это… впрочем, едва ли от метафор будет толк. Пожалуй, только ашкенази с презрением относились к ирландцу, но он не унывал: в мире оставалось еще порядочно религий и сект. Маллиган даже содействовал поборникам трезвости – выпил бутыль лимонада весом с шестилетнего ребенка, продемонстрировав таким образом, что чистота и невоздержанность могут прекрасно уживаться. Он повторял «Американу» сотни раз, а в один особенно удачный вечер поставил абсолютный рекорд, съев шестьдесят две сосиски (еще до того, как это сделал Малыш Рут – знаменитый бейсболист, известный, кроме всего прочего, и своей прожорливостью).

– А потом началась Великая Депрессия, – продолжал Маллиган, – и в услугах обжоры больше никто не нуждался. У богатых не было времени на развлечения, а бедные голодали. Все изменилось буквально за одну ночь: теперь людям было интересно не сколько, а что я могу съесть. Но без работы я не остался. В течение десяти лет я набивал желудок тем, что только человек с очень широкими взглядами мог бы назвать едой. В Оксфорде меня угостили ботинком (разумеется, приготовленным не по-чаплиновски. Сначала его отварили с уксусом и вином, а затем пожарили в сливочном и оливковом масле). Я ел плащи в карри, канареек в клетках (то есть вместе с клетками), однажды отведал азиатский ландыш (листья были сырые, а корни и стебель политы глазурью)…